А пока она приехала в свой покинутый дом. Будто какая-то незримая добрая сила хранила его: и сам он стоял, и клён во дворике рос и собирался одеться свежей листвой, а вот и пустая грядка, на которой мама всегда выращивала оранжевые тыквы. Смешивая их с апельсинами, она варила джем.
Бородатый мужчина в поношенном свитере с удивлением смотрел, как стройная дама в элегантном синем пальто и кружевных перчатках с помощью лома отрывает доски, которыми был заколочен вход.
— Вам помочь?
Дама обернулась и рассмеялась.
— Спасибо, сама справлюсь!
Конечно, она справилась. Её ноги были обуты в кокетливые туфельки, но руки умели обращаться с оружием и взрывчаткой. Что для них этот ломик? Пустяковое дело. «Кр-р-рак! Кр-р-рак!» — с жалобным скрипом отлетали доски. Дверь открылась.
Внутри всё было покрыто толстым слоем пыли, крошек извести и штукатурки. А вот и две чашки, в которых когда-то был чай, забытые на столике. Тыквенно-апельсиновый джем испортился и засох, от прежнего аромата не осталось и тени. Следы их с Зирой последнего чаепития перед войной...
Всю мебель нужно было чистить. Уезжая, Зейна накрыла тканью лишь картину «Двое» — парный портрет Тилль с Зирой. Он тоже был цел и на своём месте. Мародёрство, похоже, дом не затронуло.
Делая уборку, Зейна нашла тыквенные семена десятилетней давности. Сухие, лёгкие. Кто знает, прорастут ли?.. Сейчас было как раз самое время: мама всегда сеяла в этих числах. В фартуке, с закатанными рукавами и в старых ботинках, обнаруженных в чулане, Зейна копала грядку.
Потом она бросила семена в землю и полила. Если получится осенью достать апельсины, можно будет сварить джем.
— Уфф! — Зейна, утерев лоб, опустилась в кресло.
Уборка была худо-бедно закончена. Нужно ещё кое-что подкрасить, заштукатурить трещины, но это позже. А пока...
В камине трещал огонь, шуршали страницы томика маминых любимых стихов, а на столике стояла тарелка с ломтиками хлеба, намазанного мармеладом — трофейным, добытым на вражеских складах провизии. Вчера ей привезли несколько ящиков с продуктами; курьер спросил только:
— Госпожа Зейна? Это ваше. Распишитесь в получении вот здесь.
Как некогда и Тилль, Зейна знала, от кого эта помощь. Она надкусила хрустящий поджаренный хлеб, придерживая пальцем страницу. Сладок ли был вражеский мармелад? Что ж, продукт как продукт. Вполне съедобный, даже вкусный. Ей вспомнился почему-то салют, устроенный вражескими пилотами в их с Тиной честь; один из них даже помахал рукой в кабине, пролетая мимо Зейны. Странная порой штука — война. Пошутили, подурачились, воздали должное любви, которая и на войне оставалась любовью и была понятна на любом языке — и продолжили драться. А теперь вот Зейна ела их мармелад.
Она перечитывала стихотворение, каждая строчка которого воскрешала в памяти милые сердцу воспоминания. Вот мама за холстом, в рабочем, перемазанном красками платье; вот Зира обнимает Зейну у стены с «Любовью», и они клянутся друг другу никогда не расставаться. Придя после той встречи домой, Зейна успокаивала своё счастливое волнение именно этими стихами.
Стук заставил её вскинуть глаза от страницы. Нет, это не ветка стучала в окно, это кто-то пришёл, и охваченное радостным холодком сердце Зейны даже угадывало, кто.
В сумерках, шелестящих весенним дождём, на пороге стояла улыбающаяся Тина — в кожаной лётной куртке, с капельками воды на плечах и с одним чемоданом.
— Базу восстанавливают, я перевелась служить сюда, — сказала она. — Здравствуй, пташка моя крылатая.
Предыдущая встреча на параде была только репетицией, настоящее воссоединение настало сейчас — с Зейной, повисшей на шее у Тины, звонкими поцелуями и кружением в объятиях. С повешенной на крючок вешалки курткой, осмотром дома и решением:
— Родная, я раздобуду краску, штукатурку и цемент. Эти трещины надо заделать. А ещё я видела — заборчик во дворе покосился. Тоже поправим. А ещё там, под клёном, грядка какая-то... Там у тебя что-то посажено?
— Ух, какая ты хозяйственная! Не успела приехать, а уже рьяно берёшься за домашние дела, — рассмеялась Зейна, прильнув к Тине и обвивая её шею руками. — Да, я там тыквенные семена посеяла. Старые, правда. Не знаю, взойдут ли.
— Я почему-то думаю, что взойдут. — И Тина прильнула к её губам жадным поцелуем. Мечта Зейны наконец исполнилась: целуясь, она зарывалась пальцами в её волосы.
Остановившись перед картиной, Тина спросила:
— А это же генерал-полковник Зира, да?
— Она самая.
— С кем это она?
— С моей мамой. Это грустная, но очень красивая история. — И Зейна, поддаваясь ненасытному желанию постоянно льнуть к Тине, опять обвила её руками и незамедлительно получила самый жаркий и ласковый поцелуй.
— Расскажешь?
— Обязательно. Чуть попозже.
Тыквенные семена взошли: однажды утром Зейна, выйдя из дома, увидела на грядке зелёные ростки — крепеньких, смешных малышей с покрытыми тонкой плёночкой листиками. К осени она сняла пять великолепных оранжевых тыкв с душистой мякотью, а апельсины ей прислала Зира. Вернувшаяся со службы Тина застала Зейну за варкой джема.
— Кашеваришь, милая?.. М-м, как пахнет... А что это будет?
— Такой джем варила мама. — И Зейна шутливо надела Тине на голову «шлем» из тыквенной корки.
Та, изображая возмущение, погналась за ней. Разумеется, настигла и осуществила возмездие — впилась поцелуем в губы, загнав Зейну на подоконник и пристроившись между её раздвинутыми коленями. Дурачась и обнимаясь, они в итоге чуть не уронили самое ценное — таз с джемом, и Зейна, отвесив Тине игриво-воспитательный шлепок по мягкому месту, рассмеялась:
— Так, всё, кыш отсюда! Ты мне тут всё сейчас перебьёшь, как слон в посудной лавке!
Вскоре на кухонном столе стояли стройным рядком баночки с солнечным, ярким джемом. Тине, конечно, не терпелось попробовать, и Зейна разрешила оставить одну баночку «на сейчас», а остальные убрала в прохладный погреб. Историю своей мамы и Зиры она, конечно, давно рассказала — сидя в обнимку с Тиной у камина и прихлёбывая чай.
А на следующий год, в тёплый денёк бабьего лета, сидя на лужайке за домом, они выглядели очень серьёзными и держались за руки, переплетя пальцы.
— Без этого никак, Тиночек. Только после этого я смогу осуществить то, что давно зреет в моём сердце. Именно в таком порядке. Сначала — дети, потом... это дело. Оно связано с мамой. — Зейна повертела кленовый лист и шутливо-ласково пощекотала им нос Тины. — Я сама так появилась на свет. Думаю, у меня получится.
— Ну, значит, пришла пора. Давай, — сказала Тина с мягким отсветом ясного неба в синих глазах.
Утром Зейна нарисовала на задней стене дома двух малышей — мальчика и девочку. А вечером мальчик уже тянул ручонки к модели крылатой машины, которую собрала Тина на досуге, отчего та едва не спикировала с полки.
— Эй, полегче, приятель! — погрозила ему Тина. — Я старалась, делала... А ты — бац! И всё. Ломать — не строить, знаешь ли!
К счастью, «бац» не случился, модель была поймана в полёте. Крушение было предотвращено. Девчушка, забравшись на колени к Зейне, трогала пальчиком её серёжку.
Волосы у ребят были как у Зейны, а глаза — Тины, небесно-синие. Сына назвали Юнеком, дочку — Агнией. Зира вышла в отставку, чтобы больше времени проводить с пополнившейся семьёй; хотя её короткие волосы стали совсем серебряными, будто инеем схваченными, но суровый мороз ушёл из её глаз.
Следующей весной Зейна посадила росток плюща у оштукатуренной кирпичной стены, одиноко стоявшей на окраине города. Закрыв глаза, она в мельчайших деталях воскрешала мамину «Любовь», погубленную вражеской бомбой. Она помнила её наизусть, до малейшего штриха и цветового перехода, но кисть почему-то не ложилась в руку, не хотела класть мазки. Рука и сама точно одеревенела. Озадаченная, Зейна стояла перед стеной, глядя на её подготовленную, покрытую грунтовкой поверхность. Краски тоже были готовы к работе, но как же заставить их перейти на будущую картину?