На территории Франции союзникам противостояло 58 немецких дивизий, а непосредственно для противодействия силам вторжения выделялось 49 дивизий численностью свыше 1,5 млн.человек, 2 тыс. танков и штурмовых орудий, 6,7 тыс. орудий и минометов и всего 160 боевых самолетов.
Побережье северной Франции обороняла группа армий «Б» генерал-фельдмаршала Э. Роммеля (7-я и 15-я армии, отдельный корпус, всего 38 дивизий). Основные силы этой группировки были сосредоточены на побережье пролива Па-де-Кале, где, как казалось Гитлеру и его генералам, с наибольшей вероятностью следовало ожидать высадки союзного десанта. На обширном же участке морского залива Сены, который англо-американское командование реально наметило для вторжения на континент, к обороне готовилось всего… 3 дивизии. В портах Бискайского залива, в проливах Па-де-Кале и Ла-Манш находилось около 130 боевых кораблей, около 300 тральщиков, 34 торпедных катера и 42 артиллерийские баржи. Для отражения англо-американского десанта предназначалось также 49 немецких подводных лодок, которые базировались в портах на побережье Бискайского залива.
В ночь на 6 июня союзники под прикрытием массированных ударов своих военно-воздушных сил, которые буквально господствовали в воздухе, высадили севернее Карантана 2 американские, а северо-восточнее Кана – 1 английскую воздушно-десантные дивизии. Переход транспортных судов через Ла-Манш происходил в штормовую погоду и оказался для немцев совершенно неожиданным. Соединения немецкой танковой группы «Запад» дислоцировались вдали от побережья и в условиях непрерывных массированных атак англо-американских ВВС по коммуникациям не приняли участия в отражении нападения с моря.
В целом союзники умело использовали все преимущества внезапного вторжения на континент. По данным, приведенным американским историком С.Е. Амброзом, в течение первого дня Нормандской десантной операции через Ла-Манш удалось перебросить 175 тыс. человек в полном боевом снаряжении, а также 50 тыс. единиц техники, начиная от мотоциклов и заканчивая бронированными бульдозерами. Эта беспрецедентная высадка была осуществлена с привлечением свыше 5 300 кораблей, разного рода транспортных средств и 11 тыс. самолетов.
Месяц спустя, 5 июля, в Нормандии уже находилось около 1 млн. человек союзных войск. К 25 июля – времени завершения Нормандской десантной операции – союзники смогли создать стратегический плацдарм, выйдя на рубеж южнее Кана, Комона, Сен-Ло. Эта операция явилась самой крупной морской десантной операцией второй мировой войны. Несмотря на то что в целом она завершилась успешно, союзники не избежали людских потерь. Количество жертв составило 122 тыс. человек, из них – 73 тыс. американцев и 49 тыс. англичан и канадцев. Германские войска потеряли 113 тыс. человек.
Нормандская десантная операция положила начало широкомасштабному наступлению союзников в Западной Европе. Одновременно с ней Красная Армия согласно достигнутой в Тегеране Сталиным, Рузвельтом и Черчиллем договоренности активизировала боевые действия на Восточном фронте. В конце июня 1944 года началась грандиозная операция по освобождению Белоруссии («Багратион»).
И несмотря на то что открытие второго фронта в Европе союзными державами было очевидно и вполне осознанно затянуто, операция эта явилась достаточно весомым вкладом в общее дело борьбы против нацистской Германии.
Самая крупная в ходе второй мировой войны Нормандская десантная операция явилась также необычайно грандиозным мероприятием и в инженерно-техническом, и в организационно-хозяйственном отношениях. Благо, 2-летняя подготовка позволила продумать и спланировать ее на самом высоком уровне. Даже сегодня трудно себе представить, сколько сил и воли нужно было приложить командованию союзных соединений, чтобы грамотно и бесперебойно координировать развертывание всех запланированных действий, особенно с учетом того количества живой силы и техники, которые требовали не только военного обеспечения.
К началу Нормандской десантной операции союзные силы на Британских островах насчитывали почти 2 млн. человек, снабженных около 500 тыс. единиц техники. Им были приданы различные службы, насчитывавшие 54 тыс. человек, включая 4,5 тысячи поваров.
В ночь на 6 июня 1944 года одновременно с переходом морского десанта союзная авиация начала наносить удары по батареям, отдельным узлам сопротивления, штабам и скоплениям войск и тылам противника. Только на 10 основных немецких батарей 1 136 английских бомбардировщиков сбросили 5 267 т бомб. С рассветом 1 083 американских бомбардировщика в течение получаса обрушили на объекты береговой обороны в заливе Сены 1 763 т бомб.
Накануне высадки началась выброска воздушно-десантных войск. В ней участвовало 1 662 самолета и 512 планеров американской авиации, 733 самолета и 335 планеров английских ВВС.
В течение 6—7 часов с начала высадки на берег сошло свыше 133 тыс. человек. Только в восточной (английской) зоне в первый день Нормандской десантной операции было выгружено 6 тыс. боевых средств – 900 танков и бронемашин, 600 орудий, а также 4,3 тыс. т снарядов и боеприпасов.
К 17 июня союзники высадили на французском побережье 19 дивизий (в том числе 3 бронетанковые) численностью 500 тыс. человек. 5 июля, почти месяц спустя после начала десантной операции, в Нормандии уже находилось около 1 млн. человек союзных войск. Для них было доставлено около 150 тыс. транспортных машин и свыше 570 тыс. т грузов.
Владимир Невежин, доктор исторических наук
Проблемы, связанные с подготовкой и проведением крупнейшей десантной операции, потребовали множества новых технических решений. Вот лишь несколько примеров.
Для ослепления германских РЛС и создания впечатления о массированных налетах в районе Па-де-Кале авиация союзников в больших количествах сбрасывала ленты фольги. Выделенные самолеты ставили активные радиопомехи. 18 кораблей несли аэростаты заграждения, игравшие в данном случае роль ложных целей – на индикаторах РЛС они давали сигналы, аналогичные сигналам крупных транспортных кораблей.
Поскольку согласно расчетам огня обычной корабельной артиллерии для поддержки высадки десанта не хватало, в ход шли реактивные системы залпового огня.
Ракетный корабль поддержки LCT (R) водоизмещением 560 т нес 1 080 легких или 936 тяжелых реактивных снарядов. Участники событий утверждали, что при всем – более моральном, чем боевом, – действии этих кораблей залп одного из них с ближней дальности «заменял» залпы 80 легких крейсеров и 200 эсминцев.
Серьезную ставку делали на плавающие танки типа DD (Duplex Drive – «двойного управления»), призванные стать главным средством огневой поддержки для очищающей побережье пехоты. Система, работы над которой были начаты еще в 1941 году, включала в себя навесные гребные винты, приводимые в движение вращением двигателя, плавучесть машине обеспечивал складной брезентовый экран, крепившийся по периметру корпуса, который разворачивался накачкой воздуха в резиновые трубки и фиксировался распорками, обеспечивая достаточное водоизмещение и придавая машине внешнее подобие понтона. Сам корпус машины оказывался при этом ниже поверхности воды. После выхода на сушу гребные винты поворачивались вверх, чтобы не цеплять грунт. К маю 1944 года танки «шерман» DD имели и британские, и американские танковые части. В день «Д» их спустили на воду на участках «Суорд», «Юта», «Омаха». На участке «Омаха» 32 танка спустили с самоходных десантных барж слишком далеко от берега, и до уреза воды добрались только 5. Брезентовые кожухи срывались волнами, их пробивало пулями, качка опрокидывала танки. А вот на британском участке «Суорд» из 40 «шерманов» DD на берег вышли 34. «Вряд ли штурмовые войска могли просто закрепиться на берегу без помощи этого оружия», – писал о плавающих танках Эйзенхауэр.
Танки, не «умевшие» плавать и высаживавшиеся с катеров непосредственно у уреза воды, были оборудованы для движения по глубоким бродам – их герметизировали, снабжали перископами, а на воздухозаборники крепили высокие короба, предотвращавшие залив двигателя водой. Такие танки часто оказывали помощь еще не высадившимся пехотинцам – те, у кого уже не хватало сил выйти на берег, забирались на них прямо в воде.
Большую работу во время высадки проделали не только боевые, но и инженерные бронемашины. Так, инженерный танк «черчилль» AVRE британского Королевского Инженерного Корпуса вместо пушки нес надкалиберный 29-см миномет «Петард» для метания тяжелых фугасных снарядов по укреплениям и заграждениям. Кроме того, на AVRE крепили устройство «Бобин», сматывающее с особого барабана широкий брезентовый дорожный мат – для усиления вязкого прибрежного грунта, а также для укрытия малозаметных препятствий, мешающих проходить боевым танкам, колесным машинам и пехоте.
Среди инженерных устройств, нашедших себе применение в день «Д», была и оригинальная самоходная «переправа»: колейный мост с двумя аппарелями крепился прямо на корпусе «черчилля», так что другие танки и автомобили могли проходить рвы или подниматься на стенки и дамбы буквально по «голове» танка-моста.
Эффективным средством проделывания проходов в минных полях на пляжах оказались цепные минные тралы типа «Крэб»: на вращающемся барабане крепились цепи с грузиками, которые с большим усилием били по грунту, подрывая мины по всей ширине устройства. Такие тральщики на основе танков «шерман» и «черчилль» прозвали еще «молотилками», поскольку они несли еще и ножи – для проделывания проходов в проволочных заграждениях.
Уничтожением препятствий (решеток, ежей, барьеров) и проделыванием проходов в минных полях занимались также группы специально обученных подрывников, экипированные водонепроницаемыми костюмами, подрывными зарядами Хагенсена (весом около 20 кг), катушками с детонирующим шнуром и водонепроницаемыми капсюлями-детонаторами. Несмотря на постоянные разрывы шнура и большие потери среди подрывников, они достаточно эффективно обеспечивали войскам проходы.
Были в арсенале союзников и танки – носители подрывных зарядов для разрушения заграждений и препятствий. Сносили заграждения и бронированными бульдозерами. Правда, и они не везде действовали удачно: на участке «Омаха» из 16 бульдозеров на пляж вышли 6, три из них скоро подбили. Остатки германских береговых заграждений пригодились потом: из них делали навесные ножи-гребенки, с помощью которых танки союзников пробивались через сплошные живые изгороди Нормандии.
Для приема войск и грузов было сооружено 5 искусственных причалов «Гузберри» и две искусственные гавани «Малбери». Причалы представляли собой затопленные вплотную суда (для 5 причалов их потребовалось 60), которые создавали полосу спокойной воды, позволяя разгружать небольшие корабли и десантные суда. Гавани же были настоящими портами, секции которых (железобетонные кессоны) изготовлялись в Британии и буксировались через пролив.
Что-то из планируемых разработок просто не успело к сроку. К примеру, британский «средний корабль огневой поддержки десанта» LCG(M) с двумя 88-миллиметровыми, двумя 76-миллиметровыми армейскими пушками и двумя 20-мм зенитными автоматами. Подойдя к берегу, такой корабль должен был, затопив часть отсеков, лечь на грунт и превратиться в защищенную стационарную батарею. Не успели к сроку подготовить и подводный трубопровод по дну Ла-Манша, прозванный «ПЛУТО», так что снабжать обильно высаженную технику горючим приходилось поначалу судами.
Семен Федосеев
Иван IV Грозный – один из самых знаменитых русских царей. Яркий, запоминающийся его образ так прочно вошел в нашу историческую память, что неспециалисту сложно уже разобраться, где в нем кончается правда и начинаются политическая пропаганда, фантазии писателей, художников и режиссеров разных эпох. Да и была ли эта правда? Ведь царь так любил облекать важнейшие политические решения в форму фарса, карнавала, игры, что, судя по всему, и сам довольно быстро утратил понятие о границе между представлением и жизнью… Только вот игры его часто были не просто мрачны, но и смертельно опасны для окружающих, да и на судьбе страны отражались роковым образом.
Для пытающихся найти в нашем прошлом «исторические развилки», точки, где возможно было иное развитие событий, а значит, и иное будущее, царствование Ивана Васильевича предоставляет практически неисчерпаемый материал для размышлений и догадок. Ведь, по общему мнению ученых, перед Россией в то время стояло множество важнейших исторических задач, «вызовов» (если использовать уже известную читателям по прошлой статье терминологию английского историка Арнольда Тойнби). Реагировать на эти «вызовы» можно было по-разному. В решениях же Ивана Грозного закономерное и парадоксальное переплетались так тесно, что, анализируя то и другое, поневоле задаешься вопросом: а как бы в этой ситуации поступил другой, более предсказуемый, «нормальный» политик? И все же попытаемся выделить самые важные из «развилок».
В XVI веке этот вечный для России вопрос означал не совсем то, что во времена Александра Ярославича Невского. Позади были тяжелейшая, кровавая борьба Москвы за объединение русских земель и освобождение от власти монголотатар. Московские великие князья уже именовали себя «государями всея Руси», а в дипломатической переписке – «царями», подчеркивая тем самым свое равенство с крупнейшими европейскими монархами, в том числе и с императорами Священной Римской империи. На Руси постепенно утверждалось и представление о Москве как Третьем Риме – преемнике исчезнувшей Византийской империи, мировом оплоте православия. Так что Московия не просто превратилась в полноправного участника системы международных отношений. В глазах многих идеологов зарождавшегося русского мессианизма ее роль была куда масштабнее: распространять и утверждать во всем мире православную веру. В результате любая война с соседями воспринималась сразу в двух тесно переплетающихся измерениях – как «обычный» вооруженный конфликт, каких было много в жизни любого средневекового государства, и как своеобразный «крестовый поход».
Так что вопроса о «геополитической ориентации» или «цивилизационном выборе», как любят выражаться современные политики, перед русскими политиками XVI века просто не стояло. Был другой вопрос – как лучше распорядиться совсем не безграничными ресурсами в изнурительной борьбе с многочисленными противниками, и от его решения в судьбе страны зависело очень многое.
У Московского государства было несколько внешнеполитических задач, к середине XVI века уже ставших традиционными. Наследием эпохи монголотатарского ига явились сложные отношения с преемниками Золотой Орды – Казанским и Крымским ханствами, а также образованиями поменьше – Астраханским ханством и Ногайской ордой. При этом Крым все стремительнее подпадал под влияние могущественной Османской империи, безудержному росту которой с трудом противодействовали европейские державы. Постоянные набеги кочевников просто изнуряли Русь (в «полон» угонялись десятки тысяч людей, сжигались сотни сел и городов), не давали пользоваться пустовавшими плодородными землями Поволжья и черноземного пояса. Кроме того, набеги не позволяли сосредоточить силы на западных рубежах – приходилось постоянно иметь в виду угрозу нападения с тыла.
Не менее напряженной была вековая тяжба с Польско-Литовским государством – из-за западных русских земель, еще в XIII—XIV веках оказавшихся в его составе. Литва не только не собиралась поступиться этими территориями (а ведь без них титул «государя всея Руси» звучал как-то не очень обоснованно) – она претендовала на Смоленск, Псков и даже Новгород. Именно в Литву «отъезжали» представители русской знати, недовольные московским великим князем. В XVI веке такой отъезд уже квалифицировался как государственная измена. Наконец, почти всю Прибалтику занимали земли Ливонского ордена, который хоть и ослабел, потеряв былой крестоносный задор, но продолжал держать под контролем балтийскую торговлю. Орден не просто наживался на русских купцах (впрочем, так же, как на польских и литовских), он не пускал на Русь европейских ремесленников и даже наложил эмбарго на ввоз в нее оружия и цветных металлов.
Медленное, но верное расширение Московского государства вступило в решающую фазу в 1550-х годах, как раз в то время, когда повзрослевший царь Иван (он родился в 1530 году) все сильнее чувствовал, что может и хочет править сам. К этому времени государство походило на большое, но не очень ладное здание. К первоначальному маленькому сооружению пристраивали другие, причем делали их мастера со своими собственными привычками и вкусами (местная аристократия). Вынужденные считаться с указаниями главного архитектора, они в глубине души считали (и порой не без оснований), что не хуже его разбираются в строительном деле. У этих мастеров были свои сплоченные и преданные им бригады строителей (зависимые служилые люди). Конечно, когда что-нибудь загоралось, тушить старались всем миром. Зато у каждого было свое мнение о распределении ресурсов, руководстве работами, а некоторые даже считали, что вправе, отделив свою часть дома, перенести ее на другое место, коль скоро на прежнем их интересы игнорировались.
В таких условиях великий князь московский (главный архитектор), конечно, был серьезно ограничен в своих действиях. При этом у него был выбор: объединять страну (и прежде всего – элиту) не спеша, осторожно, стремясь к тому, чтобы неизбежные насильственные меры были понятны обществу, или же делать это жестко, подавляя любое действительное и мнимое сопротивление и опираясь не на общественное согласие, а исключительно на убеждение в абсолютном и сакральном характере монаршей власти. Дед и отец Ивана IV, активно утверждая представление о «самодержавстве» государя, в целом все же не демонстрировали склонности к радикальным решениям. Но, может быть, в середине века пришла пора более решительных действий?
Как это часто бывало в русской истории, внутренние и внешние проблемы туго сплелись в один узел. Хотя поначалу казалось, что узел этот может быть распутан без особого труда… В начале 1550-х годов русское общество было как никогда едино. Казалось, вернулись времена Сергия Радонежского и Дмитрия Донского. На этот раз стимулом к сплочению стала давно назревшая задача: завоевание Казани. И не случайно ее решение в 1552 году вызвало в стране настоящий всплеск чувства национальной гордости (отразившийся, например, в величественном Покровском соборе, больше известном как храм Василия Блаженного). Успехи следовали один за другим: царю присягнули на верность Ногайская орда, Сибирское ханство, в 1556 году была взята Астрахань, и в Москве всерьез задумались о покорении Крыма, о чем еще совсем недавно нельзя было и мечтать. Русские полки в союзе с «окраинными людьми» (будущими запорожскими казаками) и крупным русско-литовским магнатом Дмитрием Вишневецким стали теснить крымцев на их собственных землях.
В этот-то момент, когда, казалось, остался всего один шаг до избавления от опасности, веками державшей в напряжении всю страну, на противоположном ее краю достаточно неожиданно началась Ливонская война, которая продолжалась четверть века, совершенно истощила страну и закончилась полным провалом всех внешнеполитических замыслов Ивана Васильевича.
Между двумя морями
Ливонский орден был слаб, серьезного сопротивления русским полкам не оказал, и к исходу лета 1558 года они заняли всю восточную Эстляндию, в том числе крупные города – Юрьев и Нарву (последняя на некоторое время превратилась в главный русский порт на Балтике). На первый взгляд Московское царство стояло на пороге небывалого внешнеполитического успеха. Однако впечатление это было обманчивым. Орден поспешил отдаться под покровительство Литвы, не меньше Москвы заинтересованной в балтийских землях и портах. Часть эстляндского дворянства признала над собой власть Швеции. Стало очевидно, что неизбежна затяжная война, в которой Руси будет совсем непросто найти союзников.
Ни одно государство мира не способно долго и успешно вести войну на два фронта. Необходимо было выбирать: Крым или Ливония, Балтийское море или Черное. Ближайшие советники царя – его духовник Сильвестр, Алексей Адашев и князь Андрей Курбский склонялись к тому, чтобы, выбрав юг, с Литвой не воевать. Царь же, напротив, считал, что нужно резко активизировать боевые действия в Ливонии и тем самым заставить противников пойти на уступки. Сильвестр был сослан в далекий монастырь, Адашев удален от двора и вскоре умер, а Курбский… Через 5 лет, сбежав в Литву, он стал одним из самых известных и высокопоставленных государственных изменников в истории страны.
Для необычайно самолюбивого и амбициозного Ивана Васильевича, приходившего в бешенство при столкновении с любыми препятствиями его воле, невыносима была сама мысль об отступлении, сдаче завоеванных позиций. Но что было бы, если бы его удалось убедить в том, что избавление от угрозы, исходившей из Крыма, куда важнее для страны, и главное – для его царской миссии «опоры православного мира»?Такое развитие событий вовсе не кажется невозможным. В отличие от своего далекого еще «потомка» Петра I Иван IV едва ли понимал, какую громадную роль в развитии страны играет международная торговля, да и к купцам относился, мягко говоря, пренебрежительно. Хорошо известно его письмо английской королеве Елизавете, в котором он саркастически недоумевает, как монархиня может столь сильно заботиться об интересах английских купцов, чтобы делать их привилегии непременным условием заключения союза с Москвой: «И мы чаяли того, что ты на своем государстве государыня и сама владеешь и своей государской чести сама смотришь и своему государству прибытка… ажно у тебя мимо тебя люди владеют, не токмо люди, но и мужики торговые… ищут своих торговых прибытков. А ты пребываешь в своем девическом чину, как есть пошлая (то есть обычная, незнатная) девица». Понятно, что Ливонская война велась «из чести» (впрочем, не исключавшей заботы о «государских прибытках»), а не ради «торговых мужиков» (сама мысль об этом показалась бы царю оскорбительной!).
Но ведь в борьбе с Крымом такой чести было куда больше! Достаточно было напомнить царю, с каким воодушевлением встречали его на Руси после взятия Казани. А чем была для большинства русских людей далекая Ливония? Борясь за безопасность южных границ, он продолжил бы дело, начатое его отцом и дедом. Ливонская же война, по утверждению известного историка А.А. Зимина, находилась в прямом противоречии с их внешнеполитическими устремлениями.
Как известно, крымский вопрос не удалось решить даже Петру Великому, которого, впрочем, гораздо больше манили Европа и северные моря. В XVIII веке Черное море действительно не сулило России таких выгод, как Балтийское: выход из него был плотно закрыт Османской империей, да и татары после взятия Петром Азова не слишком беспокоили Россию. Но при Иване Грозном ситуация была совсем иной: достаточно вспомнить, что в 1571 году крымский хан Девлет-Гирей смог подойти к Москве, сжечь ее и беспрепятственно уйти в степи. Угроза с юга была более чем реальной, и малейшее ослабление Москвы (например, в ходе той же Ливонской войны) вело к мощному натиску не только на центр страны, но и на новоприобретенное Поволжье. «Крымскую карту» с успехом разыгрывали и многие европейские противники России.