- Интересно, какое задание у экипажа? — несколько освоившись со своим необычным положением дублера стрелка-радиста, спрашиваю я у Карпенко.
- Полный набор! Разведка, фотографирование, бомбежка, — отвечает Карпенко и тычет пальцем в открытый люк.
Я смотрю вниз. Вижу замерзшую Свирь. Она пролегает широкой заснеженной лентой меж лесистых берегов. Передний край на нашем берегу, передний — на вражеском. Перелетев Свирь, мы оказываемся над территорией, занятой противником.
Вдруг какие-то белые клубящиеся шары то тут, то там возникают под люком. Потом — справа и слева от самолета. Я с любопытством разглядываю их, пытаюсь сосчитать.
- Что это? — спрашиваю я у Карпенко.
- Да разрывы зенитных снарядов, — с самым равнодушным видом отвечает Карпенко.
Я теперь с опаской смотрю в люк. Вот, оказывается, какими безобидными выглядят они сверху! Снаряды разрываются почти что на уровне самолета, некоторые — совсем близко, но из-за рева моторов самих разрывов не слышно.
Молчим. Я гадаю: попадет или не попадет очередной снаряд в самолет? Ведь иногда достаточно бывает одного. И осторожно задвигаю ногой крышку люка.
Карпенко, сидя за крупнокалиберным «шкасовским» пулеметом и напряженно поглядывая по сторонам, говорит между прочим:
- А вообще зенитчики у них совсем даже не плохие.
И с чего-то вдруг... он запевает «Любимый город». Песню тут же подхватывают Афонин и Головков.
Хотя приподнятость, чувство необычного, не покидает меня, но я все-таки удерживаюсь от соблазна — не пою. Это так странно — запеть над разрывающимися зенитными снарядами! К тому же я не забываю слов техника: «У некоторых в полете даже прорезывается голос». К чему это он сказал?
Но вот белые расплывающиеся шары остаются позади бомбардировщика. Плывут они кучно и на одной высоте. Видимо, Карпенко прав в оценке вражеских зенитчиков.
Я смотрю по сторонам. Кругом — занесенные снегом хмурые карельские леса, хмурое небо над нами. И тут я снова обращаюсь к Карпенко с вопросом:
- Скажите, товарищ сержант, почему, собственно, командир приказывал пропустить меня первым? И почему вы не выполнили приказание командира?
Карпенко смеется:
- Так Афонин это сказал для другого случая. Вот если бы сейчас пришлось оставить самолет, скажем, нас подбила бы зенитка, то тут я обязан бы пропустить вас первым. Туда, вниз. А при взлете первым всегда садится стрелок-радист.
Я отодвигаю крышку люка, смотрю вниз. Где-то там внизу находится земля.
— Какая высота? — спрашиваю я у Карпенко.
— Три триста, — подает голос в ларингофоне Головков.
- К черту! — говорю я. — Никуда не уйду из самолета. Ни первым, ни вторым! Хотя и знаю, для чего существует красное кольцо на парашюте!
В ларингофоне раздается дружный хохот всего экипажа. Смеюсь и я. И на самом деле — смешно.
Внизу показывается Олонец. Я его сразу узнаю. Особенно он мне запомнился в дни отступления в октябре прошлого, 1941 года. Вон как он вытянулся по берегам замерзшей Олонки.
И снова справа и слева от самолета — белые клубящиеся шары, шары.
- Товарищ капитан, — говорит Афонин, обращаясь ко мне. — Трассирующие снаряды. Смотрите влево! Вон два, вот еще два. Видите — красные?
- Вижу, — отвечаю я, провожая взглядом огненную стрелу, несущуюся, к счастью, куда-то в стороне от нашего бомбардировщика.
Самолет идет без отклонения от курса.
В люке виден вражеский аэродром. На поле — с десяток самолетов. Откуда-то из-за аэродрома несутся на нас все новые и новые огненные стрелы, Я затаиваю дыхание.
Карпенко смеется:
- Ох и не любят, когда фотографируют! Бомбили бы — им было б легче.
Но Афонин, видимо, уже закончил фотографирование аэродрома, и мы уходим от зенитного огня. Шары остаются позади. Вокруг самолета чистое небо. Я делаю глубокий вдох.
Внизу снова Свирь. Пикировщик наш идет строго вдоль берега. Афонин фотографирует передний край противника. В полку у него не хватает какого-то большого куска «легенды», охватывающей перешеек между Ладожским и Онежским озерами.
Особенно густо бьют зенитки в районе Лодейного Поля. Но самолет делает второй заход и снова идет вдоль Свири.
- Два задания мы выполнили, — говорит Карпенко. — Теперь — последнее.
Афонин обращается ко мне:
- Подходим к Подпорожью, товарищ капитан Куда сбросить ваш корреспондентский подарок?
Это он про бомбы.
- На самый важный объект, — как заправский авиатор, отвечаю я.
Кружим над городом. Он сверху кажется вымершим. Так, конечно, должны выглядеть оккупированные города. Правда, в одном месте я вижу какое-то движение, что-то вроде колонны «бутылок», ползущей по дороге. Бутылки — это, оказывается, лошади. Видимо, здесь какая-то транспортная контора. А вот дом, и вокруг него густо расставлены большие и малые спичечные коробки. Это — грузовые машины.
Бомбардировщик наш летит, окруженный белыми и черными шарами.
- Тут у них крупный гараж, — говорит Афонин.
- Какая высота? — спрашиваю я, обернувшись к Карпенко.
- Три тысячи двести метров, — отвечает за него Головков.
- Смотрите в цель, капитан, — говорит Афонин. — Для точности удара — иду в пике.