– И это эпохальный доклад?
В зале началось движение. Делегаты повставали со своих мест. Многие стали передвигаться по проходам к сцене.
Наконец, у трибуны собралась плотная толпа.
Генералиссимус смотрел на людей.
– Ну здравствуйте, товарищи! – проговорил он.
– Иосиф Виссарионович! – заговорили со всех сторон. – Вы откуда? Вы живы?
Сталин, улыбаясь, кивал им.
– Жив, жив…
– Но как?… но кто?…
– Как же так? – спрашивали с разных сторон, – люди же плакали на ваших похоронах…
– Товарищи! – Сталин постарался произнести это как можно тверже, хотя слышно было, как его голос слегка дрогнул. – Давайте займем свои места.
– Нам предстоит сегодня очень серьезно побеседовать, – проговорил он.
Люди поспешно отхлынули от сцены. Некоторое время в зале царила суета, но, наконец, все успокоилось. На генералиссимуса напряженно и внимательно смотрели сотни глаз.
– В то, что я расскажу, трудно будет поверить, – заговорил Сталин. – Но я и не прошу верить, точнее говоря, верить на слово. Слушайте мои слова критически. Вы здесь, чтобы работать головой, и сейчас я задам вам очень сложную задачу. Понимаю, что вы устали. Особенно после такого шквала лжи, которую на вас сегодня вылили, но соберитесь…
Сталин на некоторое время замолчал. Он стоял сбоку от трибуны и одной рукой опирался о нее. Видно было, что годы давали себя знать. Он не мог стоять, не облокачиваясь, однако не уходил со своего места.
– В это трудно поверить, – еще раз негромко проговорил Сталин, – поэтому я расскажу вам все это как очень странный сон.
– Да, – он сделал свой характерный и очень знакомый людям жест в сторону зала, – именно как сон. Если и вы будете воспринимать это как сон, то мне самому все это легче будет рассказывать.
Случилось это в марте 1939 года. Вернее, буду говорить: не случилось, а приснилось.
Приснилось, как сидел я поздним вечером в своей комнате отдыха, которая расположена рядом с рабочим кабинетом. Прием посетителей уже закончился. Я никого не ожидал, и поэтому очень удивился, когда в комнату вошел неизвестный молодой человек лет тридцати. О нем никто не докладывал. Вошел он без сопровождения. Сразу бросились в глаза его странная одежда и прическа. Он был явно не из наших мест.
Молодой человек вошел, глядя прямо мне в глаза. На его лице была злость и решимость. Я удивленно посмотрел на дверь, которую тот закрыл за собой.
Кто он? – подумалось мне. – И почему его пропустила охрана?
Он посмотрел на меня и усмехнулся.
– Не смотрите туда. Охрана ничего не ведает.
Я растерялся.
– Я прошел мимо нее, – сказал незнакомец.
– Кто вы? – спросил я.
– Твой судья.
Разумеется, меня удивило обращение на "ты", и я сразу почувствовал неладное.
Затем этот молодой человек стал говорить мне, что он прибыл из будущего, чтобы казнить меня за совершенные преступления и предотвратить провалы первых дней войны.
В зале пробежался шум. Сталин выдержал паузу и сказал: "Я же говорю, давайте воспринимать это как сон…"
– Он объявил, что прибыл ко мне за моей жизнью.
Конечно, я воспринял это, как заговор против меня, в который оказалась вовлечена и моя личная охрана. Поэтому я не стал никого звать.
Это было бы бессмысленно делать. Коли чужак оказался здесь, значит, охрана точно не появится.
В принципе, в тот момент я прощался с жизнью. И как-то по инерции стал расспрашивать его, из какого будущего он к нам прибыл, и вообще…
В ответ он начал говорить потрясающие вещи.
Сталин качнул головой.
– Он сказал, что прибыл к нам из конца двадцатого века…
Генералиссимус на некоторое время замолчал. В его руке появилась, а затем исчезла трубка.
– Он сказал, что прибыл к нам из конца двадцатого века, – снова повторил он, – что к этому времени Советский Союз уже развален и что в этом развале есть и моя вина, поскольку я погубил миллионы честных коммунистов.
Я не сразу пришел в себя, но как только это произошло, я спросил, о какой войне он упомянул в начале нашего разговора, на что получил ответ, что это будет война с Германией и начнется она 22 июня 1941 года. Последнее высказывание опять выбило меня из колеи.
– И что, – спросил я, – эту войну мы тоже проиграем?
– Нет, – сказал он, – выиграем, но сделаем это ценой больших жертв. Завалим, – сказал он, – врага трупами.
Постепенно я стал брать себя в руки. Мне показалось странным, как он все это излагал. С одной стороны видно было, что он меня люто ненавидел, а с другой – говорил как бы от имени честных коммунистов. Я невольно обратил внимание на то, что он говорит "выиграем", "сделаем", хотя молодой человек из девяностых годов не мог еще родиться к 1941-му году. У меня, конечно, мелькнула мысль, что наука будущего, наверное, действительно добилась таких невиданных результатов, что смогла создать машину времени, но на этой мысли я долго не задержался. Меня зацепили обвинения в мой адрес, которые были чудовищно нелепыми. Я просто не мог представить за собой такой вины, которая привела бы к миллионам жертв. Наука наукой, но с этим тоже надо было разобраться.
– Ну хорошо, – сказал я. – Если вы, действительно, коммунист, и, как я понял, чувствуете свою сопричастность к народу, прошедшему через войну, то вы не можете совершить действия, которые приведут к гибели большого количества людей, честно и искренне борющихся за новую жизнь.