Когда мы направлялись в раздевалку, где доктору предстояло облачиться в теннисный костюм, то миновали группу молодых людей, пивших из высоких бокалов пиво. Они сидели с ногами на скамейках, и на шеях у них висели полотенца. Когда мы проходили мимо, я услышал, как один из них хмыкнул и засмеялся.
— Евреи в «Момберге»! Клянусь, в первый раз, когда я переступил его порог, тут бегали только собаки.
Фрейд, шедший впереди меня, остановился и развернулся лицом к молодому человеку, который сделал вид, что поглощен разговором с приятелями, хотя те не могли удержаться от хихиканья. Когда же он с невинным вопросительным выражением повернулся к нам, я разглядел черты его лица. Его можно было счесть симпатичным, если бы не глубокий шрам от рапиры, прорезавший левую щеку. Шрам придавал его лицу злобное выражение, а ледяные немигающие глаза напоминали взгляд стервятника. Ему не было еще и тридцати, но злоба, читающаяся на его лице, не имела возраста.
— Вы меня имеете в виду? — тихо спросил Фрейд, направляясь к развалившемуся молодому человеку.
— Простите? — Тот был сама невинность, но жесткая складка рта искривилась в усмешке, хотя глаза продолжали оставаться такими же невыразительными.
— Вам, должно быть, интересно узнать, мейн герр, что, когда вы переступили порог этого клуба — что весьма странно, поскольку вы совершенно невежественны, не говоря уж о ваших манерах, — не менее трети его членов составляли евреи. — Он повернулся на пятках и двинулся дальше, оставив за спиной смущенные смешки. Молодой человек со шрамом залился багровой краской и, склонив голову, слушал шепот своего товарища, провожая глазами удаляющуюся фигуру Фрейда.
— Никак это доктор Фрейд? — внезапно крикнул он ему вслед. — Не тот ли это доктор Фрейд, которого попросили из больницы из-за его очаровательных теорий, по которым молодые люди якобы спят со своими матерями? Кстати, доктор, вы спали со своей матерью?
При этих словах доктор замер на месте, после чего со смертельно бледным лицом повернулся к своему мучителю.
— Вот идиот, — коротко бросил он и снова повернулся, добившись желаемого результата. Любитель пива мгновенно вскочил на ноги, в ярости швырнув свой бокал об пол.
— Надеюсь, вы не собираетесь удирать, мейн герр? — крикнул он дрожащим от ярости голосом. — Мой секундант будет к вашим услугам.
Фрейд смерил его взглядом с головы до ног, и уголки его губ тронула усмешка.
— Ну-ну, — с откровенной издевкой сказал он, — вы же знаете, что джентльмены не позволяют себе дуэлей с евреями. Неужели вы не имеете представления об этикете?
— Отказываетесь? Да вы знаете, кто я такой?
— Не знаю и знать не хочу. Но скажу вам, что сделаю, — продолжил Фрейд, прежде чем другой смог возразить. — Я берусь разложить вас на теннисном корте. Это вас устроит?
При таком повороте разговора несколько его приятелей решили было вмешаться, но он яростно отбросил их в сторону, не спуская глаз с Фрейда, который хладнокровно менял обувь и подбирал себе ракетку.
— Очень хорошо, доктор. Встретимся на корте.
— Я не заставлю вас ждать, — ответил Фрейд, даже не глядя на него.
К тому времени, когда мы появились на залитом светом корте, где молодой человек со шрамом и его окружение так тщательно подбирали мячи, словно это были пули, известие о матче разнеслось по всему клубу.
— Не находите ли вы все это абсурдным? — попытался я отговорить Фрейда, когда мы с ним поднимались по лестнице.
— Совершенно абсурдно, — без промедления согласился он, — но не более, чем намерение выпустить кишки друг из друга.
— Вы не опасаетесь проиграть этот матч?
— Мой дорогой доктор, это всего лишь игра.
Если Фрейд относился ко всему происходящему как к игре, то его оппонент был смертельно серьезен, что и продемонстрировал с первых же минут. Он был выше и сильнее, чем врач, и гораздо лучше натренирован, что сразу же бросилось всем в глаза, едва только они показались на корте. Его подачи были сильны и точны, и при всем старании Фрейда он не мог противостоять им, пока подача не переходила к нему. Он проиграл два первых гейма, взяв только один или два очка.
В третьем гейме дела у него пошли лучше, и счет почти выровнялся. Я взял на себя обязанность принести доктору воды, когда стороны п оменялись полями.
— В последнем гейме вы действовали куда лучше, — приободрил я его, протягивая полотенце.
— Надеюсь, что дальше будет еще лучше. — Фрейд разминал ноги с полотенцем на шее. — Его игра носит атакующий характер, и, кроме прочих ошибок, он не владеет ударом слева. Вы заметили?
Я отрицательно покачал головой.
— Но это так и есть. Стоит мне подать ему под левую руку, как он теряет очки. Вот увидите.
Я продолжал наблюдать за игрой вместе с двумя сотнями увлеченных зрителей. Удача медленно и неотвратимо стала склоняться в другую сторону, и Фрейд выигрывал у молодого человека один гейм за другим. Сначала его противник не понимал, что происходит. Проигрыш в трех геймах подряд заставил его сообразить, что доктор уловил его слабое место, и он стал все больше и больше смещаться в левую сторону корта в надежде противостоять тактике Фрейда. Таким образом ему удалось отыграть несколько очков, но Фрейд быстро уловил его намерения и пресек их, посылая мячи в другую сторону площадки, куда его противник еле успевал.
Когда тот дотягивался до очередного мяча, Фрейд сразу же отбивал мяч под левую руку, заставляя пересекать всю площадку корта. Игра носила жесткий характер, и было видно, что молодой человек со шрамом не выдерживает ее напряжения. Играя в обороне, Фрейд заставлял его метаться по всей площадке, в то время как он почти недвижимо стоял на месте. Гнев и раздражение заставляли молодого наглеца делать ошибки, которые он никогда бы не допустил, владея собой, и Фрейд меньше чем за час завершил последний сет, наголову разгромив соперника.
Когда тот не смог взять последний мяч, Фрейд спокойно подошел к сетке.
— Ваша честь удовлетворена? — спокойно спросил он. Тот был готов броситься в драку, если бы друзья силой не оттащили его.
В раздевалке, моясь под душем и переодеваясь, Фрейд не обмолвился ни словом о происшедшем, только ответил благодарностью на мои поздравления. Мы направились обратно на Бергассе, 19.
— Наконец я вволю наигрался в теннис, — сказал он, останавливая кеб. — И даже не пришлось ждать корта.
— Замечания этого типа... относительно ваших теорий, — помедлив, все же спросил я. — Вы же в самом деле не считаете, что мальчики... что они...
Он улыбнулся с тем выражением печали, которое уже было мне так хорошо знакомо.
— Можете успокоиться, доктор. Я конечно же так не считаю.
Испустив облегченный вздох, я откинулся на спинку сиденья, хотя, думаю, Фрейд даже не обратил внимания на мою реакцию.
Когда мы вернулись домой, Фрейд предупредил, чтобы я не обмолвился ни словом с Холмсом о теннисной дуэли. Он не хотел беспокоить моего друга описанием этого инцидента, и я с ним согласился.
Мы обнаружили Холмса на том же месте, где оставили его — в кабинете — погруженного в книгу и не склонного к разговорам. Меня устроил уже тот факт, что он хоть к чему-то проявляет интерес. Уединившись в своей комнате, я снова восстановил в памяти происшествие в «Момберге».
Мы так и не узнали имени этого хама, но его полная злобы физиономия, отмеченная дьявольским шрамом, стояла у меня перед глазами весь остаток дня.
Во время ужина мне показалось, что Холмсом снова овладевает недавнее состояние. Несмотря на все наши старания втянуть его в разговор, ответы Холмса были односложны до оскорбительности, Я с тревогой поглядывал на Фрейда, но он предпочитал не замечать моих взглядов, продолжая болтать, как ни в чем не бывало.
По завершении трапезы он, извинившись, встал и вскоре вернулся с каким-то пакетом в руках.
— Герр Холмс, думаю, что могу вас кое-чем порадовать, — сказал он, протягивая ему продолговатую коробку.