— Пока только синьорину Фольято. Она все подтвердила.
— Неужели! — воскликнул Сантамария.
— И все окончательно запутала.
— Как так?
— Ривьера ни в малейшей степени не подозревал Кампи. Он считал, что убийца Гарроне — Баукьеро.
— Боже мой! — простонал теперь Сантамария. — Боже мой!
С этого момента все завертелось с невероятной быстротой. Во всяком случае, такое впечатление навсегда осталось у Сантамарии от того июньского дня. Сразу все забегали, захлопали дверцы машин, распахнулись двери и ворота домов и лифтов, зазвонили телефоны, загудели автомобили, заскрипели шины и колеса. А в итоге после бесконечных разговоров, допросов, рождавших надежды, которые тут же гасли, он охрип и ощутил бесконечную усталость.
Перед глазами вставала одна сцена за другой.
Синьорина Фольято охрипшим от страха голосом повторяла: «Триберти, землемер Триберти». А затем сам землемер Триберти твердым, бодрым голосом подтверждал:
— Еще бы, прекрасно помню. Он искал проект или письменное предложение этого Баукьеро, не знаю уж, с какой целью. Я его отвел наверх к Рипамонти.
— А Рипамонти сейчас здесь?
— Э, нет, дорогой синьор! Кто работает в субботу после полудня?! В субботу только Триберти отрабатывает сверхурочные часы. Но вы не отчаивайтесь, идемте со мной.
И пока они шли по пустому коридору (с той же надеждой по нему шел перед смертью Ривьера), синьор Триберти рукой очерчивал в воздухе широкое полукружье — горы, где отдыхают сейчас его сослуживцы.
— Никого! Я один, свободный и независимый! Суббота для меня — самый плодотворный рабочий день.
Потом они очутились в другом служебном помещении, где в алфавитном порядке, высоченными стопками, погребенные под густым слоем пыли лежали папки с делами. Папки с делом Баукьеро в архиве не оказалось. И тогда Сантамарии пришла идея проверить все папки на букву «Г» (точно такая же идея уже осенила Ривьеру перед гибелью). И вот наконец проект памятника на могиле и лиловая печать в углу — «Братья Дзаваттаро».
Де Пальма сгоряча предложил привезти Воллеро, устроить ему очную ставку с Кампи, заставить повторить роковую для Кампи фразу. Тогда тот растеряется от неожиданности и во всем признается. Но нет, этого недостаточно, совсем недостаточно.
— Мы знаем лишь, каким путем Ривьера добрался до Азаваттаро.
— Знаем, что Ривьера строил гипотезы. Что насчет Гарроне он какие-то важные вещи разузнал. Сегодня утром в «Балуне» он сказал об этом Кампи, и тот проломил ему череп, — возразил Де Пальма.
— Возможно, что и так. Но такими доказательствами мы Кампи расколоться не заставим. Ты слишком торопишься, Де Пальма.
Никаких ловушек, хитростей, приманок: если убийца — Кампи, надо воссоздать перед ним весь продуманный и выполненный им план преступления, воссоздать постепенно, во всех деталях и изложить самым примитивным образом, как это сделали бы Никозия или Лопрести. Надо, чтобы Кампи почувствовал себя униженным, низведенным до уровня банального преступника. Только тогда он сдастся.
Дверь, ведущая к Кампи:
— Знаете, ваш друг был совсем не глуп.
И Кампи, уязвленный, озадаченный, ответил:
— Ах, не глуп? Очень рад, что вы так думаете.
К тому же Баукьеро… Какова его роль в этой истории? Что связало его с Дзаваттаро, с Гарроне, если только их что-либо связывало?!
Вторая дверь — ведущая к Дзаваттаро:
— Нет-нет, синьор комиссар, клянусь честью, я впервые в жизни увидел вашего Баукьеро сегодня!
Третья дверь — ведущая к Баукьеро:
— Нет-нет, сегодня я впервые в жизни увидел этого Дзаваттаро. Что будет с моей собакой?
Это он со своей собакой обнаружил труп архитектора. И вот, сидя за столом в остерии, Ривьера только потому, что Баукьеро — землемер (синьорина Фольято и супруги Ботта дружно подтвердили: «Видите ли, господин комиссар, Баукьеро был землемер, а Ривьера решил, что…»), заподозрил, что это он убил Гарроне, желая убрать с дороги конкурента. Больше того, Ривьера сделал совсем абсурдное предположение, будто существует кладбищенский рэкет. (В коридоре после допроса коллег Ривьеры Де Пальма сказал: «Кладбищенский рэкет? Да они что, спятили?») И верно, предположение Ривьеры было просто нелепым. Нет ни малейших доказательств, что такой рэкет не плод его буйной фантазии. Но о чем-то Ривьера проведал. Насчет Баукьеро?
Сантамария сказал Де Пальме:
— У Баукьеро тоже нет алиби на сегодняшнее утро. А если вдуматься, и на тот вечер, когда убили Гарроне.
А Де Пальма ответил:
— Знаю, знаю, это он нашел труп. Но как быть с блондинкой? С сумкой, найденной на холме?.
— Хочешь знать правду, Де Пальма? Так вот, Баукьеро мне не нравится.
— А мне не нравится его собака. Это не значит тем не менее…
Иными словами, они бегают по кругу, а круг все не смыкается. (Мне нужно позвонить Иоле.) Что еще обнаружил Ривьера в кабинете Триберти? Или синьоры Рипамонти?…
И сразу новая картина. Он распахнул дверцу «альфа-ромео», и машина помчалась к дому синьоры Рипамонти на квадратной площади, где мальчишки в разноцветных майках гоняли мяч. Синьора Рипамонти под бульканье кипящей воды в кастрюле («Простите, я сейчас попробую припомнить») ответила: нет, кажется, он об этом не спрашивал. Она сама ничего не подсказала Ривьере, и Ривьера ничего ей не открыл. Но ушел он довольный, видно, нашел то, что искал.
— Азаваттаро? Как ты думаешь, Де Пальма, он нашел лишь адрес Азаваттаро?
Четвертая дверь — ведущая к синьорине Фольято:
— Ривьера не говорил вам о некоем Азаваттаро?
Фольято: — Нет, он не назвал имен.
Ботта: — Господин комиссар, Ривьера был человек… не совсем обычный. Душевная травма, вызванная тем, что он не такой, как другие, явно привела к деформации…
Но куда все-таки Ривьера поехал после визита к Дзаваттаро? Что он мог увидеть в мастерской, кроме фаллоса? Связал этот факт с какими-то другими, только ему известными?