так гласила надпись – вёл к берегу, где на причале стояли речные суда. Но, ещё не дойдя до берега, Трой наткнулась на контору Компании увеселительных речных прогулок. К
оконному стеклу были приклеены выцветшие объявления, где сообщалось о всевозможных рейсах. Пока она проглядывала их, какой-то человек показался в окне и приклеил к стеклу только что написанное объявление; заметив
Трой, он слегка улыбнулся и, пятясь, исчез.
Она прочла объявление.
«На теплоходе „Зодиак“ освободилась одноместная каюта. Отплытие сегодня. За справками обращаться сюда».
В витрине были выставлены фотографии теплохода в пути и на стоянках. Рейс от Норминстера до Лонгминстера и обратно длился пять дней. Ночлег и пансион на теплоходе. Раскрытая брошюрка сообщала, что рейс проходит по местам, связанным с историческими событиями. «Пять дней вне времени», – восклицал автор брошюрки, как видно, любитель цветистых фраз.
У Трой выдалось тяжёлое лето: сперва она готовила персональную выставку, а через несколько недель картины нужно везти в Париж, а затем в Нью-Йорк. Муж был в командировке в Америке, сын учился в Гренобле. Трой представила себе утомительную поездку в железнодорожном вагоне, грустное возвращение, летнюю лондонскую скуку, пустой дом. Неожиданно для себя она открыла дверь, подумав: «На пять дней покину время».
2
«Моё двуличие, – писала мисс Рикерби-Каррик, – беспредельно!»
Она рассеянно взглянула на кончик шариковой ручки и громко откашлялась.
«Взять хотя бы, – писала она, – мою филантропию.
Или, скорее, так как я не против словотворчества, мои добродеяния».
– Нет! – вслух воскликнула она. – Это не годится.
Добродеяние – отвратительное слово, просто ужасное.
Оглянувшись, она встретилась глазами с худенькой дамой в темно-синем полотняном платье, сидевшей на чемодане, как и она сама.
– Добродеяние, – повторила мисс Рикерби-Каррик. –
Как по-вашему, остроумное это слово?
– Это зависит, вероятно, от контекста.
– Вы с таким удивлением глядите на меня.
– Да? – спросила Трой Аллейн, которая и в самом деле с изумлением смотрела на свою собеседницу. – Простите, я задумалась, я сейчас была где-то за тысячу миль отсюда.
– Хорошо бы и мне там же оказаться. Или нет, – поправилась мисс Рикерби-Каррик, – я опять неточно выразилась: хорошо бы мне очутиться где-то за тысячу миль от самой себя. Уверяю вас, – добавила она и снова что-то застрочила в своей тетради.
Трой внимательно оглядела её. Сидящая перед ней фигура была скорее нелепа, чем смешна. Все нескладно.
Казалось, кто-то бросил в неё унылый свитер, бордовый костюм, а чуть повыше вязаную жокейскую шапочку, а они так и прилипли. У неё была странная манера выставлять зубы, растягивая рот, отчего казалось, что она то и дело усмехается. Вцепившиеся в ручку пальцы были искривлены артритом.
– Моё имя, – представилась она, – Хейзл Рикерби-Каррик. Приходская старая дева. А вас как зовут?
– Аллейн.
– Миссис?
– Да. – И, минуту помедлив, добавила, поскольку этого, очевидно, от неё ждали:
– Агата.
– Странно, –
недовольно сказала мисс Рикерби-Каррик. – А я решила, что вы К. Дж. Э. Андропулос, каюта 7.
– Каюта действительно была заказана кем-то по фамилии Андропулос, но в последнюю минуту заказ отменили. Это произошло только сегодня утром. Я тут случайно оказалась… по делу, увидела объявление и почему-то вдруг решила взять билет, – сказала Трой.
– Вот оно что? Занятно. – Они помолчали. – Стало быть, едем вместе? В странствие по реке, – заключила мисс
Рикерби-Каррик цитатой из брошюрки.
– Вы едете на «Зодиаке»? Да, мы будем вместе, – сказала Трой, надеясь, что её слова звучат достаточно дружелюбно. Мисс Рикерби-Каррик прищурила глаза, выставила зубы и заметила, что им, наверное, предстоит весьма приятный вояж. Некоторое время она разглядывала Трой, а потом снова начала писать. По булыжной мостовой подъехала блестящая машина и остановилась чуть поодаль. Из машины вышел шофёр в форменной одежде; подойдя к причалу, он надменно осмотрелся, вернулся, что-то сказал в заднее окошко невидимому пассажиру и снова уселся за руль.
«Я прихожу в ужас, – писала в тетради мисс Рикерби-Каррик, – когда задумываюсь о мотивах, побуждающих меня действовать. Вот пример. В моем кругу (конечно, весьма узком) меня считают очень милой и доброй особой, которая всегда готова всем помочь. Мне это очень нравится. Люди приходят ко мне с горем. Бросаются мне на шею и плачут. И я так довольна! Я на редкость хорошо умею быть хорошей. Уверена, что они рассказывают друг другу, какая я хорошая. „Хей Рикерби-Каррик, – говорят они, – такая хорошая“. И я вправду такая. Я делаю все, чтобы поддержать свою репутацию. Я иду на жертвы, самоотверженно веду себя в автобусах, стоймя стою в метро и уступаю место в очередях. Я навещаю престарелых, утешаю обременённых горем, и если им это не нравится, это уж их печаль. Сама поражаюсь, до чего я хорошая. О
горе, горе, горе мне».
На раскрытую страницу упали две капли. Мисс Рикерби-Каррик громко шмыгнула носом.
«И вот так целых пять дней? – ужаснулась про себя
Трой. – Она, наверное, ненормальная. Господи, да у неё насморк».
– Простите, – сказала мисс Рикерби-Каррик, – у бедя дебольшой дасборк. – Слегка приоткрыв рот, она издала какой-то хлюпающий звук.
Трой попыталась вспомнить, нет ли дневного поезда в
Лондон.
– Вас, вероятно, интересует, – сдавленным голосом произнесла мисс Рикерби-Каррик, – почему это я сижу на чемодане и пишу? Дело в том, что в последнее время я начала вести дневник.
– Да что вы? – жалобно сказала Трой. К причалу приближался симпатичный на вид человек в старомодном костюме из твида и матерчатой кепке. На плече у него, кроме рюкзака, висел квадратный ящик на лямке, а в руке он нёс что-то завёрнутое в брезент. Трой решила, что эта штука напоминает изуродованную теннисную ракетку.