Однако такой оптимистический вариант возможен лишь в том случае, если Россия действительно обратится к преемственности, действительно изберет путь восстановления национальной идентичности, действительно пойдет к “Культуре” (внутри которой обитает Священная Традиция), а не рассыплется во вторичной “культуре” (выродившейся традиции).
Что необходимо для прорыва к Большой Культуре?
На этот вопрос мы уже начали отвечать в главе о православном традиционализме, когда набросали программу “мирского фронта”, который взял бы на себя роль культурного контрреформатора. Сейчас мы должны добавить, что этот “мирской фронт” выступит сплоченно и заодно с некоторыми неправославными силами русской нации – объединится в союзе со всеми здоровыми творческими элитами России, чтобы обратить вспять распад культурного единства нации.
Нам видится несколько направлений, по которым идет распад культуры, пораженной так называемым “постмодернистским” вирусом (хотя, если быть зоркими, мы увидим, что та же тенденция закладывалась еще модерном):
1) расслоение между “культурными кодами” разных поколений – формирование почти не пересекающихся моделей или стандартов “культурного потребления”;
2) расслоение между фольклором, классикой, церковной, бытовой, экспериментальной (авангардной) и другими ветвями культуры – расслоение даже на еще более мелкие субкультуры, то есть сообщества со специфическими интересами и предпочтениями, способ существования которых доходит до игнорирования всех остальных субкультур (изоляционизм маленьких “культурных мирков”);
3) расслоение между “элитарными”, “эксклюзивными” формами потребления, интеллектуальными видами и жанрами культуры и, с другой стороны, – массовой, многотиражной, стереотипной культурой (замыкание в себе новых культурных каст);
4) к явлениям разложения и упадка можно отнести и саму глобализацию культуры, поскольку эта глобализация разносит по всему миру из западной цивилизации не что иное, как модели трех вышеперечисленных видов разложения.
В условиях “обнулившейся традиции” и еще не сформировавшегося “мирского фронта” возрождающейся Традиции указанные тенденции разложения культуры представляют для нашей идентичности несомненную опасность. Однако в России сохранился консервативный интеллектуальный класс, который, несмотря на “обнуление традиции”, обладает достаточно стойким иммунитетом против указанных тенденций. Этот класс является носителем так называемой “высокой культуры” и, несмотря на некоторую свою расхлябанность и неорганизованность в качестве класса, служит по своей природе естественным препятствием на пути дальнейшего культурного расслоения и разложения. Иммунитет выражается в следующем:
1) Наш интеллектуал воспринимает культурные ценности разных стандартов потребления: ему понятен культурный уклад старых поколений, и одновременно он способен отличать в молодежной субкультуре живое от выморочного. Если два и порою три поколения в России могут сегодня принадлежать к разным культурным кодам, что чревато даже не конфликтом, а вообще отсутствием точек соприкосновения, то наш консервативный класс вполне способен наладить мосты между традиционной культурой бабушек, советским модерном отцов и постмодерном внуков. Ориентируясь на стандарт своего поколения, консервативный интеллектуал остается в той или иной мере “отзывчивым” (по Достоевскому) и по-русски всеядным.
2) Он преодолевает в своем сознании и творчестве уровень субкультурности, будучи вхож в разные творческие среды и кружки, он способен легко овладевать их якобы исключительными техниками самоидентификации. Он может отчасти искренне, отчасти из своего рода азарта разделять предпочтения субкультур, но никогда до конца не отождествит себя ни с одной из них. В конечном счете, он носитель сверхнационально-русской Культуры. У него за спиной есть помимо современных “культурных мирков” такие ценности, как “Слово о полку Игореве”, русские духовные стихи, иконы Ярославской школы, проза Лескова и Платонова, языковые программы Тредиаковского и Велимира Хлебникова, музыка Мусоргского и Рахманинова, народные песни и песни Башлачева, мультфильмы Атаманова и киноленты Шукшина. Он знает, что подлинно великое в его эпохе не перечеркнет уже бывшего, а продолжит его.
3) Наконец, главное: он внеэлитарен, то есть способен овладеть интеллектуальным и эстетическим языком сетевых и академических, клубных и салонных авторов. Естественно, он не тратит все свое время на покорение этих “вершин”, просто он в курсе всего того, что ему интересно. Он ориентируется на общенациональные артефакты, его вдохновляет не столько доступность, сколько простота и цельность культурных решений. Он радуется, когда “высокое” искусство является одновременно “народным”, его раздражает, когда “эксклюзивные” смыслы, которые могли бы стать, при другой культурной подаче, достоянием многих, нарочно запираются в элитарные рамки.
4) Что касается культурной глобализации или нового “антиглобалистского интернационала”, то сверхэлитарный интеллектуальный класс России, преодолевая три разновидности культурного расслоения, тем самым преодолевает и соблазн глобализма-антиглобализма, который выступает для нас как двуединство разложения идейно-политического фундамента нации, как две тропинки к одному и тому же пагубному для России исходу.
Мы не знаем, есть ли где еще такой класс. Но в нашей стране он есть. И ради его сохранения, ради того, чтобы он явил в истории свое неповторимое лицо, мы и пишем Русскую доктрину. Потому что этот класс – плод многовекового развития России, это ее человеческое наследство. Он представляет ценность сам по себе. И никакие международные рынки, никакие олигархи на весах истории не весят столько, чтобы поколебать вес и значение этого класса.
С другой стороны, возникновение такого национального интеллектуального класса подкрепляется наличием соответствующей ему народной толщи, которая, по замыслам постмодерных идеологов, должна была бы удовольствоваться современной массовой культурой. Тем не менее оборотной стороной подъема русских интеллектуалов к Большой Культуре будет переход народа от массовой к универсальной национальной культуре.
Наличие национального интеллектуального класса подкрепляется наличием соответствующей ему народной толщи. Оборотной стороной подъема русских интеллектуалов к Большой Культуре будет переход народа от массовой к универсальной национальной культуре.
Альтернатива Большой Культуре только одна: дальнейшее разложение и растворение интеллектуального класса, формирование замкнутых каст – основной массы “презренного быдла”, окормляемого шоу-бизнесом и “индустрией развлечений”, и узкого слоя культурно эмигрировавших на Запад “элитистов”, которые усваивают ценности “сверхпотребления” и видят смысл культуры в том, чтобы “демонстрировать избыточные ресурсы” (по-русски: пускать пыль в глаза). Для небогатых, но образованных людей в такой культурной перспективе места не остается. Поэтому потомкам нынешнего интеллектуального класса, воспитанным родителями подобающим образом, придется либо срочно богатеть, либо уходить в контркультурное подполье. Любопытно, что “элитисты” строят свой культурный код на внешних символах принадлежности высшей касте, иными словами, их “элитарность” оказывается в конце концов “пустышкой”, фикцией, она лишена какого-либо предметного содержания. Поэтому на месте Большой Культуры с ее неподдельными интеллектуалами и мощным народным слоем после расслоения парадоксальным образом формируются изолированные “культуры” двух разновидностей “быдла”: быдла масскульта и быдла элитарности.
Чтобы интеллектуальный класс мог организовать системные процессы культурной контрреформации, он должен признать во главе себя ведущий слой, который мы предложили называть “смыслократией” (это лишь одно из возможных имен). Единственный путь сплочения и активизации смыслократического слоя России, независимо от того, какой из трех вариантов будущего возобладает – пессимистический (распад страны), инерционный (либерально-консервативная стагнация) либо оптимистический (консервативный прорыв в духе Русской доктрины), – это формирование сетевой иерархии.
Чем сетевая структура отличается от иерархической? Иерархическая структура построена по четкому принципу “подчиненный – начальник среднего звена – начальник высшего звена”. Нижестоящие подают “наверх” собранную информацию и предложения о возможных решениях, которые проходят через одно звено управления за другим. Во многих случаях решения просто спускаются сверху, а подчиненные обязаны выполнять приказы начальников.
Недостатки такой схемы многочисленны. Прежде всего, она медленно реагирует на изменение обстоятельств за счет задержек в “узлах командования”. Затем, она искажает информацию, идущую к высшему звену управления. При этом в иерархической системе развиваются все пороки бюрократизма. Низовые звенья боятся проявить инициативу, предпочитая перекладывать ответственность за принятие решений на вышестоящие звенья. В бюрократической системе в ходе ее вырождения идет, таким образом, отбор самых подобострастных чиновников, которые в конце концов достигают высших постов, подбирая еще более отвратительных в угодливости и безынициативности подчиненных.
Сетевые структуры устроены иначе. В них объединяются под общую идею или задачу люди, формально не подчиняющиеся друг другу, подчас принадлежащие разным культурам, а не только ведомствам или партиям. Сетевые структуры более гибкие, чем иерархические, – ибо выстраиваются в оптимальные схемы под решение конкретной задачи, не тратя времени на бюрократические утряски и увязки. В сетях применяется так называемое конфигуративное лидерство: во главе проекта становится не назначенный функционер, а тот, кто на данный момент может с наибольшим толком возглавить дело. Атакуя иерархические неповоротливые структуры, сети действуют как стаи волков, нападая с разных и неожиданных направлений.
Сетевые структуры могут быть “плоскими”, не имеющими одного стоящего сверху вождя. Их объединяет общая идея и общее мировоззрение. В переходном варианте появляется лидер, ставящий цели, но не обладающий бюрократическим правом казнить и миловать “ячейки сети”. Сеть сама исторгает из себя тех, кто не с нею. На более высоком уровне своего развития сеть становится объемной, из нее выделяются слои интеллектуалов, задающих цели, и финансистов, ассигнующих средства под целевые проекты. Причем средства сетевые структуры используют с наивысшей отдачей, ибо подбирают для реализации проектов самых лучших исполнителей. (В современном бизнесе такой подход получил название метода построения “виртуальных корпораций”). В отличие от функционера, заинтересованного в том, чтобы понравиться начальству и сделать карьеру, сетевики нацелены на достижение желанной для них цели. Это делократия вместо бюрократии.
Поэтому новая Россия не обойдется без сочетания иерархических и сетевых структур.
Даже если бы представители смыслократии заняли ключевые должности во власти, этого было бы недостаточно для четкого и своевременного предотвращения кризисов и угроз России. Государство при всех своих достоинствах нацелено прежде всего на текущее функционирование, на поддержание создавшегося порядка вещей. И это верно для всех цивилизаций. Но должны быть и структуры, занимающиеся исследованием, прогнозированием перемен и даже отчасти их управлением, а также инновациями, формированием стратегий, подбором и воспитанием кадров высочайшего класса. Как правило, такие структуры имеют закрытый и сетевой характер. В западной цивилизации наряду с государством существовали масонские и парамасонские структуры, затем переросшие в систему закрытых клубов и организаций – сеть, объединяющую элиту. В исламском мире такую роль выполняют суфийские ордена. Все они не зависят от политической конъюнктуры и могут строить планы на много “сроков правления” вперед. Русским остро не хватает подобных регуляторов, отвечающих за обеспечение одновременно прочности и не косной преемственности цивилизации. (КПСС подобную функцию пыталась играть, но не получилось – партия быстро огосударствилась.)
Возрождаемой России нужна как минимум полузакрытая сеть здоровой, патриотической элиты, нацеленной на развитие страны и воссоздание империи. Сеть, которая будет существовать параллельно с органами государственной власти, подстраховывая их и восполняя их недостатки. Здесь будет храниться и творчески переоткрываться смысл нашей цивилизации. В существовании смыслократического сетевого сообщества – залог сплоченности патриотических, динамичных сил, страховка от бюрократизации и выхолащивания Русской доктрины. И залог того, что Россия сможет не только молниеносно реагировать на изменения ситуации, но и предугадывать их.
В этом варианте сетевые структуры работают в одной связке с иерархическими. Общность обеспечивается идейным единством, общей целью. Сети должны стать лабораториями для создания и отработки инноваций в бизнесе, технологиях, политике, социальных практиках. Сети, а не мертворожденное и искусственное “гражданское общество”, позволят реальному обществу организоваться и доносить свой голос до государства. Таким образом возникнет симбиоз иерархии и сетевых структур, адекватный современному миру, нацеленный на развитие и замену старых отживших структур новыми.
Очевидно, что, говоря о сетевом пути разрешения национального кризиса, мы имеем в виду Культуру с заглавной буквы. Фактически сетевая самоорганизация реальной элиты, смыслократического слоя России и русского мира – не партийная, не орденская в прямом смысле, не исключительно религиозная (хотя “православный фронт” должен занять в сетевой иерархии свое место, важнейшее и ключевое) – это процесс не политический, что было бы явным заужением его значения, а процесс воссоздания Культуры с заглавной буквы. В самом зарождении сетевой смыслократической иерархии уже содержится зародыш новой Большой Культуры и выявляются первые черты будущего большого стиля.
Итак, нам необходимо сформировать сеть, затем нарастить ее до уровня клетчатки, которая прочно соединила бы разодранную ткань сверхнациональной русской Культуры. Со временем из этой “клетчатки” вырастет иерархически соподчиненная система органов, целостный и сложный организм, у которого будет своя “голова”, концентрирующая в себе самую сложную и действенную энергию всей системы – смыслократическую. Пока же на уровне плоской сети энергия будет распределяться между ячейками примерно поровну.
Необходимо сформировать сеть, затем нарастить ее до уровня клетчатки, которая прочно соединила бы разодранную ткань сверхнациональной русской Культуры. Со временем из этой “клетчатки” вырастет иерархически соподчиненная система органов со своей “головой”, концентрирующей в себе самую сложную и действенную энергию всей системы – смыслократическую.
Все европейские культуры, в том числе русская, пережили за последние несколько веков упадок традиционной аристократии. Видимая власть перешла в руки третьего сословия: хозяевами жизни стали бакалейщики, трактирщики, рыночные торговцы и лавочники. Бывшие аристократы, чтобы держаться на плаву, переделались в банкиров и адвокатов. (В конце XIX – начале XX вв. можно было еще стать профессором или писателем, но нынешняя реальность отрезала и эту возможность: сегодня и профессор, и писатель, чтобы реализовать себя, должны быть по совместительству бизнесменами.)
По выражению западных идеологов сетевой постмодерной культуры, нации во второй половине XX века стали “телевизионными”. Имеется в виду отсутствие каких-то иных соединяющих европейские нации скреп, кроме единой национальной телепрограммы. Однако это явное преувеличение. Правда здесь в другом: телевидение как передовой и наиболее убедительный инструмент массовых коммуникаций стало необходимым средством подтверждения своего статуса для квазиаристократии современных обществ, для их “знати”.
Только сетевые структуры способны покончить с противоестественной диктатурой массмедиа, спекулирующей на идеях национального консенсуса, трактующей демократию как зрелище, а народ как зрителей и болельщиков на стадионе. Через сетевые структуры, альтернативные классическим политическим и административным вертикалям, должно начаться формирование не только политической, но вообще всякой элиты, новой реальной “русской знати”, доказывающей свою пригодность не через финансы в чистом виде, а через способность аккумулировать и направлять в действенное русло всевозможные ресурсы, в первую очередь на поддержку сетей, поддержку реально работающих “надындустриальных общин”. Общество само выстраивается из безликой толпы в правильные пирамидальные “клинья” – сетевое же сообщество налаживает взаимопонимание между этими “клиньями”, между объективно складывающейся элитой нации в противовес манипуляционной псевдоэлите. Человеческий капитал, творческие силы нации в противоположность криминальному или “приватизационному” капиталу – эффективный критерий состоятельности формируемой “знати”.
Через сетевые структуры, альтернативные классическим политическим и административным вертикалям, должно начаться формирование новой элиты, доказывающей свою пригодность через способность аккумулировать и направлять в действенное русло всевозможные ресурсы
Очевидно, что русская “знать” XXI века – это люди, приникшие к основаниям русской Культуры, черпающие оттуда вдохновение для созидания на благо России в настоящем и будущем, готовые пожертвовать собой и своим личным интересом во имя России. При этом они люди современные, способные к усвоению высоких технологий и опирающиеся на поддержку активной части нации, “решительного меньшинства”. Новая “знать” станет живым, постоянно обновляющимся слоем, не боящимся конкуренции, а приветствующим ее – поскольку выдвижение новых сильных боеспособных “рекрутов” будет способствовать усилению всего слоя, сплоченности его действий и его целеустремленному росту внутри государственной иерархии.
В Русской доктрине мы так или иначе подчеркиваем значение этого нового слоя – аристократии “смысловиков”, или “смыслократии” – в самых разных сферах: в политике, в хозяйстве, в области управления, в делах построения новейших предпринимательских моделей и корпоративных союзов, в области безопасности, обороны, правопорядка. Сейчас же остановимся на роли “смыслократического” слоя в воссоздании Большой Культуры будущей России.
Большая Культура должна стать идейно-творческим очагом нового стиля. Большой стиль является не внешним и случайным оформлением цивилизации, но выражением ее внутренних процессов, запечатлением ее духа и становления в разнообразном “материале”.
По мнению ряда экспертов Русской доктрины, ориентиром большого стиля для будущей России может послужить эпоха ранневизантийской архитектуры IV–VI вв. (особенно строительная программа Юстиниана, ярчайшим символом которой стала Святая София в Константинополе). По общему признанию историков архитектуры, это одна из самых необыкновенных, творческих в технологическом отношении эпох. Характерной чертой византийского стиля была жесткая связь между строительными технологиями и философско-богословскими концепциями. Такая символическая связь позволяла осмыслить проектировочно-строительный арсенал как материал для моделирования сакрального пространства, нацеленного, в свою очередь, на духовно-психическое развитие человека.
Архитекторы Византии называли себя “механиками”. Этим подчеркивался основополагающий принцип архитектурной традиции: связь между функцией, конструкцией и обликом здания. Известно, что эклектика приводит к нарушению данного триединства, новой же версией эклектизма в современной архитектуре является так называемый “постмодернизм” (Мур, Дженкенс и др.). Кстати, именно архитектурный постмодернизм возник первым, затем уже породив философский, литературный, художественный и т.д. Современный цитатный, постмодернистский стиль в архитектуре по существу является вырождением традиционной стилистики, восходящей именно к Византии, а от нее ветвящейся далее уже в “романском стиле” (X–XII вв.), арабской архитектуре VII–XIII вв. и т.д. У постмодерного стиля нет будущего, поскольку он нацелен не на реальные процессы творческого порождения новых функциональных и конструктивных решений, а на перетасовку и бесконечное цитирование старых решений. По счастью, попытки постмодернистов прорваться на российский архитектурно-проектировочный рынок в 1990-е годы натолкнулись на сопротивление муниципальных органов и нежелание потенциальных заказчиков связываться с подобным “изыском”. Вместо этого стал развиваться коммерчески ориентированный “исторический” стиль, вписывающий новые здания в уже существующую городскую среду. Данный стиль по самой своей сути носит служебный, поверхностный, зачастую декорирующий характер и приемлем лишь для решения локальных задач.
Безусловно, развитие стволового неовизантийского стиля, если ему суждено осуществиться, будет происходить на базе современных строительных технологий, осмысленно применяемых в соответствии с христианским символизмом.
Оригинально-русскими идеями нашей традиционной архитектуры, на которые имело бы смысл обратить внимание в XXI веке, является идея храма-памятника (самый яркий пример – Покровский собор на Красной площади, воздвигнутый в память о взятии Казани), храма-знака или знамени (господство здания над окружающим пространством, включение им ландшафта и окружающих объектов в свое “синтетическое пространство”), военного обелиска или кремля с мощными стенами, наконец, модели мироздания, которая гармонически воздействует на душевное состояние окружающих (“молитва в камне” или дереве, выраженная в многокупольной системе философия многоединства воплощений истины). С самого зарождения русского христианства древнерусские мастера придавали большое значение экстерьеру. Древнерусский храм более ориентирован на внешнее восприятие и соотнесен прежде всего с окружающей его природой. Постепенно эта ландшафтность и декоративность, это преобладание экстерьера над интерьером возрастают, возникает принципиально новый, не имеющий византийских аналогов тип шатрового храма. В отличие от византийского храма, предназначенного для молитвы внутри, русский храм в замысле своем созерцается на расстоянии: молятся на него, находясь снаружи. Это, по существу, храм-символ, обращенный вовне, на площадь, к толпе.
Через архитектуру как центральную смыслозадающую сферу стилевого творчества новый аристократический слой России смог бы создать общее культурное поле, в котором практически мгновенно начались бы процессы активного строительства свежих художественных форм.
Новый стиль эпохи будет включать в себя совершенно неожиданные элементы. Однако многие его параметры можно предвидеть. Итак, если говорить о конкретных проявлениях нового большого стиля, то он мог бы осуществиться в первую очередь в программе смыслократической архитектуры, некоторые из черт которой мы попытаемся обозначить.
1) Новое одухотворение градостроительного пространства и архитектуры, в частности, строительство храмов, которые доминировали бы над местностью, монументальных соборных комплексов в центре мегаполисов; создание новых архитектурных ансамблей, органично включающих в себя величественные сооружения сталинской имперской эстетики.
2) Необходимо озаботиться восстановлением традиционного облика русских городов: возвращением частных домов, возможно, расчленением мегаполисов, отходом от диктата “строительного” начальства, которое подмяло под себя как архитекторов, так и всех нас – жителей русских городов и поселков.