А вот два примера из сообщений СМИ одного дня, 24 октября 2003 г. Первое касалось инцидента со строительством дамбы в Керченском проливе. Неизвестно, что на самом деле стояло за той историей и почему российским и украинским властям понадобилось устроить и раздуть эту провокацию и подогреть страсти с обеих сторон. К тому моменту уже прошло полтора месяца с начала строительства, было построено 4 км дамбы — и вдруг возник скандал, прибыли вооруженные пограничники и т. д. Мы здесь не о тайных пружинах политики говорим, а о представлении и объяснении конкретной ситуации широкой публике.
Итак, встретились премьер-министры с обеих сторон, радио дает выдержки из их выступлений и комментарии к ним. Главная мысль премьер-министра РФ М. Касьянова сводится к тому, что границы между РФ и Украиной в Керченском проливе не существует, поэтому неизвестно, на чьей стороне строится дамба, а значит, не следует Украине беспокоиться и присылать пограничников.
Это рассуждение абсурдно. Если границы не существует, а Украина считает, что такая граница существует и строители ее нарушают, то возникает неопределенность, заведомо ведущая к конфликту. Зачем же в этих условиях начинать строить эту дамбу, не договорившись сначала с соседями и даже не поставив их в известность? Ведь это значит специально провоцировать скандал и портить с ними отношения.
Результат переговоров М. Касьянова официальное радио РФ представляет как победу российской дипломатии. Украина согласилась убрать пограничников! Но пограничников там и раньше не было, их прислали, чтобы добиться прекращения строительства дамбы. Касьянов обещал строительство остановить, и пограничников убрали. Кто же «добился своего»? В данном случае украинский премьер, а вовсе не Касьянов.
Итак, строительство дамбы прекратили (строители ее «только укрепляют»), премьеры остались каждый при своем: Касьянов считает, что границы нет и место строительства неизвестно чье, а украинский премьер считает, что граница есть и проблема строительства носит характер пограничного инцидента. Казалось бы, исходя из позиций обоих премьеров, вопрос о дальнейшем строительстве дамбы должен решаться в ходе переговоров, устраняющих неопределенность именно в отношении границы, все остальное в таком деле несущественно. Но что же мы слышим? Что решение о строительстве будет принято на совместном совещании российских и украинских… экологов. При чем здесь экология и кто такие вообще эти «экологи»? То устраивают пограничный конфликт и присылают вооруженные силы, то приглашают для его разрешения экологов.
Другой сюжет — из сферы ЖКХ. В 2002 г. в Карелии было заморожено несколько населенных пунктов, и люди до весны жили без отопления. В октябре 2003 г., в Карелии опять один город остался без отопления, хотя там уже наступила зима. Произошел взрыв в котельной. Это бывает, но мы говорим не о взрыве, а об объяснении властей, а за ними радио и телевидения. Да, говорят, произошел взрыв в котельной, но котельная эта находилась в реконструкции и в эксплуатацию еще не была введена. Взрыв произошел при испытании оборудования. Мол, причин для беспокойства нет, взрыв при испытаниях — обычное дело.
Это несуразица, но ее как будто не замечают власти, редакторы радио, дикторы — и слушатели! Если котельная еще не была введена в эксплуатацию, то почему из-за ее аварии прекращено теплоснабжение города? Город обогревался именно от этой котельной, другой котельной в городе нет. Поэтому, как сказано, в больницах и школах города теперь включены электронагреватели. С другой стороны, отопительный сезон давно начался. Почему же, если верить власти, котельная находилась в состоянии реконструкции, так что ее испытание, закончившееся взрывом, пришлось проводить зимой? Ведь осенью мы слышали рапорты о готовности теплоснабжения к зиме. Почему власти в случае явных неполадок и аварий не придумывают разумные версии, чтобы в них вязались концы с концами?
Невозможность увязать концы с концами часто видна в попытках объяснить порожденные реформой общественные проблемы «наследием проклятого прошлого». Поскольку читатель или телезритель не имеет возможности анализировать каждое некогерентное рассуждение, а поток их нескончаем, он и сам начинает мыслить по этому шаблону и выпадает из рациональности.
Вот, видный социолог В. Н. Шубкин рассуждает о проблемах молодежи в условиях кризиса: «Все более усиливается беспросветность в оценках молодежи. Этому в немалой степени способствует и дифференциация в системе образования, ибо плюрализм образования ведет к тому, что в наших условиях лишь богатые получают право на качественное образование. Бедные сегодня уже такого права не имеют…
В целом, если экстраполировать современные тенденции в существенные черты будущего, учитывая, что молодежь через некоторое время будет главным действующим лицом на исторической арене, то можно отметить такие перемены: общий рост безнадежности, неверие в возможность решения социально-экономических вопросов, отчуждение от труда, разочарование в демократии, популярность „крутых“ методов решения социально-политических вопросов» [203].
Шубкин констатирует важный факт: «Все большую популярность приобретает насилие». Казалось бы, причины этого явления надо искать в тех социальных условиях, которые сам он описал в предыдущих абзацах. Но он дает объяснение, лишенное логики: «К нему [насилию] молодежь толкают не только особенности подросткового сознания, но и традиции большевизма, радикализма, милитаризации и гулагизации сознания».
Почему же «особенности подросткового сознания», которые он считает все же главным фактором в росте насилия, не проявлялись в советское время? Не было в СССР подростков — или социальные условия компенсировали эти «особенности»? И почему «традиции большевизма и гулагизации» не проявлялись именно при большевизме и ГУЛАГе и вдруг вспыхнули через 60 лет? К чему это нагромождение сложных домыслов, когда он сам же только что говорил о сломе трудовых отношений и системы образования, безнадежности положения молодежи? Шубкин лягнул ушедшую в историю эпоху — но зато нанес удар по способности людей выстраивать в сознании причинно-следственные связи.
Здесь приведены типичные примеры некогерентных утверждений по проблемам из разных областей знания. Эти примеры можно многократно расширить и распространить почти на все уровни образования. Эта деформация типа мышления большой части общества имела тяжелые последствия не только для структур «общества знания», но и для российской культуры в целом. Общий регресс навыков рационального сознания, во многом спровоцированный структурой рассуждений ведущих ученых и политиков, стал фактором, углубившим системный кризис 90-х годов. Существенного улучшения ситуации в этом плане после 90-х годов пока не произошло.
21 апреля 2004 г. в публичной лекции в клубе Bilingua о замысле реформы 90-х годов рассказал член группы реформаторов-теоретиков В. А. Найшуль. Он начал лекцию так: «Реформа — это всегда какой-то умственный продукт, и реформы 90-х годов, по крайней мере, в их экономической части — это умственный продукт группы, членом которой я был».
Сейчас, глядя назад, этот теоретик не только не видит в своих расчетах никакой ошибки, но у него даже и мысли не возникает посмотреть на свой «умственный продукт» с этой точки зрения. Его рассуждения некогерентны, в них не вяжутся концы с концами.
Найшуль говорит: «В конце 70-х годов не только наша группа, но и еще несколько толковых человек в Госплане знали, что страна находится в смертельном экономическом кризисе… Госплан лихорадило, лихорадило не как организацию, а как схему работы — Госплан все время пересчитывал собственные планы. Итак, в конце 70-х годов в Госплане ощущалось, что система находится в кризисе, из которого у нее, по всей видимости, нет выхода…
Часть наших размышлений состояла в ответе на вопрос: если эта система не выживает, то в чем дело?.. Выход был в децентрализации. Децентрализация — все с этим соглашались, но дальше надо было додумать. Может быть, потому что мы были математиками, людьми со свободной головой для логического анализа, ясно было, что отсюда следуют свободные цены.
Далее. Если у нас свободные цены, то возникает вопрос о собственности… Мы получаем, что необходима частная собственность, а необходимость частной собственности предполагает приватизацию, мы получаем как логическое упражнение ваучерную приватизацию. Собственно, в 81-м году эта ваучерная приватизация была придумана» [122].
Разберем это умозаключение.
1. «Несколько толковых человек» считают, что «страна находится в смертельном экономическом кризисе».
Это отнюдь не тривиальное мнение, тем более, что множество других толковых людей так вовсе не считали, а видимых симптомов смертельной болезни Найшуль не называет. Для такого кардинального вывода требуются рациональные доводы, которые надо тщательно проверить и вынести на профессиональный консилиум.
Ничего этого не было, общепринятые экономический и социальные показатели (динамика инвестиций, рост производства, потребления и даже производительности труда) не предвещали не только смерти, но даже и тяжелого кризиса. Попробуйте сегодня найти тексты тех лет (пусть даже написанные «в стол»), в которых спокойно и внятно была бы обоснована неминуемая гибель советской экономики. Нет таких текстов, были только кухонные разговоры.
2. Единственный аргумент Найшуля — «Госплан лихорадило». Причем лихорадило не как организацию, а как схему работы (?). Это заключалось в том, что «Госплан все время пересчитывал собственные планы». Ну и что? На то он и Госплан, чтобы считать и пересчитывать планы, в самом факте пересчета планов не видно признаков гибели. Да, хозяйство стало большим, прежняя методология планирования не отвечала сложности объекта, это обычный кризис метода, который разрешается посредством создания нового инструментария. Как из этого следует, что «по всей видимости, нет выхода»?
Никак не следует, это просто-напросто глупое утверждение. Найшуль высказывает его в 2004 г., когда мы наслышаны о том, как «пересчитывают планы» крупные западные корпорации. Их плановые отделы снабжены мощными компьютерами, Интернетом и спутниковой связью, но поставки «Аэробусов» опаздывают на два года, а «Боинг» задерживает поставку уже оплаченных самолетов на 14 месяцев. Строительство туннеля под Ламаншем оказывается намного дороже, чем планировалось, а сам туннель — убыточным. Но если бы какой-нибудь экономист на основании этого сказал, что «эта система не выживает», его посчитали бы идиотом. В России же подобные суждения принимаются как продукт глубокого знания и ума.
В действительности это идеологический фантом, который создали Найшуль и его сообщники (если вообще не придумали задним числом — почитайте сегодня статьи этих теоретиков, написанные в конце 70-х годов, включая статьи редактора журнала «Коммунист» Е. Гайдара). Проблема в том, что этим лекциям интеллектуалы аплодируют в 2004 году!
3. Допустим, «несколько толковых человек» прозрели признак кризиса.
Что делают в таком случае разумные люди? Ставят диагноз болезни, обсуждают его, составляют перечень альтернативных подходов к предотвращению беды, вырабатывают критерии выбора лучшей (или хотя бы хорошей) альтернативы и доказывают ее преимущества. Что же мы слышим от этого человека «со свободной головой для логического анализа»?18 Он пропускает все необходимые стадии работы и изрекает, как шаман: «Выход в децентрализации!» Почему, откуда это следует? Ниоткуда, никакой логики в этом нет и, видя воочию результаты этой реформы как «умственного продукта», отсутствие логики кажется очевидным. Даже закрадывается подозрение, что все эти группы теоретиков и их лекции в течение двадцати лет — большой спектакль. Но ведь эти актеры — элита нашего интеллектуального сословия, они учат молодежь в Высшей школе экономики, им до сих пор рукоплещут, как новому платью короля.
4. Что понимает Найшуль под «децентрализацией» советской экономики? Вовсе не сокращение планируемой из центра номенклатуры продуктов периферийной части хозяйства с сосредоточением усилий планирования на ядре из ключевых отраслей и предприятий. Напротив, по его понятиям децентрализация — это уничтожение именно ядра экономической системы. Вот его простенькое умозаключение: «Отсюда следуют свободные цены. Если у нас свободные цены, то возникает вопрос о собственности… Мы получаем, что необходима частная собственность, а необходимость частной собственности предполагает приватизацию».
Какая же это реформа, это революционное уничтожение системы. Сначала без всяких оснований утверждают, что человеку грозит смертельная болезнь, а потом на этом основании его убивают. Вот так обществовед, врач общества!
5. Из лекции Найшуля видно, что эти теоретики мечтали именно о разрушении советской экономической системы, поэтому из их рассуждений начисто исключена рефлексия. Но как образованные люди, насмотревшиеся на результаты реформы, не замечают полного отсутствия связности в этих рассуждениях? Ведь ясно, что если Найшуль в своих расчетах не был злонамерен, то он наделал грубейших ошибок. Китай, начавший реформы исходя из совершенно иных постулатов, из крестьянской страны становится первой экономической державой мира — а в России реформа парализовала экономику.
Послушайте рассуждения Найшуля, которыми он оправдывает результаты своих теоретических выводов: «Проблема, которая до сих пор не решена, — это неспособность связать реформы с традициями России. Неспособность в 85-м году, неспособность в 91-м, неспособность в 2000-м и неспособность в 2004 году — неспособность у этой группы и неспособность у страны в целом. Никто не представляет себе, как сшить эти две вещи».
Для реформаторов характерна «неспособность связать реформы с традициями России» (обвинять в этой неспособности «страну в целом» — неприемлемый риторический прием)! Неспособен, так что ж ты берешься! В этом есть какая-то детская дебильная безответственность.
6. Продолжая считать свой «умственный продукт» высококачественным, Найшуль утверждает: «То, что можно сделать на голом месте, получается. Там, где требуются культура и традиция, эти реформы не работают. Скажем, начиная от наукоемких отраслей и банковского сектора, кончая государственным устройством, судебной и армейской реформой. Список можно продолжить».
Какое голое место? Где в России такое голое место, где у Гайдара с Найшулем «получилось»? Это скабрезная шутка, неуместная в такой лекции? Мы видим страшный регресс в мышлении.
У нас нет сейчас возможности излагать здесь методологические основания глубокой деформации рационального мышления. В первом приближении можно сказать, что были одновременно нарушены два взаимодополняющих блока интеллектуальных навыков — диалектический взгляд на реальность и материалистическое сознание, опирающееся на жесткие, «земные» понятия (хотя бы на уровне здравого смысла).
Основу рационального представления о действительности создает реалистическое мышление, хотя элементы утопии оказывают на него стимулирующее воздействие. Цель реалистического мышления — создать правильные представления о действительности, цель аутистического мышления — создать приятные представления и вытеснить неприятные.
Аутистическое мышление — не случайное нагромождение фантазий. Оно тенденциозно, в нем всегда доминирует тот или иной образ — а все, что ему противоречит, подавляется. Два типа мышления не только взаимодействуют (в норме), но и находятся в конфликте. И если каким-то способом удается отключить или подавить реалистическое мышление, то аутистическое мышление доделывает за него работу, тормозя здравый смысл и получая абсолютный перевес.
Главное в аутистическом мышлении то, что оно, обостряя до предела какое-либо стремление, нисколько не считается с действительностью. Это сильнее всего проявилось в интеллектуальной элите, но началась духовная эпидемия. Массовая утрата способности критически оценивать утверждения, доверие к самым абсурдным обещаниям — все это стало нормой нашей общественной жизни. Люди грезили наяву, отвергали предупреждения, мешающие наслаждаться приятными образами близкого будущего, которое им рисовали идеологи.
Аутизм нашей интеллигенции достиг в перестройке небывалого уровня. Ведь действительно она всерьез поверила в фантазию «возвращения в цивилизацию», в «наш общий европейский дом». Наверное, сам Горбачев не мог ожидать такого эффекта от совершенно нелепого обещания. Ведь на Западе никто и никогда ни словом не обмолвился, не дал оснований считать, будто русских или чувашей в этот «дом» приглашают. Эта фантазия «братания с Западом» не согласовывалась ни с какими реальными признаками, сейчас даже трудно представить себе, что в 1989-1990 гг. множество умных и образованных людей в нее верили. В таком состоянии у людей возникает сладкое чувство безответственности. А. С. Панарин трактует этот большой сдвиг в сознании в терминах психоанализа — как «бунт юноши Эдипа», бунт против принципа отцовства, предполагающего ответственность за жизнь семьи и рода [132].
Для широких кругов интеллигенции законодателем в постановке вопросов и способе рассуждений стал академик А. Д. Сахаров. Но его главные манифесты — плод аутистического мышления. Вот его меморандум 1968 г., с которым он обратился в Политбюро ЦК КПСС (как пророчески сказано в предисловии, это «веха нашего самосознания»). Это текст на тему «Как нам обустроить весь мир». Советы даются не только Брежневу с Косыгиным, но и всем президентам и монархам.
Вот небольшие выдержки: «Сейчас „белые“ граждане США не проявляют желания пойти на минимальные жертвы для ликвидации неравноправного экономического и культурного положения „черных“ граждан США, составляющих немногим более 10 % населения. Но необходимо так изменить психологию граждан США, чтобы они добровольно и бескорыстно, во имя одних только высших и отдаленных целей, во имя сохранения цивилизации и гуманности на нашей планете поддержали свое правительство и общемировые усилия в изменении экономики, техники и уровня жизни миллионов людей (что, конечно, потребует серьезного снижения темпов экономического развития в США). По мнению автора, необходим своеобразный налог на развитые страны в сумме порядка 20 % их национального дохода на протяжении примерно пятнадцати лет».
А вот плановое задание А. Д. Сахарова для СССР и США на три с лишним пятилетки: «СССР и США, преодолев разобщенность, решают проблему спасения более „бедной“ половины земного шара. Осуществляется упомянутый выше 20 %-й налог на национальный доход развитых стран. Строятся гигантские фабрики минеральных удобрений и системы орошения, работающие на атомной энергии, колоссально возрастает использование моря, обучаются национальные кадры, проводится индустриализация. Строятся гигантские предприятия по производству синтетических аминокислот и микробиологическому синтезу белков, жиров и углеводов. Одновременно происходит разоружение (1972-1990 годы)» [151].
Это — рассуждения в духе страны Тлён. Они логичны, но исходят из постулатов и предположений, которые лежат в плоскости, параллельной реальности, они не пересекаются. Они плод аутистического сознания. Такие взгляды на реальность стали характерны для советской интеллигенции, включая ту, которая профессионально действовала в сфере жесткого знания. В 1989 г. Институтом социологии АН СССР были проведены опросы с целью «дать ответ о предпосылках и факторах, способствующих и мешающих утверждению нового политического мышления в сознании масс» [160]. Авторы с удовлетворением констатируют, что «большинство опрошенных во всех выделенных категориях полностью или в основном разделяют и поддерживают основополагающие элементы нового политического мышления». При опросах социологи формулировали «суждение» и измеряли долю тех, кто с ним согласен и не согласен. Категории людей действительно между собой различались мало.
Вот позиция большой представительной группы — «естественнонаучной интеллигенции». Ей дают суждение: «Сила (или угроза силой) не могут быть инструментом внешней политики». И 94% интеллигентов от науки согласны с этим абсурдным суждением! За год с небольшим до войны в Ираке научные работники утверждают, что такого не может быть, чтобы во внешней политике применялась сила или угроза силой. Формулировка ясна, людей не спрашивают, хотят ли они, чтобы сила была инструментом внешней политики. Они воочию видят, что сила может быть и есть инструмент внешней политики — и грезят наяву. Вот другое суждение: «Сегодня мы вступили в эпоху, когда в основе прогресса будет лежать общечеловеческий интерес». С ним согласились 81 % опрошенной «естественнонаучной интеллигенции»! Ну как такое может быть? Как можно было вообще соглашаться оценивать суждение, в котором два понятия (прогресс и общечеловеческий интерес) неопределимы? И каково же должно было быть понимание сути этих понятий, чтобы согласиться с этим нелепым суждением?