От такого пренебрежения к моему лучшему костюму матушка покраснела, и это не укрылось от дяди, ибо у него был глаз на подобные мелочи.
– Это отличный костюм для Монахова дуба, сестра, –
сказал он. – Но пойми, на Пэл-Мэл он будет выглядеть несколько старомодно. Предоставь мне об этом позаботиться.
– Сколько денег нужно молодому человеку в Лондоне, чтобы одеваться? – спросил батюшка.
– Светский молодой человек, если он бережлив и благоразумен, вполне может обойтись восемьюстами фунтами в год, – ответил дядя.
15 Хороший стиль (фр.).
У моего бедного батюшки вытянулось лицо.
– Боюсь, сэр, что Родди придется довольствоваться его нынешним гардеробом, – сказал он. – Даже при моих призовых…
– Что вы, сэр! – возразил дядя. – Я должен Уэстону больше тысячи, так что лишние несколько сот ничего тут не изменят. Раз мой племянник едет со мной, я беру на себя все заботы о нем. Это – дело решенное, и я отказываюсь продолжать этот разговор.
И он взмахнул своими белыми руками, словно отметая все возражения.
Родители мои пытались его поблагодарить, но он не дал им и слова вымолвить.
– Кстати, раз уж я оказался в Монаховом дубе, надо мне тут сделать еще одно дело, – сказал он. – Тут ведь живет боксер по имени Гаррисон, который однажды чуть не сделался чемпионом. В те дни мы с несчастным Эйвоном были его главными поклонниками и покровителями. Я бы хотел с ним поговорить.
Вы, конечно, представляете, с какой гордостью я шествовал по улице, сопровождая моего великолепного родича, и как радовался, видя уголком глаза, что все жители подходят к дверям и окнам, чтобы на нас поглядеть. Чемпион Гаррисон стоял подле кузницы и, увидев моего дядю, снял шапку.
– Господи боже мой! И как же это вас занесло в Монахов дуб, сэр? Вот увидал вас, сэр Чарльз, и сразу про старое вспомнил.
– Рад заметить, что вы прекрасно выглядите, Гаррисон,
– сказал дядя, окинув его взглядом. – Что ж, неделя тренировки – и вам опять не будет цены. Думаю, вы весите не больше ста девяноста фунтов.
– Сто девяносто два, сэр Чарльз. Мне уже сороковой год, а руки и ноги у меня хоть куда, да и дыхание тоже.
Если бы моя старуха освободила меня от зарока, я бы еще померялся силами с любым молодым. Слыхал я, из Бристоля недавно понаехали сильные боксеры.
– Да, бристольский желтый платок последнее время всех забивает. Как поживаете, миссис Гаррисон? Вы меня, наверно, не помните?
Она вышла из дому, и при виде моего дяди ее усталое лицо, на которое давний страх, казалось, наложил свой отпечаток, стало вдруг жестким и словно бы окаменело.
– Я очень даже хорошо вас помню, сэр Чарльз Треджеллис, – сказала она. – Уж не за тем ли вы пожаловали, чтобы уговорить моего мужа вернуться на старую дорожку?
– Вот она всегда так, сэр Чарльз, – сказал Чемпион, положив свою ручищу на плечо жены. – Я ей пообещал, и уж она нипочем не вернет мне мое слово! Другой такой хорошей да трудолюбивой жены не сыскать в целом свете, только вот бокс она не жалует, это уж верно.
– Бокс! – с горечью воскликнула женщина, – для вас-то это одно развлечение, сэр Чарльз. Приятно прокатились в деревню за двадцать пять миль, и корзинку с завтраком прихватили, и про вино не забыли, а вечером по холодку обратно в Лондон; день провели весело, хороший бой поглядели, есть о чем поговорить. А мне-то каково было с этим боксом! Сидишь, ждешь час за часом да слушаешь, не застучат ли колеса, не везут ли ко мне назад моего муженька. Когда сам в дом войдет, когда под руки его введут, а когда и вовсе внесут, только по одежде его и узнаешь…
– Будет тебе, женушка, – сказал Гаррисон, похлопав ее по плечу. – Конечно, доставалось мне, что и говорить, но уж не так, как ты расписываешь.
– А потом неделями прислушиваешься к каждому стуку в дверь: может, это пришли сказать, что тот, другой, помер и моему-то теперь не миновать суда за убийство!
– Да, нет в ней азарта, – сказал Гаррисон. – Не уважает она бокс! А все Черный Барух виноват: он в тот раз чуть богу душу не отдал! Ну да ладно, я ей обещал, и коли она не освободит меня от обещания, значит, больше никогда не кидать мне шапку через канаты.
– Ты будешь носить свою шапку на голове, Джон, как и подобает честному, богобоязненному человеку, – сказала ему жена, уходя в дом.
– Боже меня упаси уговаривать вас нарушить обещание,
– сказал мой дядя. – Однако если бы вы опять пожелали испытать свои силы в боксе, у меня есть для вас хорошее предложение.
– Толку, конечно, не будет, – сказал кузнец, – а послушать мне все одно интересно.
– Есть неподалеку от Глостера очень подходящий экземпляр, сто восемьдесят два фунта весу. Зовут его Уилсон, а прозвали Крабом – за его стиль.
Гаррисон покачал головой:
– Нет, не слыхал про такого, сэр.
– Это понятно: он еще не выступал ни в одном призовом бою. Но на Западе его ценят очень высоко, и он может потягаться с любым из Белчеров.
– Ну, так это еще не настоящий бокс, – возразил кузнец.
– Мне говорили, он отлично дрался в любительской встрече с Ноем Джеймсом из Чешира.
– Гвардеец Ной Джеймс – боксер что надо, другого такого не сыщешь, сэр, сказал Гаррисон. – У него челюсть была сломана в трех местах, а он после этого бился еще пятьдесят раундов. Это я своими глазами видел. Если
Уилсон и впрямь его одолел, он далеко пойдет.
– На Западе так и думают и его хотят свести с лондонскими молодцами. Его покровитель – сэр Лотиан Хьюм; короче говоря, он заключил со мной пари, что я не найду
Уилсону достойного молодого противника в его весе. Я
ему сказал, что никакого хорошего молодого боксера у меня на примете нет, но я знаю одного немолодого, который уже много лет не ступал на ринг, и, однако, он бы заставил его протеже пожалеть, что тот явился в Лондон.
«Молодой ли, старый ли, моложе двадцати или старше тридцати пяти – приводите кого хотите, был бы только вес подходящий, и я ставлю на Уилсона два против одного», –
сказал сэр Лотиан. Я заключил с ним пари не на одну тысячу и вот приехал к вам.
– Ничего не выйдет, сэр Чарльз, – сказал кузнец, покачав головой. – Я бы всей душой, да вы ведь сами слыхали.