Однажды утром он сказал ей что-то такое, что заставило ее улыбнуться отнюдь не сурово, не без некоторого кокетства опрокинуть блюдо с гренками прямо на его серьезную, простоватую физиономию, обращенную к ней, и скрыться на кухню. Он проследовал туда же и через несколько минут вернулся, увенчанный опять-таки гренками и лаврами победы. Неделю спустя судья их обвенчал, и молодожены приехали в Покер-Флет. Я сознаю, что этот эпизод можно было бы разукрасить, но предпочитаю изложить его так, как он излагался в Сэнди-Баре – на заявках и в салунах, где всякая сентиментальность умеряется сильно развитым чувством юмора.
О супружеском счастье этой пары мало что известно, ибо сам Теннесси, который жил тогда у своего компаньона, вскоре обратился к новобрачной с какими-то словами, на которые она, как говорят, улыбнулась отнюдь не сурово и целомудренно скрылась, на этот раз в Мэрисвилл, куда за ней последовал и Теннесси и где они зажили вдвоем без помощи судьи. Компаньон Теннесси отнесся к потере жены, как относился ко всему в жизни, – просто и серьезно. Но когда Теннесси в один прекрасный день вернулся из Мэрисвилла без жены своего компаньона, – она улыбнулась еще кому-то и скрылась с ним, – Компаньон Теннесси, ко всеобщему изумлению, первый пожал ему руку и дружески приветствовал его. Люди, собравшиеся в каньоне поглазеть на поединок, естественно, вознегодовали.
Их негодование могло бы перейти в едкие насмешки, но взгляд Компаньона Теннесси ясно говорил, что он неспособен оценить юмор. В самом деле, это был человек серьезный, склонный всегда становиться на путь практических мероприятий, что, в случае каких-либо недоразумений с ним, грозило неприятностями.
Между тем в Сэнди-Баре о Теннесси сложилось неблагоприятное мнение. Все знали, что он нечисто играет, подозревали его и в воровстве. Все это в равной степени набрасывало тень и на Компаньона Теннесси: продолжение их дружбы после вышеизложенных событий можно было объяснить только сообщничеством в преступлениях. Наконец виновность Теннесси стала совершенно явной. Однажды он нагнал на дороге человека, который шел в поселок Рыжая Собака. Впоследствии этот человек рассказывал, что Теннесси развлекал его в пути разными анекдотами и воспоминаниями и вдруг ни с того ни с сего закончил беседу следующими словами:
– А теперь, молодой человек, потрудитесь отдать мне ваш пистолет, нож и деньги. Чего доброго, попадете в беду с таким арсеналом, а на деньги ваши в Рыжей Собаке могут позариться какие-нибудь мошенники. Сдается, вы говорили, что проживаете в Сан-Франциско? Постараюсь вас навестить там.
Надо сказать, что у Теннесси было недюжинное чувство юмора, которое не покидало его даже тогда, когда он занимался серьезными делами.
Это был его последний подвиг. Рыжая Собака и Сэнди-
Бар объединились против грабителя. На Теннесси устроили облаву, как на медведя-гризли. Видя, что сети опутывают его все туже и туже, он сделал отчаянную попытку прорваться сквозь поселок, разрядив револьвер в толпу перед салуном «Аркадия», и скрылся в Медвежьем каньоне. Но в конце каньона путь ему преградил человек на серой лошади. С минуту они молча смотрели друг на друга.
Оба были бесстрашны, хладнокровны, уверены в себе; оба являлись прекрасными образчиками цивилизации, которых в семнадцатом веке назвали бы героическими личностями, а в девятнадцатом – попросту головорезами.
– Покажи свою игру – приравняем! – спокойно сказал
Теннесси.
– Два козыря и туз, – не менее спокойно ответил незнакомец, показывая два револьвера и охотничий нож.
– Моя карта бита, – сказал Теннесси. Отпустив эту игрецкую шуточку, он швырнул в сторону бесполезный револьвер и под конвоем своего поимщика отправился обратно.
Был жаркий вечер. Прохладный ветерок, поднимавшийся обычно с заходом солнца из-за гор, поросших густым чапаралем, на этот раз миновал Сэнди-Бар. В узком каньоне стоял душный запах смолы; с отмелей, заваленных сплавным лесом, тянуло гнилью. Лихорадочная суматоха и бурные страсти дня еще не стихли в поселке. Вдоль берега реки, не отражаясь в мутной воде, сновали огоньки.
За темными стволами сосен ярко светилось окно чердака над почтовой конторой, и сквозь незанавешенное стекло зевакам, собравшимся внизу, были видны те, кто решал участь Теннесси. А вверху, надо всем этим, вырисовываясь на темном небосводе, поднималась Сиерра, далекая и равнодушная, увенчанная еще более далекими и равнодушными звездами.
Суд над Теннесси велся настолько беспристрастно, насколько это соответствовало стремлению судьи и присяжных хоть как-нибудь оправдать в приговоре недостаточную юридическую обоснованность ареста и обвинительного заключения. Закон Сэнди-Бара разил неумолимо, но не мстил. Азарт и ярость, порожденные охотой на преступника, улеглись; заполучив Теннесси в свои руки, эти люди готовы были терпеливо выслушать любую речь в его защиту, заранее уверенные, что она будет недостаточно убедительной. Не сомневаясь в виновности подсудимого, они охотно давали ему право использовать в своих интересах любое колебание мнений. Уверенность в том, что преступник заслуживает петли, позволяла предоставить ему такие возможности защищаться, каких этот отчаянный смельчак, по-видимому, и не требовал. Судья, вероятно, был озабочен больше, чем подсудимый, который, не выказывая никакого интереса к ходу дела, испытывал мрачное удовольствие, сознавая, какую ответственность он налагает на других.
«Я в вашей игре не участвую», – таков был его неизменный, но беззлобный ответ на все вопросы. Судья – он же и поимщик Теннесси – на минуту почувствовал смутное сожаление, что не застрелил его на месте в то утро, однако поборол в себе эту человеческую слабость, как недостойную слуги закона. Тем не менее, когда послышался стук в дверь и выяснилось, что в пользу подсудимого хочет выступить Компаньон Теннесси, его сразу впустили.
Присяжные помоложе, начинавшие изнывать от этой внушительной процедуры, в глубине души, может быть, приветствовали появление в зале суда нового лица, которое отнюдь не отличалось внушительностью. Приземистый, с квадратным, неестественно красным от загара лицом, в мешковатой парусиновой куртке и забрызганных красной глиной штанах, Компаньон Теннесси при любых обстоятельствах мог показаться фигурой весьма странной, а сейчас он был просто смешон. Когда он нагнулся поставить на пол тяжелый ковровый саквояж, полустертые буквы и надписи на заплатах, которыми пестрели его штаны, сразу уяснили присутствующим, что этот материал первоначально предназначался для менее возвышенных целей.
Но Компаньон Теннесси, как ни в чем не бывало, с весьма степенным видом прошел вперед, учтиво поздоровался со всеми за руку, вытер свое серьезное, озабоченное лицо красным носовым платком, чуть уступавшим в яркости цвету его кожи, оперся могучей рукой о стол и обратился к судье со следующими словами.
– Я проходил мимо, – начал он извиняющимся тоном,
– дай, думаю, зайду послушаю, как обернется дело Теннесси. . моего компаньона. Вечер-то какой душный! Чтото и не припомню такой жары в Сэнди-Баре.
Он немного помолчал, и так как никто не проявил желания предаться вместе с ним метеорологическим воспоминаниям, снова прибег к помощи носового платка и старательно вытер лицо.
– Вы имеете что-нибудь сказать в пользу подсудимого? – спросил, наконец, судья.
– Вот, вот! – обрадовался он. – Я ведь компаньон Теннесси, я знаю его почти четыре года, насквозь знаю, как облупленного, и в беде и в счастье с ним был. Не по душе мне некоторые его повадки, что греха таить! Но нет в нем ничего такого, чего бы я не знал, и все его проделки мне известны. И когда вы спрашиваете меня напрямик, как мужчина мужчину: «А что вы можете сказать в его пользу?», то я говорю тоже напрямик, как мужчина мужчине:
«А что человек должен знать о своем компаньоне?»
– И это все, что вы хотели сказать? – нетерпеливо перебил его судья, видимо опасаясь, что чувство юмора настроит суд на более гуманный лад.
– Все, – ответил Компаньон Теннесси. – Мне против него не пристало говорить. А если рассудить, как было дело... Теннесси понадобились деньги, дозарезу понадобились, а одолжаться у своего старого компаньона он не хочет. Так что же Теннесси делает? Подкарауливает какогото чужака и разделывается с этим чужаком по-своему. А
вы подкарауливаете Теннесси и тоже разделываетесь с ним по-своему. Положение у вас равное. И вот я, как человек рассудительный, спрашиваю вас, джентльмены, а вы тоже люди рассудительные, – так это или не так?
– Подсудимый, – прервал его судья, – есть у вас вопросы к этому человеку?
– Что вы, что вы! – засуетился Компаньон Теннесси. –
Я сам по себе пришел. А суть дела вот в чем: Теннесси ни с кем не посчитался – чужаку это дорого обошлось, и нашему поселку тоже. Так как же теперь поступить по справедливости? Одни скажут – так, другие – эдак. Вот у меня здесь золота на тысячу семьсот долларов и часы – почти все мое богатство. Разочтемся как следует! – И не успели ему помешать, как он высыпал содержимое саквояжа на стол.
Одно мгновение жизнь Компаньона Теннесси висела на волоске. Двое-трое вскочили со своих мест, несколько рук потянулось к припрятанному в карманах оружию, и предложение «вышвырнуть оскорбителя в окно» не было исполнено только благодаря тому, что судья предостерегающе поднял руку. Теннесси хохотал. А компаньон его, по-видимому не замечая общей суматохи, опять утерся платком.
Когда порядок был восстановлен и Компаньону Теннесси, наконец, весьма выразительно и красноречиво дали понять, что такое преступление не искупить деньгами, лицо его омрачилось и стало совсем багровым; те, кто стоял рядом с ним, заметили, как задрожала его мозолистая рука, опиравшаяся на стол. Он начал убирать золото обратно в саквояж, но как-то нерешительно, точно еще не вполне поняв возвышенное чувство справедливости, владевшее судьями, и теряясь от мысли, что мало предложил. Потом обратился к судье со словами: «Я сам по себе пришел, мой компаньон тут ни при чем», – поклонился присяжным и шагнул к выходу, но судья остановил его:
– Если хотите что-нибудь сказать Теннесси, говорите сейчас.
Впервые за все время глаза подсудимого встретились с глазами его странного адвоката. Теннесси улыбнулся, показав свои белые зубы, и со словами: «Плохая карта, дружище!» протянул ему руку. Компаньон Теннесси пожал ее, пробормотав: «Шел мимо, дай, думаю, загляну, – послушаю, как тут дела обернутся», – потом добавил, что «ночь душная», снова вытер лицо платком и, не сказав больше ни слова, удалился.
При жизни эти двое больше не встретились. Неслыханное оскорбление, нанесенное судье Линчу, – попытка дать взятку этому лицемерному, слабому, ограниченному, но неподкупному судье – окончательно устранила в сознании этой мифической личности всякие колебания относительно судьбы Теннесси. И на рассвете осужденный под надежным конвоем пошел ей навстречу к вершине Марлихилла.
Как произошла эта встреча, с каким хладнокровием вел себя Теннесси, как он отказался что-либо сказать, насколько исполнители приговора справились со своей задачей – все это, с присовокуплением морали и предостережений на будущее всем злоумышленникам, было в свое время изложено редактором «Глашатая Рыжей Собаки», который находился в числе зрителей на вершине Марлихилла, и я с удовольствием отсылаю читателя к его красочному отчету. Но прелесть летнего утра, сладостная гармония земли, воздуха и неба, пробуждающиеся к жизни вольные леса и горы, ликование обновленной природы и, самое главное, – нерушимое спокойствие в вышине не попали на страницы газеты, будучи явлениями малопоучительными для общества. И все же, когда жалкое и безумное деяние свершилось и жизнь с ее надеждами и возможностями покинула тело, повисшее между небом и землей, – птицы пели, цветы благоухали, солнце светило так же радостно, как всегда; и весьма возможно, что
«Глашатай Рыжей Собаки» был прав.
Компаньона Теннесси не было в толпе, окружавшей зловещее дерево. Но когда люди стали расходиться, их внимание привлекла неподвижно стоявшая у дороги тележка, запряженная ослом. Подойдя ближе, все узнали почтенную Джинни и двуколку – собственность Компаньона Теннесси, на которой он свозил с участка отработанную землю; а подальше, под каштаном, вытирая пот с лоснящегося лица, сидел и сам хозяин этого выезда. В ответ на чей-то вопрос он сказал, что приехал за покойным,
«если не будет возражений». Он никого не торопит – он сегодня не работает и может подождать, покуда джентльмены не кончат своего дела.
– Если найдутся желающие присутствовать на похоронах, – добавил Компаньон Теннесси, как всегда просто и серьезно, – пусть приходят.
Возможно, тут заговорило чувство юмора, которым, как я уже отмечал, славился Сэнди-Бар, а возможно, и чтонибудь большее, но две трети зевак сразу приняли приглашение.
В полдень тело Теннесси передали его компаньону.
Когда тележка подъехала к роковому дереву, мы увидели, что на ней стоит продолговатый ящик, очевидно сколоченный из досок промывного желоба и наполовину набитый древесной корой и хвоей. Сама двуколка была украшена ивовыми ветками и благоухающими цветами каштана. Как только тело положили в ящик, Компаньон Теннесси прикрыл его просмоленным брезентом, с сосредоточенным видом взобрался на узенькое сиденье и, поставив ноги на оглобли, стегнул ослицу. Двуколка двинулась с той благопристойной медлительностью, которая была свойственна Джинни даже при менее торжественных обстоятельствах.