– Боже милостивый! Какая вульгарная особа!
Матушка так редко говорила о ком-нибудь плохо
(кроме генерала Буонапарте), что я вскочил и кинулся к окну. По улице медленно двигалась коляска, запряженная малорослой лошадкой, и в ней сидела чудная-пречудная дама. Сама толстая, поперек себя шире, а лицо такое красное, что багровые щеки и нос даже отсвечивают лиловым. На голове большущая шляпа с изогнутым белым страусовым пером, а из-под полей глядят дерзкие черные глаза. Глядят так гневно, с вызовом, точно она говорит каждому встречному: можете думать обо мне, что хотите, но уж я-то вас ни в грош не ставлю. На плечи ее накинуто было что-то вроде пунцовой мантильи, отделанной у шеи белым лебяжьим пухом, вожжи совсем провисли, а лошадь шла то по одной стороне дороги, то по другой, как вздумается. Коляска покачивалась, и голова в большущей шляпе тоже покачивалась в такт, и нам видно было то донце, то поля.
– Какой ужас! – воскликнула матушка.
– А что с ней?
– Да простит меня бог, если я ошибаюсь, но, по-моему, она пьяная, Родди.
– Смотрите-ка, – закричал я, – она остановилась у кузницы! Сейчас я все узнаю. – И, схватив шапку, я стремглав кинулся из дому.
В дверях кузницы Чемпион Гаррисон подковывал лошадь, и, когда я выскочил на улицу, он стоял на коленях, копыто было зажато у него под мышкой, а в руке он держал рашпиль. Женщина в коляске манила его пальцем, он уставился на нее, и лицо у него было какое-то странное.
Наконец он бросил рашпиль, подошел к ней, остановился у колеса и, покачивая головой, стал что-то ей говорить. А я проскользнул в кузницу, где Джим доделывал подкову, и стал смотреть, как он споро работает, как ловко загибает заклепки. Он докончил работу, вынес подкову, а чудная женщина все разговаривала с его дядей.
– Это он? – донесся до меня ее вопрос.
Чемпион Гаррисон кивнул.
Она подняла на Джима глаза, – в жизни я не видал у человека таких больших, таких черных, удивительных глаз! И хоть я был совсем мальчишка, я понял, что это обрюзгшее лицо было когда-то очень красивым. Она протянула руку (пальцы у нее шевелились, словно она играла на клавикордах) и тронула Джима за плечо.
– Надеюсь… надеюсь, ты здоров, – запинаясь, произнесла она.
– Совершенно здоров, сударыня, – ответил Джим, переводя взгляд с нее на дядю.
– И ты всем доволен?
– Да, сударыня, благодарю вас.
– И нет ничего такого, чего бы тебе очень хотелось?
– Да нет, сударыня, у меня все есть.
– Ну, иди, Джим, – строго сказал дядя. – Раздуй горн, эту подкову надо перековать.
Но женщина, видно, хотела еще поговорить с Джимом и рассердилась, что его отослали. Глаза ее сверкнули, она вскинула голову, а кузнец, казалось, пытался ее успокоить.
Они долго шепотом переговаривались, и под конец она как будто успокоилась.
– Так, значит, завтра? – громко спросила она.
– Завтра, – ответил он.
– Вы сдержите свое слово, а я сдержу свое, – сказала она и тронула кнутом лошадку.
И пока она не превратилась в красную точку далеко на белой дороге, кузнец все стоял с рашпилем в руках и смотрел ей вслед. Потом он обернулся, а лицо у него было печальное-печальное, никогда еще я его таким не видел.
– Джим, – сказал он, – это мисс Хинтон, она будет жить в «Кленах», возле Энсти-Кросса. Ты ей понравился, Джим, может, она тебе кой в чем поможет. Я ей пообещал, что завтра ты к ней сходишь.
– Не нужна мне ее помощь, дядя, и неохота мне ее видеть.
– Но ведь я пообещал, Джим! Ты ж не захочешь, чтоб я перед ней оказался вралем. Ей бы только поговорить с тобой, ведь она совсем одна живет, скучно ей.
– Да о чем ей со мной говорить?
– Ну кто ее знает, а ей, видать, очень хочется, ведь женщине чего только не взбредет на ум. Вот уж Родни
Стоун, верно, не отказался бы навестить добрую леди, ежели б думал, что станет от этого богаче.
– Ладно, дядя, если Родди пойдет со мной, я, пожалуй, схожу, – сказал Джим.
– Конечно, пойдет! Пойдете, Родни?
Одним словом, я согласился и понес все эти новости домой, моей матушке, она была охотница до всяких безобидных сплетен. Узнав, куда я собираюсь, она покачала головой, но запрещать не стала, так что все уладилось.
До Энсти-Кросса было добрых четыре мили, но домик оказался премилый: уютный, весь в жимолости и диком винограде, крыльцо деревянное, на окнах частый переплет.
Дверь нам отворила какая-то женщина, по виду служанка.
– Мисс Хинтон не может вас принять, – заявила она.
– Она сама нас позвала, – возразил Джим.
– А я-то тут при чем? – грубо ответила женщина. –
Говорю вам, не может она вас принять.
Мы постояли в нерешительности.
– Вы ей все-таки скажите, что я здесь, – вымолвил наконец Джим.
– Скажите! Да как я ей скажу, когда ее и пушками теперь не разбудишь? Подите сами попробуйте, коли охота.
Она распахнула дверь, и в глубине комнаты в большом кресле мы увидели бесформенную фигуру и свесившиеся черные космы. И в уши нам ударил ужасающий храп, точно хрюкало стадо свиней. Мы только взглянули на нее и тут же выскочили за дверь и кинулись домой. Что до меня, я был еще совсем мальчишка и не понимал, смешно это или страшно, но Джим очень побледнел и расстроился.