Я смотрю на мальчика. Мир кружится. Все, что я когда-либо знала или во что верила грозит обернуться ложью.
— Не знаю, Джори, — шепчу я.
— Клонирование! Обычнейшее клонирование! И ничего более сложного. Ты удивлена?
Мне нечего сказать.
— Она так хорошо это выразила в нашу вторую совместную ночь, — говорит Джори. — «Это самое малое, что мы можем сделать», сказала она мне. «Живой символ нашего нежелания смириться с эфемерной бесплотностью страсти», вот как она сказала.
— Он — целиком я, Доротея! — восклицает Джори, смеясь и сияя.
Я снова смотрю на мальчика.
— Я намерен оставить вас двоих наедине, — весело говорит Джори, — чтобы дать вам получше узнать друг друга. Наш вертолет остро нуждается в хорошей чистке!
Отец покровительственно улыбается. Отец улыбается поощрительно.
Мне хочется ему верить. Мне так хочется верить, что это, наконец, правда.
Когда я заглядываю в его карие глаза, я вижу настоящего мальчика. Когда я держу его руку в своей, я чувствую его же. Он — человек. Он Джори и никто иной. Да, я могу поверить, что в нем нет материнских хромосом; я могу поверить в слова Джори.
Начинаем мы с разговора о его путешествии в звездных камерах. Поначалу мой голос дрожит, но это ничего. Он тоже неуверен в себе и говорит по-английски с запинкой и не совсем обычно. Мы должны помочь друг другу преодолеть страхи. Мы сотрудничаем; каждый из нас принимает помощь другого.
Когда мы желаем друг другу спокойной ночи, он мне шепчет: «Я люблю тебя, мама; правда», и целует меня. Это застает меня врасплох, я нервно смеюсь, гадая, научил ли его отец этим словам, или сыграла роль впечатлительность самого мальчика.
Он выглядит уязвленным и я понимаю, что не должна была смеяться.
— Прости, Август, — говорю я как можно ласковей и беру его за теплую руку. — Я смеялась не над тобой; я бы никогда так не поступила. Иногда люди смеются, когда их что-нибудь удивляет, особенно если удивляет приятно.
Я сжимаю его ладонь. Он сжимает в ответ мою и я переполняюсь чувствами, которых не испытывала уже долгое, долгое время.
Ночью, впервые за долгий срок, Джори лежит со мной в постели.
— Август был в звездных камерах? — спрашиваю я, боясь разрушить волшебство, но не в силах и удержаться от вопроса, так как эта мысль меня преследует.
Джори приподнимается на локте и сонно смотрит на меня.
— Да, был. А что?
— Он сказал, что любит меня, и вот я все думаю…
Лицо Джори озаряется ухмылкой.
— Ха, это же чудесно!
— Он прошел звездные камеры, — начинаю я заново. — Будет ли он мне лгать, Джори? Будет ли он хотя бы понимать, что лжет?
Радость Джори увядает. Он смотрит на меня долго-долго.
— Август никогда не лжет, — говорит он наконец.
Я часами лежу в темноте без сна и думаю про себя — думаю о мужчинах и мальчиках, отцах и детях, о лжеце-мужчине, который клянется своей жене, что его сын не лжец. Это своего рода шутка, загадка. Разгадать ее невозможно.
Самое странное, что я бы не возражала, если Август и дальше будет лгать мне в этом же духе.
Я так легко могла бы полюбить его ложь.
Джори снова ушел. Ушел из дома. Ушел из моей жизни. Вернулся в леса, на пляж, к «Звездным Людям» и «Мигалочке», к бесконечному хороводу миров у себя внутри.
Я не возражаю.
Куда бы мы ни направились, я чувствую себя живой, я чувствую себя гордой, я чувствую себя влюбленной. Взгляды, которые люди бросают на нас, могут говорить лишь о зависти. Почему бы и нет? Всякому должно быть ясно, что Август — красивый и любящий сын, ему нравится быть со мной.
Это произошло пять часов назад. Я до сих пор дрожу. Мне следовало бы убраться с этого кресла, но я боюсь — боюсь, что если я это сделаю, то потеряю рассудок.
Август прибыл к нам неделю назад.
Сегодня он попросил разрешения воспользоваться особой комнатой.
ВОСПОЛЬЗОВАТЬСЯ.
Я уставилась на него, не в силах заговорить, и он попросил снова.
Провожая его туда, я делала все, что в моих силах, чтобы не смотреть на него. Боялась того, что могла увидеть.
Возле герметичной двери с прокладками он ласково оглянулся на меня и сказал:
— Прости, мама, но мне придется закрыть дверь. Думаю, ты знаешь, почему.
Да. Я знаю.
Дело не только в газах.
Дело в том, что я могу увидеть, когда он займется нуждами своего тела и забудет обо мне.
Он осторожно закрыл дверь и, сделав это, попросил меня настроить для него приборы управления воздухом и питанием. Он сказал, что сам не сможет сделать этого. (Да, теперь я припоминаю. На берегу он не брал в руки камеры. На траулере ничего не доставал из драги. Не платил ни за что своими руками. Он мало ел и я ни разу не видела, как он кладет пищу в рот. Он был попросту видением — постоянным и любящим).