— Обед за счёт Фальконера? — оживился Делани.
— Именно!
— Тогда мои дела с Шефферами подождут до завтра. Ведите, ведите меня чревоугодничать! Усладим утробы, а заодно посудачим вволю!
— Мне бы юбки надо купить… — заколебался Старбак.
— Брюки вам больше идут, честное слово. — твёрдо сказал Делани, — Юбки, как и Шефферов, можно отложить до завтра. Удовольствия зовут нас, Старбак, зачем же сопротивляться?
«Семью вёснами», загородным поместьем Фальконеров, Натаниэль Старбак был очарован заочно, по рассказам Адама, и очарование нисколько не рассеялось, когда усадьба предстала перед юношей въяве воскресным майским утром.
Старбак, правда, ожидал узреть что-то более цельное и классическое, с высокими колоннами, арками портиков и строгой геометрией фронтонов, но «Семь вёсен» более походили на сильно разросшийся деревенский дом, симфонию которого каждое последующее поколение владельцев обогащало собственными нотами. К двухэтажному, исключая надвратную башню с флюгером, главному зданию из дикого камня были пристроены с боков два деревянных крыла. Окна с чёрными ставнями и решётками французских балконов затенялись высокими деревьями, под сенью которых стояли белые скамьи, широкие столы или качели. Деревья цвели, роняя лепестки на лужайки. Уют и покой.
В передней один слуга-негр избавил Старбака от свёртков с формой Фальконера, второй учтиво взял саквояж, а чернокожая горничная в тюрбане приняла увесистые пакеты с юбками для Анны.
Старбак остался в холле один. Тикали в углу напольные часы с циферблатом, расписанным лунами, звездами и кометами. На стенах, оклеенных бумажными цветастыми обоями, висели золоторамные портреты Джорджа Вашингтона, Томаса Джефферсона, Джеймса Мэдисона и Вашингтона Фальконера. Хозяин дома был изображён верхом на виденном Старбаком в день знакомства чёрном жеребце Саратоге, десницей указуя на раскинувшиеся за спиной «Семь вёсен». В камине холла сквозняк шевелил хлопья свежего пепла, свидетельствовавшие о том, что ночи здесь пока ещё прохладны. На столике в хрустальной вазе красовались цветы. Рядом с вазой лежали газеты, сложенные так, что легко читались заголовки, кричащие об отпадении от Союза и присоединении к Конфедерации Северной Каролины. Пахло щелочным мылом и яблоками. Старбак волновался. Он не знал, в качестве кого приглашён сюда: офицера-порученца, которого после доставки груза отправят в расположение батальона, или гостя — друга сына хозяина и секретаря последнего. Неопределённость раздражала.
По лестнице дробно простучали лёгкие шаги. Светловолосая девушка в белом остановилась на последней ступеньке, опираясь на стойку перил рукой. Серьёзно оглядев гостя с головы до ног, осведомилась:
— Вы — Нат Старбак?
— Да, мэм. — Старбак неловко поклонился.
— Я — не мэм. Я — Анна.
Она шагнула на пол. Миниатюрная, не больше полутора метров ростом, с бледным личиком, на котором застыло выражение вечной виноватости, будто не у наследницы крупнейшего в Виргинии состояния, а у сироты-подкидыша.
Портрет Анны висел в ричмондской резиденции Фальконера. Художник талантливо передал черты Анны, неуверенную улыбку, но оказался не в силах выразить на холсте ощущение некой потерянности, исходившее от девушки. Словно заблудившийся ребёнок, она смотрела на окружающий мир с испугом и ожиданием насмешки, а то и оплеухи. Левый глазик слегка косил или, по крайней мере, так казалось.
— Хорошо, что вы приехали. Я никак не могла найти повод не идти в церковь, а тут очень кстати приехали вы.
— Я привёз заказанные вами юбки. — поддержал, как мог, завязывающуюся беседу Старбак.
— Не мною. — покачала головкой девушка, — Это всё папа. Ему кажется, что во время войны невозможно будет что-либо купить, а потому запасается всем на свете. Может, он и прав. Мама вон забивает кладовые лекарствами: камфарой, английской солью и Бог знает, чем ещё… Солнце не сильно палит?
— Не сильно.
— Это хорошо. Я белокожа, а потому легко обгораю. Не обгорю?
— Думаю, нет.
— Тогда пойдёмте, прогуляемся. Не против?
Она приблизилась и, просунув маленькую ручку под локоть Старбаку, потянула гостя наружу. Жест интимный, для такого робкого существа, как Анна, нехарактерный, но, видно, редко в «Семь вёсен» заглядывали гости.
— Я так ждала вашего приезда, мистер Старбак. — подтвердила мысль северянина девушка, — Вы же вчера должны были прибыть?
— Портные задержали. — покривил душой юноша.
Рассказывать о затянувшемся обеде с Делани и Бёрдом, в результате чего за юбками Старбак выбрался лишь субботним утром, ему не хотелось.
— И вот вы здесь. Я рада. Адам много о вас рассказывал.
— И о вас. — вновь солгал молодой человек.
Адам о сестре говорил редко, скупо и без приязни.
— Удивительно. Адам обычно чересчур печётся о спасении своей души, чтобы обращать внимание на тех, кто рядом. — вздохнула Анна, обнаружив больше проницательности, нежели можно было от неё ожидать, и торопливо добавила, будто извиняясь за резкость высказывания, — Мой брат — Фальконер, и, как истинный Фальконер, склонен парить в горних высях, не снисходя до земного.
— Ваш отец показался мне вполне земным и достаточно практичным человеком.
— Отец — мечтатель. Романтик. Строитель воздушных замков. Он убеждён, что, чем сильнее веришь в исполнение мечты, тем скорее она осуществится.
— Непохоже, чтобы этот замок состоял из воздуха. — кивнул Старбак на «Семь вёсен».
— На замок дом тоже не похож.
— Мне нравится.
Анна хмыкнула:
— Мы с мамой пытались уговорить отца снести дом и возвести на его месте что-нибудь более величественное. В итальянском стиле, с колоннами. Я бы выпросила беседку на холме. Такую, как маленький греческий храм, с цветами вокруг.
— По-моему, дом и так прекрасен.
Девушка наморщила нос, демонстрируя неодобрение, и сообщила:
— Наш пра-пра-прадед Адам начал его строить. Вот он был ужасно практичным, но его сын женился на француженке, и семейная кровь стала жиже. Так говорит матушка. Она тоже не очень практичная, и её кровь нам, с её слов, ветра в голове убавить не смогла.
— Адам не производит впечатления человека с ветром в голове.
— Мама иного мнения. — Анна слабо улыбнулась, — Ваш говор ласкает слух. Вообще, вы, северяне, говорите гораздо чище нас, южан. Попозируете мне? Я немного рисую. Конечно, не так хорошо, как Итен, но я стараюсь. Сядете у реки Фальконер и напустите на себя меланхолию. Изгнанник на чужбине.
— А вы дорисуете мне арфу и плакучую иву над макушкой?
Немудрящая шутка имела успех. Девушка отпустила локоть Натаниэля и захлопала в ладоши: