— Я уважаю тебя, — произнес он с прохладцей, — и ты мне по душе, Джон. Если бы это было не так, я бы не напрягался, пытаясь тебя удержать.
Он замешкался, собираясь что-то сказать, но промолчал. Его глаза сказали за него сами: и унижаюсь тут перед тобой, чуть ли не вставая на колени.
— Не понимаю, зачем ты напрягаешься, — сказал я. — Я, конечно, польщен, но…
— Потому что если кто и способен родить идею, которая спасет «Зенит» от банкротства, так это ты, — сказал он. Он говорил с таким жаром, что это начало меня пугать. — Я знаю, что дело Детвейлера едва не вывело тебя из строя, но…
— Пожалуйста, — попросил я. — Не подливай масла в огонь.
— Даже и не собирался, — сказал он. — Я говорю о том, что ты открыт даже для такого из ряда вон выходящего предложения…
— Это было из ряда вон выходящее предложение, согласен…
— Ты можешь заткнуться и выслушать меня до конца? Тот факт, что ты ответил на письмо Детвейлера, свидетельствует о том, что ты чуток к потенциально коммерческой идее. Херб или Билл просто отправили бы его письмо в корзину для бумаг.
— И для нас всех так было бы лучше, — сказал я, но понял, к чему он клонит, и я бы солгал, если бы не сказал, что был польщен… и что нашел плюс в деле Детвейлера впервые с момента унизительного общения с полицией.
— В этом случае — да, — согласился он. — Но эти парни точно так же отказали бы Вирджинии Эндрюс с ее «Цветами на чердаке» или другому свежему предложению. Бац, выбрасываем письмо в корзину для бумаг, а затем возвращаемся к созерцанию собственных пупков.
Он сделал паузу.
— Ты нужен мне, Джонни, и если ты останешься, так будет лучше для всех: для тебя, для меня, для «Зенита». Я не знаю, как сказать по-другому. Подумай и дай мне свой ответ. Я приму любое твое решение.
— Тебе придется оплатить мне стоимость бумажных кукол, Роджер.
— Этой возможностью я готов воспользоваться.
Я задумался. В тот день я начал убирать вещи со своего рабочего стола, но особо далеко не продвинулся. Если перефразировать По, кто бы мог подумать, что на столе скопилось столько хлама? А может, дело во мне, и та острота насчет того, что я не способен завязать собственные шнурки, не так далека от истины. Я вытащил две пустые картонные коробки из комнаты Ридли (которая в последнее время пахнет странно, как свежая марихуана, нет, я не видел ее) и только уставился на них, переводя взгляд с одной на другую. Возможно, будь у меня больше времени, я бы справился с такой элементарной задачей и навел бы порядок в своей старой жизни перед тем, как начать совершенно новую. Просто я почувствовал себя очень тоскливо.
— Допустим, мы отложим увольнение до конца месяца, — сказал я. — Тебе станет от этого легче?
Он улыбнулся.
— Не совсем то, на что я надеялся, — произнес он, — но и не то, чего я боялся. Хорошо. А теперь, думается мне, нам лучше сделать заказ, пока мы еще сохраняем вертикальное положение.
Мы заказали бифштексы и съели их, но к тому моменту мой рот онемел и потерял чувствительность. Думаю, мы должны были быть благодарны судьбе за то, что на нас не пришлось испытывать метод Геймлиха.
Когда мы уходили из ресторана, держась друг за друга и в сопровождении обеспокоенного метрдотеля (который, несомненно, мечтал поскорее нас выставить, прежде чем мы разобьем что-нибудь), Роджер сказал мне:
— Еще я узнал на этих лекциях по психологии, что…
— Как, говоришь, называлась дисциплина? «Психология разбитых сердец»?
Мы вышли на улицу, и ветер уносил его болтовню в морозном воздухе.
— «Психология человеческого стресса», но твой вариант мне нравится больше. — Роджер энергично замахал рукой, останавливая такси, водитель которого скоро пожалел, что подобрал нас, — Также нам сказали, что полезно вести дневник.
— Черт, — выругался я. — Последний раз я вел дневник, когда мне было 11.
— Ну, черт возьми, — произнес он, — поищи его, Джон. Может, он где-то там завалялся.
И он снова пустился в разглагольствования, которые были прерваны только тогда, когда он вдруг наклонился вперед, и его стошнило на собственные ботинки.
Эту процедуру он повторил еще дважды, пока мы добирались до его дома, находящегося на пересечении 20-й и Парк Авеню Саут. Он вытягивался из окна, насколько было возможно (а возможно было не слишком далеко, так как это был один из тех «Плимутов», у которого задние окна опускались лишь наполовину и на котором был мрачный небольшой желто-черный знак с надписью «Не давить на окно!»), его просто сташнивало в воздушный поток, а затем он откидывался на сиденье автомобиля с беззаботным выражением на лице. Наш таксист, судя по акценту, нигериец или сомалиец, был шокирован. Он остановился у обочины и велел нам выйти из машины. Я был готов это сделать, но Роджер и не собирался.
— Дружище, — сказал он, — я бы вышел, если бы был в состоянии ходить. А поскольку я не в состоянии, следовательно, довезите нас.
— Выходи с такаси, насяльника.
— Я был вежлив и блевал за пределами машины, — молвил Роджер с беспечным и приятным выражением лица. — Это было непросто, но я справился. У меня есть подозрение, что через несколько секунд меня стошнит снова. И если вы нас не довезете, меня вырвет на вашу пепельницу.
Когда мы приехали к дому Роджера, я помог ему добраться до вестибюля и не уходил, пока он не поднялся на лифте с ключами от квартиры в руке. Затем нетвердой походкой я направился к такси.
— Бери другой такаси, насяльника, — сказал таксист. — Заплати и бери другой. Я не буду везти тебе.
— Мне только до Сохо, — сказал я. — И я дам до чёрта чаевых. Меня не тошнит.
Хотя, боюсь, я немного солгал.
Он довез меня, и когда на следующий день я заглянул в бумажник, то понял, что действительно дал ему до чёрта чаевых. Мне удалось подняться по лестнице до того, как меня стошнило. Хотя тошнило меня довольно долго.
На следующий день я не пошел на работу; у меня хватило сил только на то, чтобы подняться с постели. Моя голова словно раздулась до чудовищных размеров. Я позвонил на работу около трех часов, трубку снял Билл Гелб, который сообщил мне, что Роджер там тоже не появлялся.
С того времени было пролито много слез и прошло немало бессонных ночей, но возможно, Роджер был недалек от истины: единственное место, где я чувствую себя более менее нормально, — это «Зенит Хаус», на девятом этаже здания на улице Парк Авеню Саут, 490. Последние два дня Ридли приходилось буквально выгонять меня и выметать вместе с мусором. Возможно, что-то есть в этой старой, как мир, бредятине — «ушел с головой в работу». Даже идея с этим дневником оказалась неплохой… хотя, может, я просто утешаю себя после собственного полного провала в написании новеллы.
Может быть, я останусь в «Зените», в конце концов. Вперед и с песней, как говорится… если только не с лебединой песней. Боже, я до сих пор не могу осознать, что она ушла от меня.
И я все еще не потерял надежду на то, что она передумает и вернется.
21 марта 1981 года
Кому: Г-ну Джону «Засранцу» Кентону
Издательство «Зенит Хаус», гнойное место
Дерьмовое Авеню Саут, дом 490