— Что ты?.. — я осекусь, увидев торчащую ногу в знакомом ботинке. И уродливое чудовище вмиг превратится в ворох белых простыней, под которыми обессилено будет ворочаться наш друг.
— Жижа… — с улыбкой выдохнет Шерлок, но никто из нас не осмелится к нему подойти.
— Жижа, это ты? — спросит Женька, не убирая пистолета. Масса простыней зашевелится, заставив нас отступить.
И тогда Женька подберет с пола длинный железный прут и осторожно ткнет им в шевелящийся кокон. А потом приподнимет одну из простыней, и мы увидим одутловатое, посиневшее лицо. Оно будет принадлежать Жиже, но все равно покажется подделкой. Вылепленной из воска маской, потекшей в душной мастерской. Набрякшие веки, отекшие, словно съехавшие вниз щеки, и раскрытый рот.
— Он… мертвый? — прошепчу я. — Но как же тогда?..
И, не дожидаясь, пока я закончу, Женька отбросит в сторону простыню. В ужасе я прижму ладонь ко рту и отвернусь. Все тело Жижи — девчачьи сиськи, толстый живот, шматки сала, свисающие над подмышками — будет превращено в черную стрекочущую массу.
— Господи… — взмолится Шерлок, борясь с тошнотой, — убери это, пожалуйста…
Но ведь я видел. Не только, как шевелились под простынями размножившиеся в жаре личинки и жуки. Я видел Жижину руку и то, как он слепо хватался ею за край полки, пытаясь выбраться… Я оглянусь на друзей, пытаясь понять, видели ли они то же самое, но не успею рассмотреть правды.
— Шерлок, — окликнет друга Женька, — скажи мне, как ботинок Жижи в ржавой пыли мог оказаться за километр отсюда, в городском парке?
— Что? — переспросит Шерлок. — Я не понимаю, при чем здесь ботинок…
— При том, что это…
Он не успеет сказать — «ловушка». Его прервет скрип открывающегося железного люка в полу. Мы обернемся и увидим, как из отсека для хранения грязного белья выползает какая-то тварь. Ее худое, болезненно-бледное тело с торчащими ребрами и впалым животом, по-паучьи выпрастывая длинные ноги, выберется из люка. Хватаясь белыми тощими руками за привинченные к полкам поручни, вскарабкается к потолку. А вытянутая голова с черными бусинами глаз и алым ртом, похожим на порез, склонится набок, словно прислушиваясь. А потом уставится на нас.
Хватит ли мне смелости вспомнить, что было дальше? Ведь даже спустя пятьдесят лет эта ужасная паукообразная тварь вызовет во мне нечеловеческий страх. Я уверен: в нагретом июлем троллейбусе мне захочется сползти на пол и забиться под сидение. Уверен, потому что однажды, одиннадцатилетним, испытывал схожее желание.
— Тебе придется с ним встретиться, — заметив мой испуг, скажет Женька. — Вагон стоит все там же, на запасных путях. Все это время, пока ты старался забыть, пока открещивался от нас и от того, что было, этот ржавый плацкарт, как ненасытный рот, пожирал людей…
Пятьдесят лет. Он стоит все там же, никем не тронутый, не облюбованный ни наркоманами, ни бомжами — уродливое, неприкасаемое божество из темных языческих времен.
То, что мы видели в вагоне, то, что спустилось с гор и прорыло тоннель в заваленный лавиной поезд — было олицетворением древнего голода. Голода, который испытывали люди во времена жертвоприношений, когда каменные алтари мокли от вечной крови и слез.
— Когда молитвы Господу иссякли, люди призвали его, — скажет Шерлок. — И оно пришло к ним. И научило — как нужно выживать. Точно так же, как это делают пауки, когда паутина долгое время остается пустой. Пожирают себе подобных. Но прежде призванное людьми существо сказало, что возьмет взамен.
И люди согласились. И стали пауками.
Они надеялись выжить, принося в жертву других. Но древний голод никогда не насыщается. В живых не осталось никого…
Те коконы из простыней, — вспомню я рассказ Сашки Брылева. — Их сделали они…
Женька пристально поглядит на меня и кивнет.
— Они делали это потому, что были должны.
— Откуда вы знаете это?
Шерлок потупит взор, но Женька все так же будет пристально смотреть. И, когда я попытаюсь повторить свой вопрос, чья-то сильная пятерня сожмет мне плечо. Я вздрогну и увижу над собой нависшую кондукторшу. Ее толстые губы, намалеванные красной помадой, будут лосниться и чмокать, когда она с тщательностью, по кругу, будет пережевывать потерявшую вкус жвачку.
— Просыпаемся, — скажет она. — Приехали.
С ужасом я посмотрю в окно и увижу привокзальную площадь.
— Спасибо, — я приподнимусь, и она отпустит наконец мое плечо. — Я задремал.
Быстро я заброшу сумку на плечо и покину троллейбус. Женька с Шерлоком выйдут следом, но остановятся, и я пойму, что дальше пойду один.
— Когда умираешь во тьме, смотреть больше некуда. Тьма показала нам все, — услышу я запоздалый ответ. И скажу то, что шептал в детстве, просыпаясь в поту.
— Мне так жаль, что я оставил вас там. Что не вернулся помочь…
— Ты пойдешь туда и освободишь нас. И освободишься сам.
Вокзал в моей памяти всегда был шумным, с вечно распахнутыми дверями.
Таким он и останется — есть места, которые не меняются. Ускорив шаг, рывком я протолкнусь через студень толпы, оказавшись у переходного моста. Здесь, в стороне от вокзала, будет спокойно и тихо, и я сумею передохнуть.
Надо же, — подумается мне при взгляде на лестничный каскад. — В детстве я взлетал на него, прыгая через несколько ступенек. Теперь придется держаться за поручни.
Все будет просто — я поднимусь на мост и увижу его. Он будет стоять все там же, на запасных путях. Как молитвенный камень древних: таинственный и неприкосновенный.
Так близко, — подумается мне. И первое, что придет в голову: я ни за что с ним не справлюсь. Трусливым мальчишкой я убегал отсюда, а вернулся почти стариком. Но вагон за это время ни капли не постарел. Словно то, что в нем поселилось, наделило его бессмертием.
Сбежать?
Я усмехнусь.
Куда?.. Моя настоящая жизнь закончилась пятьдесят лет назад, в том вагоне.
Все, что было после — я украл. Своровал у мертвого друга, надеясь, что никто не заметит. Я буду должен пойти туда — спуститься по другую сторону моста, отыскать дыру в заборе и, опустившись в тени ясеня на колени, достать из сумки ружье с патронами. Разложить их перед собой на траве, как продукты в час обеденного пикника, и, не торопясь, одну за другой, вставить гильзы в окно ствольной коробки. Наполнить магазин шестью патронами и с силой передернуть цевье. Упереть ружье прикладом в землю, а потом немного посидеть в тишине.
Подумать о том, что я все делаю правильно: время разбрасывать и время собирать.
И, когда ритуал будет завершен, все, что мне останется — дождаться его. Для грузного и неуклюжего мальчишки, каким Жижа был всю свою недолгую жизнь, он появится незаметно. Будет стоять под палящим солнцем, на другой стороне железнодорожного пути — и я спрошу его.
— Зачем ты пошел туда?
Но зачем мухи летят в лапы к паукам? Есть вопросы, которые мы тащим за собой всю свою жизнь. Как древние рабы, возводящие каменные памятники царям, волочем в гору их тяжелые плиты. А когда затаскиваем наверх — ни один из ответов не может нас удовлетворить.