Должно быть, ветром распахнуло верхнюю дверь, и раскаты взрывов ворвались в погреб.
– Колька… зак-к-рой! – заикаясь, закричал Васька.
– Закрой сам, – ответил Колька. – Я уже закрывал.
– Закрой, Колька! – громко расплакавшись, повторил
Васька.
– Эх, ты! – неожиданно вставая, крикнула возбуждённая своим же рассказом Нюрка. – Эх, вы… – Она отбросила
Васькину руку, добралась до верхней двери, захлопнула её и задвинула на запор.
Гул смолк.
Опять замолчали. И так сидели долго. До тех пор, пока
Колька, который чувствовал себя виноватым и перед маленьким Васькой и перед Нюркой, не сказал:
– А ведь наверху-то больше не стреляют.
Прислушались – наверху тихо. Подождали ещё минут десять – так же тихо.
– Бежим домой! – вскакивая, крикнул Колька.
– Домой, домой! – обрадовался Васька. – Вставай, Нюрка!
– Я боюсь… – захныкала Нюрка. – А вдруг опять…
– Бежим! Бежим! – в один голос закричали Колька и
Васька. – Не бойся, мы как припустимся…
Выбрались наверх. После чёрного подвала день показался сияющим, как само солнце.
Осмотрелись.
Тяжёлые деревянные щиты, что стояли не очень далеко от погреба, были разбиты.
Повсюду валялись разбросанные щепки и чернели ямы возле ещё не обсохшей раскиданной земли.
– Бежим, Нюрка! Дай я возьму твою корзину, – подбадривал её Колька. – Мы быстренько…
Перепрыгнули через окоп, пробрались через проход среди колючей разорванной проволоки и побежали под гору.
Толстый Васька с неожиданной прытью помчался впереди, одной рукой держа корзинку, другой крепко сжимая драгоценный осколок.
Колька и Нюрка бежали рядом, и Колька свободной рукой помогал ей тащить большую неуклюжую корзину.
Они уже спустились со ската и бежали теперь по мелкой поросли, как воздух опять задрожал, загудел, и снаряд, пронесясь где-то поверху, разорвался далеко позади них.
Нюрка неожиданно села, как будто бы в ноги ей попал осколок.
– Бежим, Нюрка! – закричал Колька, бросая свою корзину и хватая её за руку. – Бросай корзину! Бежим!
Артиллерийский наблюдатель с площадки вышки заметил среди мелкого кустарника три движущиеся точки.
«Вероятно, козы», – подумал он, поднося к глазам бинокль. Но, присмотревшись, он ахнул и, схватив телефонную трубку, крикнул на батарею, чтобы перестали стрелять.
В бинокль он ясно видел, как, то показываясь, то исчезая за кустами, по полю мчались двое мальчуганов и одна девочка.
Один мальчуган крепко держал за руку девочку. Другой, путаясь ногами в высокой траве и спотыкаясь, бежал немного позади, крепко прижимая что-то обеими руками к груди. Затем он увидел, как из-за кустов выскочили двое посланных в батареи кавалеристов и, остановившись около ребят, соскочили с коней.
Конвоируемые двумя красноармейцами, ребята дошли до батареи. Командир был рассержен тем, что пришлось остановить учебную стрельбу, но, когда он увидел, что виноваты в этом трое перепуганных и плачущих малышей, он не стал сердиться и подозвал их к себе.
– Как они пробрались через оцепление? – спросил он.
Ребята молчали. И за них ответил один из конвоиров:
– А они, товарищ командир, забрались ещё спозаранку, до того, как было выставлено оцепление. А потом, когда наши разъезды кусты осматривали, так они говорят, что в погребе сидели. Я думаю, что они в четвёртом блиндаже прятались. Они как раз с той стороны бежали.
– В четвёртом блиндаже? – переспросил командир. И, подойдя к Нюрке, погладил её. – В четвёртом блиндаже! –
повторил он, обращаясь к своему помощнику. – А мы-то как раз этот участок обстреливали. Бедные ребята!
Он провёл рукой по разлохматившейся голове Нюрки и спросил ласково:
– Скажи, девочка, а зачем вы туда забрались?
– А мы деревеньку… – тихо ответила Нюрка.
– Мы хотели деревеньку посмотреть, – добавил Колька.
– Мы думали – она настоящая, а там одни доски! –
вставил Васька, ободрённый добрым видом командира.