— Не могу не согласиться с вами, господин адмирал, вы очень точно и емко дали определение противоестественному союзу России и Франции! Кстати, говоря о политических изменах, вы имеете в виду готовящийся к подписанию договор между Британией и Францией? — блеснул своей осведомленностью фон Труппель. — Действительно, как-то странно получается — вступать в «Сердечное согласие» с союзником врага своего союзника. Какой-то политический адюльтер.
— Гм, — ответил я, — вы правы. Россия в самое ближайшее время расторгнет этот брак. Я думаю, что в силу своей традиционной политики Британия, в случае каких-либо осложнений, возникших у Франции во взаимоотношениях с соседями, вряд ли полезет на континент для того, чтобы защитить союзницу. А вот на море и в колониях британский флот может причинить другим державам много неприятностей…
Фон Труппель впился в меня взглядом:
— Господин адмирал, вы говорите абсолютно правильные слова. На море мы пока не можем противостоять британскому флоту. Пока не можем… Одни… А вот если в союзе с теми, кто, так же как и мы, ненавидит этих зазнавшихся островитян…
Намек был более чем прозрачен. Германия, устами губернатора Циндао, приглашала нас на белый танец. Только вот кто в этом вальсе будет кавалером? Впрочем, пока это был только намек.
— Господин губернатор, — сказал я, поднимаясь с кресла. — К сожалению, у меня сегодня еще очень много дел, поэтому, несмотря на всю приятность нашей беседы, я вынужден ее прервать и попрощаться с вами. Передайте вашему командованию, что мы со вниманием отнесемся ко всему, что было высказано в письме адмирала фон Тирпица, и постарайтесь довести до него суть нашей сегодняшней беседы. Я полагаю, что наша встреча с вами — не последняя.
Капитан цур зее фон Труппель вскочил, вытянулся, одернул китель и привычным ловким движением нахлобучил на начинающую лысеть голову свою белую фуражку с кокардой кайзермарине.
— Яволь, герр контр-адмирал, — начал он торжественно, — поверьте, это самый необычный и самый удивительный день в моей жизни. Я обещаю во всех подробностях довести до адмирала фон Тирпица всю информацию о нашей беседе и о том, что я увидел на крейсере «Москва». Я думаю, что моим докладом заинтересуется и сам император Вильгельм Второй. Возможно, что мне придется в самое ближайшее время отправиться в Берлин для личного доклада кайзеру. Я думаю, что наши с вами мысли найдут понимание у моего повелителя…
…Паровой катер с крейсера «Ганза» давно уже отчалил от трапа «Москвы». Вскоре и сам крейсер, похожий на белокрылую чайку, густо задымив трубами, направился в сторону Циндао.
Я стоял на палубе «Москвы» и думал. Вот и произошел наш первый внешнеполитический контакт с представителем одной из ведущих европейских держав. Кажется, он прошел на должном уровне. Я думаю, что доклад фон Труппеля будет выслушан в Берлине с особым вниманием, и вскоре нам предстоит встреча с лицом более высокопоставленным, чем губернатор Циндао. Вот только с кем?
Скорее всего, новую делегацию возглавит адмирал фон Тирпиц. А может быть… А почему бы и нет? Мне была известна из исторических книг страсть кайзера к путешествиям, его склонность к авантюрам и любовь к морю и кораблям. Так что вполне вероятно, что вскоре к нам пожалует сам император германский Вильгельм II Гогенцоллерн. Впрочем, поживем — увидим…
Говорят, что бывают в жизни человека мгновения, определяющие всю его последующую судьбу. Вчера был именно такой день. И не только для меня он стал переломным.
Мишкин попрощался с гостями из будущего и всю дорогу пребывал в мрачном раздумье. А когда наш состав отошел от станции Танхой, он долго курил в тамбуре, смоля одну за другой папиросы, а потом, закрывшись в своем купе, напился, как сапожник. Весь день из-за двери его купе были слышны проклятия, плач, звон стакана. Утром же Мишкин вышел протрезвевший, бледный и какой-то сразу постаревший. Позвав денщика, он велел вынести из купе пустые бутылки и оставшееся спиртное…
— Сандро, — сказал он мне, — я дал себе зарок — больше не пить вообще. И жить мне теперь надо так, чтобы не позорить ни себя, ни свою семью. Я не должен больше быть таким, каким я был там и тогда! Я должен теперь жить так, как повелел всем нам наш великий прадед император Николай Первый, который говорил: «Всякий из вас должен помнить, что только своей жизнью он может искупить происхождение великого князя».
Ольга тоже не находила себе места. Едва поезд тронулся, она, схватив подаренный нам прибор, который пришельцы называли ноутбуком, бросилась в свое купе, включила его и стала лихорадочно просматривать картинки и тексты, чудесным образом появлявшиеся на экране. Так продолжалось несколько часов. Потом Ольга, вся какая-то опустошенная, прошла в купе отца Иоанна и попросила ее исповедать.
За ужином она сидела погруженная в себя, глядя на окружающих пустым, тусклым взглядом. Я попытался с ней заговорить, чтобы отвлечь от дурных мыслей, но она слушала меня невнимательно, отвечала невпопад, нехотя и рассеянно, словно сомнамбула. Я даже начал опасаться за ее душевное здоровье, но отец Иоанн на вечернем чаепитии сказал мне, что у великой княжны скоро всё придет в норму.
— Дух ее силен, но сейчас он находится в сильном смущении. Пусть великая княжна успокоится, поспит, помолится… Всё пройдет. Хотя никому из нас, тех, кому довелось выслушать откровения посланцев из будущего, отныне не будет покоя. Тяжек крест познания. Ведь как написано в Книге Экклезиаста: «И много видело сердце мое и мудрости и знанья. Так предам же я сердце тому, чтобы мудрость познать, но познать и безумье и глупость, — я узнал, что и это — пустое томленье, ибо от многой мудрости много скорби, и умножающий знанье умножает печаль».
Я понял, что на душе и у самого отца Иоанна неспокойно. Впрочем, разве может быть спокойно на душе у любого нормального человека в здравом уме и трезвой памяти, который заглянул в зияющую перед ним бездну, узнал, что ожидает его самого и его близких, и увидел, как рушится создаваемая веками держава, погребая под своими обломками миллионы людей.
Что же касается меня самого, то я тоже был потрясен развернувшейся передо мной картиной грядущей катастрофы. Но мне особо запомнились слова самого пожилого пришельца из будущего, капитана Тамбовцева Александра Васильевича. При таком небольшом чине он пользовался большим доверием и уважением со стороны окружающих его людей. Так вот он при расставании и шепнул мне на ухо:
— Не вешайте носа, тезка, ведь еще ничего не предопределено. Делайте что должно, и да свершится что суждено. Господь протягивает вам руку помощи и дает еще один шанс остановиться на краю пропасти. И вы должны этот шанс использовать, — капитан пристально посмотрел мне в глаза: — А коли упустите этот шанс — будете прокляты навечно своим народом.
Я крепко-накрепко запомнил слова Александра Васильевича. Как мне показалось, в тот момент его устами со мной говорил посланник Господа нашего. Того самого, каким я представлял его в детстве. И теперь всё, что я буду делать, направлю на спасение моей семьи, моей страны и моего народа. Только вот понимать, что есть добро, а что есть зло, мне придется самому.
За окнами вагона замелькали подъездные пути, какие-то станционные строения, вагоны и низенькие деревянные дома. Мы прибыли в Читу. Здесь мы простоим около двух часов. Железнодорожные служащие осмотрят вагоны и прицепят новый паровоз, загруженный углем и заправленный водой, после чего мы тронемся дальше. А пока осмотрщики и машинисты будут заниматься своей привычной работой, Карл Иванович успеет зайти в здание телеграфа на станции и отправить несколько шифротелеграмм.
Когда мы говорили с пришельцами из будущего, я понял, что они еще не знают точно, где им предложат расположиться по прибытии в Санкт-Петербург. Ехали они туда в неизвестность, ведомые только своим долгом. А наши придворные интриги — это дело долгое и нудное. Лучше всего было бы ввести их сразу на самый высший уровень нашей придворной жизни. И я решил предложить им для проживания свой дворец на Мойке, который подарил мне покойный император Александр III десять лет назад, после моей женитьбы на его старшей дочери Ксении. Услышав об этом, Александр Васильевич переглянулся с Ниной Викторовной.
— Институт Лесгафта?! — с вопросительной интонацией сказал капитан Тамбовцев. Нина Викторовна утвердительно кивнула. Видимо, она тоже знала, где находится и как выглядит мой дворец. Только я не совсем понял — какое отношение к нему имеет уважаемый мною Петр Францевич Лесгафт, профессор Санкт-Петербургского университета и создатель новой системы физического воспитания. Но я промолчал — об этом можно будет спросить потомков как-нибудь в другой раз.
Нина Викторовна и Александр Васильевич приняли мое предложение. Месторасположение моего дворца их вполне устроило — напротив Новой Голландии, до Зимнего дворца и других важных государственных учреждений недалеко. Да и Второй Флотский экипаж, можно сказать, совсем рядом. Там многие помнят и уважают меня.
Теперь было необходимо срочно сообщить моей дражайшей супруге о гостях, следующих в литерном поезде, чтобы наш управляющий заранее обо всем распорядился. То есть приготовил комнаты для посланцев и сопровождающих их людей, а из каретных сараев и со двора убрал бы всё лишнее, чтобы там можно было разместить их боевые машины. Еще я дал Нине Викторовне два коротких рекомендательных письма. Одно было адресовано моей супруге, а другое — августейшей теще. Что называется, с Богом.
И вот теперь Карл Иванович отправил несколько телеграмм. Две из них — в Санкт-Петербург. Первая предназначена лично Ники. В ней я сообщал, что встретился с интересующими его господами и нашел их предложения весьма интересными. На время пребывания в столице означенные господа приняли предложение остановиться в моем дворце на Мойке. Вторая телеграмма была предназначена супруге. В ней я поручал Ксении сделать все необходимые приготовления для встречи нежданных гостей. В конце этой телеграммы я написал: «Дорогая, эти люди везут с собой наше будущее и будущее наших детей… В их руках наша жизнь и наша смерть…»
Ну вот, Чита осталась позади. Через три дня рано утром наш поезд прибудет в Порт-Артур. Получилось чисто случайно, что все мы четверо посвященных собрались в салон-вагоне. Нам надо было поговорить. Никто из нас не мог более нести свои знания внутри себя. Один из моих братьев, большой поклонник французского парламентаризма, мог бы назвать это сборище «Комитетом четырех». Ну и пусть, мы ведь не делаем ничего предосудительного.
Мы дружно посмотрели на непривычно тихого и задумчивого Мишкина. Вернее, уже не Мишкина, а Михаила — теперь, после всего случившегося, лучше будет называть его так. Годы бесшабашного шалопайства остались в прошлом, и мальчик наконец-то повзрослел. Смущенный нашим молчанием, Михаил прятал глаза, краснел, сжимал и разжимал кулаки. Потом ему это, видимо, надоело, и он с некоторым вызовом произнес:
— Ну что вы так смотрите? Ники жив и здоров, а я совсем не рвусь царствовать. Но если всё опять повторится, то не сомневайтесь — в этот раз я не струшу, — он обвел нас жалобным взглядом. — И на этой самой японской принцессе, как ее там — Макако вроде, тоже женюсь, если так надо для пользы России.
— Не Макако, а Масако, — назидательно сказала Ольга. — И вообще, это пока только наши благие пожелания. Еще ничего не решено, ведь сначала надо закончить войну, подписать мир и уговорить как саму принцессу, так и ее солнцеподобного папашу. А он еще тот упрямец. Так что ты, братец, заранее не горюй, еще, может, ничего и не получится.
Но я хотела сказать совсем о другом. Давайте будем откровенны хотя бы между собой. Меня ужасает картина, какую нам обрисовали Александр Васильевич и Нина Викторовна. Фактически, чтобы не допустить краха империи, революцию в ней должны совершить мы сами. При этом против нас будут как и большинство мужиков, по природному своему консерватизму не жалующих перемен, так и всё так называемое высшее общество. Я даже не представляю, что может произойти, если нам удастся сохранить в неприкосновенности ныне существующие порядки. Войну выиграть возможно, тем более что это вопрос уже почти решенный. Но как нам выиграть после этого мир? Ведь для того чтобы по-настоящему ввести Россию в число мировых держав, нам придется делать вещи, которые многие воспримут в штыки.
А вовне, во всем мире, у нас нет и по определению не может быть надежных союзников. Скорее, наоборот, все наши соседи будут стараться нанести нам максимальный ущерб и всячески затормозить развитие России. Мы все знаем, что Ники ведет страну в пропасть. Но мы точно не знаем, какой путь не грозит нам великими потрясениями. Да, у людей из будущего, которых послал нам Господь, есть кое-какие готовые рецепты. Но вы не забывайте, что применялись они тогда, когда империя уже пала, и господину Сталину нужно было начинать всё заново.
Сандро, Мишкин, думайте! Но помните — что бы вы ни решили, возможно лишь одно: или Россия подомнет мир под себя, или мир раздавит Россию. Полвека назад была Крымская война. Мы все помним, как Европа объединилась, чтобы поставить предел русскому влиянию. Потом то же самое повторилось на Берлинском конгрессе после победоносной для нас войны за освобождение славян.
Господин Тамбовцев прав — скорее всего, нас вынудят воевать против всей Европы. И твоя, Мишкин, женитьба на японке есть своего рода страховка от того, что Япония снова не начнет войну с Россией, когда та будет сражаться на западе. Но наследник престола Алексей, как и в тот раз, скорее всего, родится больным. Как я понимаю, то, что цесаревич мог в любой момент умереть от мельчайшей царапины, очень сильно расшатывало власть. Я и не представляла, что среди моих родственников столько желающих сесть на трон брата. Распутин этот опять же, будь он неладен. Необходимо, чтобы Ники наследовали твои с японкой дети. Но как это сделать, я ума не приложу. Аликс ведь просто взбесится. Она так мечтала родить моему брату наследника-цесаревича, а тут такое…
Михаил задумчиво покачал головой.
Я кивнул:
— Только делать это надо почти сразу же, как подтвердится болезнь ребенка. Но не это главное. Главное заключается в том, какой мы хотим видеть Россию. Да, как сказала госпожа Антонова, лучше быть богатым и здоровым, чем бедным и больным. А ведь есть разные пути достижения государственного богатства и здоровья. Вчетвером мы сможем во многом убедить Ники. Но для этого мы должны хотя бы знать — в чем его убеждать. К примеру, какое крестьянство нам нужно: фермеры-хуторяне по Столыпину или общинники-артельщики по Сталину? Как человек своего класса, я выбрал бы первый вариант, а как государственный муж — второй.
— Почему же? — спросил Михаил. — Ведь и сейчас крупные хозяйства, которых у нас едва одна десятая, производят половину всего хлеба в России. Пусть их будет больше.
— Э-э, нет, — ответил ему я. — Если основная масса крестьянства нищая, то оно не покупает ничего из промышленных товаров, а это значит, что в России не выгодно строить новые заводы и фабрики. А нам в будущем нужна промышленность. Причем промышленность должна быть такой мощи, чтобы многократно превзойти все наши самые смелые мечты. И еще: нищий мужик — это не опора трона и порядка, а сухая солома для пожаров мятежей и революций. А нам нужно спокойствие в народе. Но как сохранить спокойствие, когда потребуется миллионами переселять мужиков на новые места? Откуда взять для этого деньги, и как всё организовать, чтобы наши чиновники-казнокрады всё не растащили. Не знаю…
Отец Иоанн, до того слушавший нас молча, перекрестил сначала меня, потом Михаила и Ольгу.
— Думайте, думайте, дети мои… Об одном только забыли вы — церковь наша православная погрязла в лени и самолюбовании. Христианские начала попраны, всюду разврат и блудодейство. Священники чиновниками стали и о душе совсем забыли. А задач у церкви не меньше, чем у государства, души ведь тоже надо обиходить, а не только тела. Великая Россия должна стать воистину самодержавной, воистину православной и воистину народной. Патриарх нам нужен, пастырь строгий, но справедливый… Но где нам взять такого?
Я взглянул на нашего духовника.
— Отец Иоанн, вы всё так хорошо объяснили нам, что я подумал о том, что лучше вас кандидата на патриарший престол нет… Единственно, вам нужно будет принять постриг, но я думаю, что с этим проблем не будет. Ну, а кто сейчас более авторитетен, чем вы, в делах духовных на Руси? И не надо отказываться, ведь как говорится в Евангелии от Луки: «И от всякого, кому дано много, много и потребуется; и кому много вверено, с того больше взыщут».