Он услышал сухой шелест из пентакля и почувствовал, что какая-то фигура движется там. Его сразу же окружили невидимые создания. Сухие, невероятно лёгкие существа коснулись лица Джиллсона, и что-то скользнуло между его губами. Ни одной точки на его теле не трогали достаточно долго, чтобы он мог понять, что это такое; так быстры были их движения, что Джиллсон ощутил не прикосновения, а скорее воспоминания о них. Но когда шорох вернулся в центр комнаты, во рту Джиллсона появился привкус соли, и он понял, что щупальце, входившее в его рот, укусило его за язык, чтобы взять каплю крови.
Фишер воззвал на фоне шороха:
— Теперь Ты вкусил нашей крови, Ты знаешь наши намерения. Пентаграмма Плоскостей будет удерживать Тебя до тех пор, пока Ты не сделаешь того, что мы желаем — раздвинешь завесу веры и покажешь нам реальности настоящего существования. Покажешь ли Ты это, чтобы освободиться?
Шуршание усилилось. Джиллсону захотелось, чтобы ритуал поскорее закончился; его глаза привыкли к свету от рекламы гаража, и сейчас он мог почти видеть в темноте тусклую извивающуюся фигуру.
Внезапно раздался дисгармоничный металлический скрежет, и весь дом затрясло. Звуки растаяли в темноте, и Джиллсон понял, что обитатель пентакля исчез. В комнате всё ещё было темно; пламя свечей не возвращалось, и зрение Джиллсона ещё не могло проникнуть в черноту.
Фишер, находящийся возле двери, сказал:
— Что ж, он ушёл, а эта фигура построена так, чтобы Даолот не мог вернуться, не сделав того, что я попросил. Так что, когда я включу свет, вы увидите всё таким, каково оно есть на самом деле. Теперь, если вы можете нащупать шкаф, вы найдёте повязку на глаза, она лежит наверху. Наденьте её, и вы ничего не сможете увидеть, — если не хотите пройти через это испытание. Затем я смогу включить свет и увидеть всё, что я хочу увидеть, а затем использовать идола, чтобы свести весь эффект к нулю. Вы хотите так поступить?
— Я проделал весь этот путь с вами, — напомнил ему Джиллсон, — не для того, чтобы испугаться в последний момент.
— Хотите увидеть всё прямо сейчас? Вы понимаете, что как только вы увидите реальность, тактильные заблуждения никогда больше не смогут обманывать вас. Вы уверены, что сможете жить с этим?
— Ради всего святого, конечно! — ответ Джиллсона был едва слышен.
— Хорошо. Я включаю свет… сейчас!
Когда полицейские прибыли в квартиры на Тюдор-Стрит, куда их вызвал истеричный жилец, они увидели сцену, которая ужаснула даже наименее брезгливых из них. Один квартиросъёмщик, возвращаясь с поздней вечеринки, увидел труп Кевина Джиллсона, лежащего на ковре — он был заколот до смерти. Однако полицейских тошнило не от этой картины, а от того, что они нашли на лужайке под разбитым окном; там лежал мёртвый Генри Фишер, его горло было разорвано осколками стекла.
Всё это казалось очень необычным, и не помог раскрытию дела даже магнитофон, найденный в комнате. Полицейские поняли, что тут определённо проводился какой-то ритуал чёрной магии, и догадались, что Джиллсон был убит острым концом стержня с закреплённым на нём идолом. Оставшаяся часть магнитофонной ленты была заполнена эзотерическими разговорами, которые к концу записи стали совсем бессвязными. Часть ленты, записавшей события после щелчка, включившего свет, больше всего озадачивает слушателей; пока никто не нашёл разумной причины, по которой Фишер убил своего гостя.
Когда любопытные детективы включают запись, они слышат голос Фишера:
— Там… чёрт, я не могу видеть после этой темноты. Теперь, что…
Боже мой, где я? И где вы? Джиллсон, где вы? Где вы? Нет, держитесь подальше, Джиллсон, ради Бога, уберите свою руку. Я вижу, как что-то движется во всём этом… но Боже, это не должны быть вы… Почему я не слышу вас?… но этого достаточно, чтобы поразить любого до потери речи… Теперь подойдите ко мне… Боже, эта тварь — вы… расширяется… сжимается… первичное желе, формируется и изменяется… и цвет… Убирайтесь! Не подходите ближе… вы с ума сошли? Если вы осмелитесь прикоснуться ко мне, вы наткнётесь на этого идола… он может ощущаться мокрым и губчатым, и выглядеть ужасно… но он одолеет вас! Нет, не прикасайтесь ко мне, я не могу этого вынести…
Потом раздаётся крик и глухой стук. Взрыв безумного вопля прерывается разбивающимся стеклом, и ужасный захлёбывающийся звук вскоре затихает.
Удивительно, что двое мужчин, казалось, обманули сами себя, думая, что они изменились физически; но дело было именно так, ибо два трупа выглядели совершенно обычно, за исключением их увечий. Ничто в этом деле не может быть объяснено безумием двух мужчин. По крайней мере, есть одна аномалия; но начальник полиции Камсайда уверен, что это только брак на плёнке — в некоторых местах записи слышен громкий сухой шелест.
Роберт М. Прайс. «Beneath the Tombstone», 1984. Рассказ из цикла «Мифы Дерлета» (ответвление от межавторского цикла «Мифы Ктулху. Свободные продолжения»).
Впервые на русском языке.
Источник текста:
Сборник «The Book of Iod.The Eater of Souls & Other Tales» (1995)
К вечной жизни никто не стремится, кроме дураков.
Мудрый вместо этого жаждет покоя забвения.
Ты сможешь уснуть и отдохнуть в гробу,
Что станет твоим щитом от нежелательных гостей.
И если Старший Знак начертан на глине,
Он будет держать бессменную вахту против шаркающего врага.
Эта история началась как дружеская пародия на фантастический рассказ Августа Дерлета в духе Лавкрафта, изданный в шестом номере журнала «Crypt of Cthulhu». В расширенной и переписанной форме она стала чем-то большим, чем дань Дерлету, и появилась на страницах журнала «Footsteps». Но это также дань уважения и Генри Каттнеру. История использует некоторые из характерных тем Каттнера, такие, как мертвец, ожидающий в могиле, и «Книга Иода». Возможно, главная концепция этой книги-каббалистическая, поскольку Каттнер использует такие термины, как Тиккун и Кадеш. Гностический элемент проистекает из-за сходства между словами «Iod» и «Iao», греческого сокращения имени «Yahweh», которое часто использовалось в синкретической магии эпохи эллинизма (см. Ханс Дитер Бетц (ред.), «Переводы греческих папирусов по магии» и Джон Гейджер, ред., «Проклятые таблички и связывающие заклинания из древнего мира»); ср. с «Io Sabbaoth, Ialdabaoth» в гностических текстах.
В рассказе «Под надгробием» содержится первое упоминание о таинственной деревушке Тофет, штат Пенсильвания, о которой позднее напишет и Лин Картер. Это название является одним из обозначений, используемых пророком Иеремией для проклятой Долины Хинном, находящейся за пределами Иерусалима, где почитатели Молоха когда-то приносили в жертву младенцев. Позднее эта долина превратилась в мусорную свалку, куда сбрасывали тела тех, кто не мог получить достойного погребения на священной земле. Тофет — исторический прототип того места, «где червь не умирает, и пламя никогда не гаснет».
Первая публикация: «Footsteps TV», 1984.
Не могу точно сказать, почему мой эксцентричный дядя Авессалом выбрал меня в качестве наследника его мирского имущества. Бог знает, что у него остались и другие родственники, которые были ему ближе, чем я, или, по крайней мере, я предполагал, что они где-то существуют. Во всяком случае я мог лишь вспомнить, что со времён семейных праздников моего детства я мало общался со своим дядей. Я не мог представить себе, почему он вдруг вспомнил обо мне.
Тем не менее, 5 марта я сложил свои вещи в машину (это было достаточно легко сделать, так как вещей у меня мало) и отправился в старый особняк, находящийся среди низких холмов округа Ланкастер, что в штате Пенсильвания. Маленькие города никогда мне особо не нравились, но время было такое, что я не собирался отказываться от свободного дома, независимо от того, в каком он состоянии и в какой глуши находится.
Деревушку, в которой поселился мой дядя, было не так-то просто найти. На дорожных картах она не значилась, и даже местные жители, у которых я спрашивал, как проехать к деревне, похоже, не слышали о Тофет. Возможно, я неправильно произносил это слово. Я лишь знал, что название для деревни было взято из Библии, но это же относилось и к большинству других городов и деревень в этом районе. Этот факт стал очевидным, когда я бесцельно проехал через некоторые из них. Если мне суждено было заблудиться, то округ Ланкастер выглядел, по крайней, мере живописным местом для этого. Но к вечеру я всё же нашёл Тофет, благодаря указаниям владельца небольшого магазина и автозаправки возле дороги.
Деревня оказалась крошечной, действительно захолустной. Когда я оказался там, для меня уже не составило труда найти дом дяди Авессалома. На самом деле он был расположен в нескольких милях от остальной части деревни, поэтому мне стало интересно, подпадает ли моё наследство под муниципальную юрисдикцию. Старый дом возвышался во всём своём декадентском величии посреди дикой сельской местности. Он был в довольно хорошем состоянии, хотя и мрачным на вид. Это впечатление усиливалось благодаря серии нарисованных мелом и краской колдовских знаков высоко над карнизом. Конечно, я весь день видел подобные символы и мемориальные доски и оценил их как настоящие образцы народного творчества. Но я постоянно задавался вопросом: насколько серьёзно местные фермеры из амишей и меннонитов относятся к этим колдовским знакам? Вряд ли эти благочестивые люди использовали колдовские символы в качестве украшения, но, безусловно, их религия была одинаково недружелюбна и к суевериям, и к ведьмам с их проклятиями.
У меня был ключ, и несмотря на то, что замок был ржавый, он легко открылся; я вошёл в дом и стал осматриваться. Даже для того, чтобы обойти первый этаж, мне понадобилось много времени. Проходя из передней через гостиную и кабинет, я был весьма впечатлён декором. Обшитые дубовыми панелями стены должны были придавать интерьеру определённое ощущение тепла, но почему-то этого не чувствовалось. Возможно, это произошло из-за пренебрежения к искусной работе по дереву. В течение короткого времени, прошедшего с момента смерти моего дяди, покрытие лаком не могло стать таким тусклым, если бы его не игнорировали задолго до этого. Дядя Авессалом, должно быть, не разделял привередливость предыдущего поколения. Возможно, он, как и многие эксцентричные отшельники, вообще не обращал внимания на мирские вещи, его разум был занят чем-то другим. Ржавый замок на входной двери уже являлся признаком того, что дядя не заботился о мелком ремонте. Фактически, единственная работа по дому, которая, кажется, его беспокоила, — содержать ковёр в чистоте; я заметил это только потому, что загадочные геометрические узоры в переплетении нитей ковра привлекли моё внимание. Они не были бы настолько отчётливыми, если бы старый Авессалом не ухаживал за ковром. Что-то в этом странном переплетении показалось мне знакомым, возможно, случайное сходство с колдовскими символами на внешней стороне дома. Что ж, это неважно.
В кабинете мой взгляд переместился от унылой отделки стен к забитым книгами полкам и, наконец, к портрету в раме, висящему над камином. Конечно, портрет изображал самого дядю Авессалома. Как я уже говорил, я не видел этого человека с детства, но лицезрение этой картины мгновенно заполнило пробелы, которые годами увеличивались в моей памяти. Это действительно он. Мастерство художника ухватило даже намёк на скуку и раздражение, которые старик, должно быть, испытывал, позируя для портрета, — трудная работа, навязанная ему, без сомнения, каким-то надоедливым кузеном. Насколько же родственники раздражали этого человека, стремящегося только к молчанию, чтобы он отверг их притязания и оставил своё имение только мне!
Во всяком случае, я стал его наследником, и имущество моего дяди было достаточно дорогим, несмотря на довольно странный пункт в его завещании, что я должен сжечь несколько книг из обширной библиотеки и засыпать удивительно большой подвал в доме.
Вскоре я приготовился выполнить первое из этих обязательств, и развёл огонь в огромном старом камине. В любом случае, мне нужно тепло, рассуждал я, поэтому почему бы мне заодно не позаботиться и о деле? Чем быстрее я исполню завещание, тем скорее собственность станет моей по закону.
Я легко нашёл нужные книги; видимо дядя надеялся, что они смогут последовать за ним в загробный мир. Некоторые книги содержали порнографические иллюстрации довольно захватывающего характера, исследующие глубины извращений, которых я даже не мог вообразить. Эти книги отправились в огонь. Мне было достаточно пролистать несколько страниц, чтобы почувствовать тошноту, так что я с облегчением обратился к остальным книгам.
Некоторые из их названий ни о чём мне не говорили, хотя, когда я учился в колледже, иностранные языки были моим любимым предметом, и некоторые из странных книг пробудили моё любопытство. Одна из них, «Книга Иода», была написана на греческом и коптском языках и, похоже, являлась каким-то сочинением гностиков. «Каббала Сабота» служила, по-видимому, трактатом по ангелологии, составленным на какой-то варварской версии языка идиш, которая для меня не имела никакого смысла. Ещё одну книгу, «Исповедь Безумного Монаха Клифануса», я мог прочесть, но её написали на испорченном латинском языке. Я смутно вспомнил, что слышал об этом неясном образце обширной литературы средневековья.
Может быть, некоторые из этих книг достойны того, чтобы сохранить их или продать? Они могут представлять интерес для эксперта, который знает, что с ними делать. Тем не менее, я не хотел нарушать условия завещания и рисковать потерей своего наследства. Однако ничто не мешало мне неторопливо просматривать коллекцию.
Наконец, в моих руках оказалась книга, которая заинтриговала меня сильнее всех остальных. Моей первой реакцией было лёгкое отвращение, так как её обложка казалась неприятной и похожей на человеческую кожу. Не меньше сбивал с толку и совершенно незнакомый мне язык книги (переложенный на английские буквы). Единственное понятное слово я нашёл в частичном переводе названия книги, написанного почерком моего дяди на титульной странице — «Текст Рльеха». Я попробовал применить свои знания языков, прочитав несколько подчёркнутых слов на странице, где дядя оставил закладку: «мглв' нафх фхтагннгах кф 'айяк 'вулгтмм вугтлаг'н…»
Слова эхом отдавались в большой комнате, а затем растаяли на фоне потрескивания дров в камине. Тем не менее уже наступил вечер, и я решил отложить все свои дела на следующее утро.