- Врач. Нейро-специалист. Он смотрел на меня так, как смотрят на изнасилованную девушку. Как на что-то жалкое и неприятное, но жалкое и неприятное не по своей воле. Знаешь, это как взгляд на прокаженного. Ты видишь его уродство и понимаешь, что он не выбирал его, что болезнь пришла к нему вне зависимости от его воли и желания. Просто так получилось. Но в то же время он отвратителен тебе, и отвратителен совершенно явственно, на физическом уровне.
- Ты не болен, Соломон.
- Посмотри на меня… И скажи это еще раз.
Но Баросса отвел взгляд.
- Ты просто лишился нейро-софта. Костылей, как ты сам говорил.
- Проблема только в том, что «я сам», изрекавший подобные мудрые мысли, уже не тот я, который сидит перед тобой. А костыли… Знаешь, если всю жизнь ходить на костылях, ноги атрофируются, превращаясь в беспомощные обрубки.
Баросса вновь наполнил рюмки, молча, с сосредоточенностью человека, решающего сложный шахматный этюд.
- Нейро-шрамы? – спросил он, закончив с этим.
- Да. Он называл их иначе, но суть та же. Мой нейро-интерфейс сильно поврежден вторжением взломщика, на восстановление могут понадобиться в лучшем случае годы. Про худший случай, думаю, можно не говорить?.. Я не могу поставить себе даже дешевый модуль для любви к сыру. Я, Соломон Пять, «Стук Закона», полностью утратил власть над тем, что находится в моей черепной коробке. Я теперь инвалид, единственная частица мира, которая несовместима с приставкой «нейро».
- Понимаю, - сказал Баросса. Он выглядел удрученным, измотанным, каким-то скомканным и мокрым, как его собственный плащ, висящий на спинке стула. Наверно, он и в самом деле понимал. Или очень хотел понять.
- Не понимаешь, - от напряжения голос скрипнул несмазанным замком, - Ничего ты не понимаешь, Баросса. Ничего я тоже не понимал, когда смотрел на Эмпирея Тодда, ходячего мертвеца… Жалкий, бледный, перепуганный… Я ведь тоже смотрел на него с отвращением, как на прокаженного, вот ведь в чем штука. Он был мне противен, как противен всякий гадкий, опустившийся, неприятный тип. А ведь он тоже не был виноват… Ничего ты не понимаешь. Нет, пей сам, я не буду.
Соломон попытался найти нужные слова, но не обнаружил их. Как описать Бароссе, этому уверенному в себе и сильному человеку, что ощущаешь, когда приходит понимание, что же с тобой произошло. Когда чья-то рука вырывает из твоего мозга все то, что ты бережно укладывал в него много лет - как мальчишка, прячущий самые ценные сокровища в потайном сундучке. Особые сокровища, имеющие значения только для него… Как ощущаешь себя, обнаружив кусок ледяной пустоты внутри себя. Пустоты, которая еще недавно была всем, а теперь – просто незанятое пространство, вакуум.
«Ощущаешь себя домом, - подумал Соломон, наблюдая за тем, как Баросса не дыша пьет водку, - Домом, который простоял много лет, и из которого внезапно выехали жильцы, оставив вместо привычной колченогой мебели, затоптанных ковров, звенящих кастрюль, запаха табака и детской присыпки пустые голые стены, между которых гуляет сквозняк. Еще недавно ты думал, что они – всего лишь мелкие беспомощные существа, которым ты позволил укрыться под твоей крышей. Они не имеют над тобой власти и их всегда можно заменить. А потом ты вдруг ощутил эту внутреннюю пустоту, которая осталась на их месте, пустоту, которую уже некем заполнить. Участок мертвого пространства с клочьями оставшихся обоев, поцарапанным паркетом, никому не нужной ржавой вешалкой и рассохшимся шкафом. И ты вдруг понимаешь, что смех, поздние разговоры на кухне, выкрики, поучительные рассказы – все это производил не ты сам, потому что твои каменные стены не способны производить никаких звуков. Все это происходило внутри тебя. А теперь больше не происходит. Ты стоишь, пустой, холодный и уже начавший оседать, и смотришь на окружающий мир, отчаянно и запоздало пытаясь сообразить, как же так вышло…»
- Это депрессия, - сказал Баросса, понимающе кивнув, хоть Соломон ничего этого и не сказал вслух, - Я консультировался у специалистов. Они говорят, что это, увы, нормальное состояние для всего, кто подвергся подобной травме.
- Травме? – Соломону захотелось расхохотаться, сотни злых ядовитых игл уперлись изнутри под ребра. Но это смех был бы похож на смех гиены, поэтому ему пришлось сдержать его, - Это не травма. Это ощущение того, что из тебя вырвали скелет с потрохами. А из оставшегося набили чучело. Из такой, знаешь, старой склизкой гнилой соломы…
- Синдром утраты личности. Это тоже не редкость, особенно в таких случаях. Пострадавшим кажется, что они потеряли не нейро-софт, а нечто куда более значимое. Самих себя, душу… Это иллюзия, Соломон, помни об этом. Ты не пропал. Ты сидишь передо мной, детектив Транс-Пола Соломон Пять. Я знаю твое лицо и твой голос, я могу коснуться тебя. Вот ты. Ты никуда не исчез.
Баросса говорил тихо и мягко, его низкий голос успокаивал, как когда-то успокаивал, должно быть, моряков ритмичный скрежет волн под кормой корабля. Но только не того, кто вывалился, никем не замеченный, из его деревянного чрева и теперь медленно погружается в ледяную черную воду.
Соломон покачал головой:
- Я – не Соломон Пять. У меня осталась его память, но не более того. От нее нет никакого толку. Это как хрустящий альбом с незнакомыми фотографиями. Я ничего не чувствую, когда смотрю на них. Это просто клочки прошлого вроде обоев на стенах…
- Каких еще стенах?
- Неважно. Ты пытаешься лгать мне, старик, - в темных глазах Бароссы плеснулось смущение, - Ты же чувствуешь, что говоришь с чужим и незнакомым тебе человеком. Что я отвечаю не так, как твой добрый старый приятель Соломон, не так смотрю, не так думаю. Анна тоже чувствовала.
- Что с ней? – спросил Баросса осторожно. Лучше бы не спрашивал.
- Ей плохо, - ответил Соломон, - И мне плохо. Она хотела остаться дома, пока мне не станет лучше, но не выдержала и двух дней. Нет, она ничего мне не говорила, но зачем говорить, если есть глаза?.. Она боится меня.
- Соломон!..
- О, сперва мы пытались делать вид, что ничего не произошла – мы оба. Соревнование супружеской пары по синхронной лжи… Мог бы получиться недурной вид спорта. Как же жалко у нас это получалось… Я делал вид, что я – Соломон, а она делала вид, что верит мне. И самое страшное, что она, кажется, действительно любила человека по имени Соломон Пять. Его. Не меня. Я словно залез в его кровать и пытался сделать вид, что я – и есть он. Это было хуже постановки на любительской сцене. Чужой костюм сползал с меня поминутно, дешевый грим плыл… Я то и дело старался вспомнить, как поступал обычно в какой-то ситуации, что говорил, а потом повторить это. Но от этого получалось только хуже. Я фальшивил на каждом шагу, все получалось искусственно, натянуто… Она старалась не подавать виду и не замечать… Знаешь, как тяжело жить под одной крышей с женщиной, которая лжет тебе и прячет глаза?..
- Ты сам туго натягиваешь свои нервы. Это не лучший способ выйти из депрессии, - строго сказал Баросса.
- А еще я делал вид, что люблю ее. О Макаронный Монстр, как же тяжело делать вид, что любишь женщину, если на самом деле она ничего для тебя не значит. В одно мгновенье она стала мне чужой, понимаешь? Все, что между нами было, перестало существовать. Когда я закричал… В ту ночь… В общем, когда все случилось. Она прибежала на мой крик, и я был потрясен переменой, которая в ней произошла. Это была чужая, незнакомая мне женщина. Она была одета как Анна, и у нее были волосы, как у Анны, цвета корицы, но она не была моей женой. Представляешь, как это нелепо… Оказывается, мы любим не того человека, которого видим перед собой. А любим какой-то особенный его слепок, который хранится у нас в голове. Теперь я точно знаю это. Потому что она тоже это почувствовала. Она любила какого-то определенного Соломона Пять. А его не стало. Он просто уехал в дальнее путешествие, оставив меня, как старый плащ, висеть на вешалке. Женщины хорошо чувствуют такие вещи… Мы пытались с этим бороться два долгих дня, но эта ложь, эта необходимость жить под одной крышей с неизвестным и неприятным тебе человеком… Она сломала нас даже быстрее, чем я думал. Теперь Анна старается больше времени проводить на работе. Приходит только поздно вечером. А я… Я сижу здесь. И надеюсь, что буду спать к тому моменту, когда откроется дверь. Или буду достаточно пьян, чтоб не сорваться, и продолжать изображать ее мужа.
- Ты…
- Я, - Соломон помассировал пальцами виски, хотя голова у него не болела, - Да, такой вот новый я. Настоящий. Естественный, без добавок и консервантов. Ладно, не будем… Ребята в участке что-то могут сказать?
Баросса медленно покачал головой.
- Они пасуют. Говорят все то же, что и прежде. Уникальный взлом, мгновенный, решительный и очень дерзкий. Замок на твоем нейро-интерфейсе взломали легко, как щеколду на подгнившей двери. Следов нет. Вообще нет. Лучшее оборудование в Фуджитсу не позволяет определить, кто именно проник в твой нейро-интерфейс.
- Как он это сделал? – глухо спросил Соломон.
Проследив за его взглядом, Баросса увидел домашний нейро-корректор. Точнее, то, что когда-то им было. Аппарат стоял в углу, поэтому детектив сразу не заметил его состояния. Хорошая мягкая кожа обивки во многих местах была взрезана, из широких прорех, вроде тех, что остаются в солдатском мундире после удара штыком, торчала спрессованная вата и какой-то наполнитель. Кинескоп был разбит и глядел пустым выбитым глазом. Обруч нейро-корректора висел на разлохмаченном хвосте проводов, смятый и почти бесформенный.
- Это я, - сказал Соломон, испытывая тягучее и липкое чувство стыда, - Я сломал. Видеть его не мог. Разозлился. Так что?
- Кто-то взломал твой нейро-интерфейс, - произнес Баросса, отводя взгляд, - Каким-то образом вскрыл ассоциативный замок. Очень ловко, с одной попытки. Проник внутрь. И сделал… перестановку. Проще говоря, когда ты зашел в нейро-интерфейс, это уже был не он, а его подсадная копия, внешне не отличающаяся от оригинала. Выбрав нужный пункт, ты загрузил не тот нейро-софт, который хотел установить, а тот, что дожидался, спрятанный где-то в недрах. Простая подмена, действенная и надежная.
- Ключ от моей головы.
- Можно сказать и так. Его код фактически перехватил управление твоим нейро-терминалом. А имея доступ к терминалу и интерфейсу, можно установить или стереть любой софт.
- Дальше можешь не рассказывать, - слабо улыбнулся Соломон. Человек, сидящий напротив него, улыбнулся в ответ. Может, он думал, что эта улыбка – символ того, что не все еще потеряно, - В участке, наверно, кавардак?
Баросса кивнул.
- Как на военном положении. Скоро опустим решетки и разберем дробовики. Не каждый день детектив оказывается жертвой. Маркес и Коротышка Лью на стену лезут, чтоб поквитаться с этим ублюдков. И остальные их поддерживают. Комиссар Бобель уже объявил, что не отпустит ни одного человека в отпуск, пока маньяк не будет пойман. Формально, он еще не маньяк, обычный грабитель, но ребята времени не теряют. Перетряхивают всех, кто мог быть замешан. Старые нейро-грабители, отошедшие от дел, рецидивисты, нейро-вандалы всех мастей… Машина поскрипывает, но обороты набирает. Поверь, мы многих возьмем за шкирку.
- Вам придется сильно попотеть. Потому что в этот раз вы ищете не просто преступника. Вы ищете меня. Человека, который напялил на себя мой слепок. А я больше двадцати лет проработал в Транс-Поле. Я очень осторожен и опытен в таких делах. Глупостей я – тот я, который гуляет сейчас по Фуджитсу – делать не станет.
- Да, - сказал Баросса, - Нам уже пришло это в голову.
Он потянулся было за бутылкой, чтоб наполнить рюмку, но поморщился и позволил руке упасть на колени. Ему тягостно было находиться здесь, понял Соломон, тяжело и противно. Слишком уж паршивая атмосфера в маленькой комнате, как в палате тяжело больного. А еще он слишком устал изображать доброго приятеля для человека, которого видел впервые в жизни. Обычно уверенный взгляд Бароссы, сверкающий вороненой сталью в лучших традициях детективных кинолент, утратил свою силу. Встречаясь с равнодушным взглядом Соломона, он отскакивал в сторону, кружил по комнате, останавливаясь на ничего не значащих предметах.
- Спроси наконец, - посоветовал ему Соломон. Надо было как-то закончить эту затянувшуюся сцену.