«Ну а мне что за дело? - говорит Билл, повышая голос. - Меня это не касается. Мой сын со мной. Тимми на днях вернулся домой. Его контузило или что-то типа того. Сейчас он немного не в себе, но скоро поправится».
«Хватит, Билл, - одернул его я, ох как же я был на него зол. - Если… когда они выкопают этот гроб, они наверняка найдут его пустым, если только ты не набил его камнями, после того как вынул оттуда своего парня, хотя я не думаю что ты это сделал. Я знаю, что произошло, Ганнибал, Джордж и Алан тоже знают, и ты знаешь. Ты свалял дурака, когда поперся в лес, Билл, и теперь у тебя, да и у всего города могут быть крупные неприятности».
«Думаю, вы, ребята, знаете, где тут выход, - говорит он. - Мне не нужно не объясняться, не оправдываться ни перед тобой, ни перед кем-либо еще. Когда я получил телеграмму, жизнь из меня вышла. Я прямо почувствовал, как она вытекает, будто моча по ноге. Да, я вернул своего мальчика. Но ведь у них не было прав забирать его у меня. Ему было всего семнадцать. Он - все, что у меня осталось после того, как его мать ушла от меня, и забирать его было незаконно. Так что на хер вашу армию, на хер Военное ведомство, на хер Соединенные Штаты Америки и вас тоже на хер, ребята. Я вернул его к жизни. Он скоро поправится. Вот и все, что я вам скажу. А теперь топайте, откуда пришли».
Уголок его рта дергался в нервном тике, а на лбу выступил пот, большими каплями, и тогда я понял, что он совсем рехнулся. Я бы тоже рехнулся на его месте. Жить с такой… тварью.
Луис почувствовал, как волна тошноты поднимается из желудка. Он выпил слишком много пива за короткое время. Очень скоро все это пиво полезет обратно. Тяжелое ощущение перегруженного желудка подсказывало: это случится скоро, ох, как скоро.
- Больше мы ничего не могли сделать. Мы собирались уходить.
Ганнибал говорит: «Билл, пусть Господь поможет тебе!»
А Билл отвечает ему: «Бог никогда не помогал мне. Я все делал сам».
И тут Тимми подошел к нам. Он даже ходил как-то неправильно, Луис. Тимми ходил словно старый-старый дед. Высоко поднимал одну ногу, ставил ее, потом подтягивал к ней другую, шаркая по земле. Так крабы ходят. Его руки свисали, как плети. Когда он подошел ближе, мы увидели красные отметины, пересекающие его лицо по косой линии, словно прыщики или маленькие ожоги. Я понял: это те места, где пули из фашистского пулемета прошили его тело. Удивительно, как ему голову не оторвало.
И от него воняло могилой. Мерзко воняло, как будто он гнил изнутри. Я увидел, как Алан Перинтон рукой закрыл рот и нос. Вонь была просто ужасной. Прямо-таки представлялось, как у него в волосах копошатся могильные черви…
- Хватит, - хрипло сказал Луис. - Я уже достаточно услышал.
- Еще не достаточно, - сказал Джад. Он сказал это серьезно и устало. - Еще не достаточно. На самом деле все было еще страшнее, словами этого не передать. Чтобы это понять, надо было видеть своими глазами. Он был мертв, Луис. Но и живым тоже. И он… он... он многое знал.
- Многое знал? - Луис подался вперед.
- Ага. Он долго смотрел на Алана, ухмыляясь смотрел… так что мы видели его гнилые зубы, а потом он заговорил, очень тихо, приходилось напрягать слух, чтобы хоть что-то услышать. Словно в его глотку засыпали гравий. «Твоя жена, Перинтон, трахается с тем мужиком, который работает с ней в аптеке. Как тебе это? Она кричит, когда кончает. Как тебе это? А?»
У Алана отвисла челюсть, было видно, что эти слова сразили его наповал. Алан сейчас в доме престарелых в Гардинере… по крайней мере, это последнее, что я о нем слышал... ему сейчас должно быть за девяносто. А когда это случилось, ему было сорок или около того, и ходило много разговоров о его второй жене. Она приходилась ему троюродной сестрой, и переехала в наши края к Алану и его первой жене, Люси, незадолго до войны. Люси умерла, а через полтора года Алан взял да и женился на этой девушке. Её звали Лорин. Ей было не больше двадцати четырех, когда они поженились. И о ней уже тогда говорили разное, ну ты понимаешь, мужчины называли её девушкой свободных нравов. А женщины прямо говорили, что она потаскушка. И Алан, надо думать, тоже что-то такое подозревал, потому что сказал: «Заткнись! Заткнись, или я вколочу тебе эти слова обратно, кем бы ты ни был!»
«Замолчи, Тимми» - говорит Билл, и видок у него еще хуже, чем был, словно его сейчас вырвет, или он упадет замертво, или и то и другое сразу. - «Замолчи, Тимми».
Но Тимми не обращает на него внимания. Повернулся к Джорджу Андерсону и говорит: «Твой обожаемый внук только и ждет, когда ты умрешь, старик. Деньги - вот все, что ему нужно, деньги, которые, как он думает, ты держишь в сейфе Бангорского Восточного Банка. Вот почему он так перед тобой заискивает, но за твоей спиной он насмехается над тобой, вместе со своей сестрицей. Старик-Деревянная Нога, вот как они тебя называют», - говорил Тимми и, Луис, только тут я понял, как изменился его голос. Он стал язвительным. Таким, каким мог бы быть голос внука Джорджа, если бы… если бы то, что он говорил, было правдой. «Старик-Деревянная Нога, - говорит Тимми. - Они оба говном изойдут, когда узнают, что ты беден, как церковная мышь, после того как все потерял в тридцать восьмом. Точно говном изойдут, да, Джордж? Или, может, ты попросишь своих внучков заткнуться?»
Джордж попятился, его деревянная нога подогнулась, и он упал на крыльцо Билла, опрокинув его кружку с пивом, он стал бледным, как полотно, Луис.
Билл кое-как поднял его на ноги и заорал на парнишку: «Тимми, прекрати! Ты должен прекратить это!» Но Тимми не прекратил. Он рассказал что-то нехорошее о Ганнибале, а потом и обо мне тоже, к тому времени он… был словно в бреду, я так скажу. Да, бредил, это точно. Кричал! И мы начали потихоньку отступать, а потом побежали, волоча Джорджа за руки, потому что крепления на его протезе слетели, и он почти отвалился с одной стороны, так что мысок ботинка смотрел в другую сторону и волочился по траве.
Когда я последний раз взглянул на Тимми Батермэна, он стоял на заднем дворе у бельевой веревки, с алым в лучах заходящего солнца лицом, на котором ясно были видны отметины, волосы у него были взъерошены и грязны... и он смеялся и визжал нам вслед, не умолкая: «Старик-Деревянная Нога! Старик-Деревянная Нога! И рогоносец! И блудник! До свидания, джентльмены! До свидания! До свидания!» - а потом он рассмеялся, и продолжал кричать… точнее, что-то внутри его кричало… и кричало… и кричало…
Джад замолчал. Его грудь вздымалась и опускалась слишком быстро.
- Джад, сказал Луис. - То, что говорил Тимми Батермэн о тебе… Это была правда?
- Да, правда, - пробормотал Джад. - Господи! Это была чистая правда. По молодости я захаживал в публичный дом в Бангоре. Я не один такой, хотя некоторые, думается, все же не сворачивают со стези добродетели. А вот у меня иной раз возникало желание испытать что-то новенькое, чтобы кто-то посторонний приласкал мою плоть. Или заплатить какой-нибудь женщине за то, чтобы сделать с ней кое-что, о чем язык не повернется попросить у собственной. У мужчин тоже могут быть свои тайны, Луис. Ни чего особо страшного в том, что я делал не было, и к тому времени я уже лет восемь - девять как перестал ходить налево, да и Норма не ушла бы от меня, если бы узнала. Но что-то в ней бы умерло навсегда. Что-то милое и нежное.
Красные, воспаленные глаза Джада наполнились влагой. «Слезы стариков особенно неприятны», - подумал Луис. Но когда Джад протянул руку через стол, Луис крепко ее пожал.
- Он говорил нам только плохое, - через мгновение продолжил старик. - Только плохое. Видит Бог, в жизни каждого человека немало грязи, не так ли? Через два или три дня Лорин Перинтон навсегда покинула Ладлоу, и горожане, те, кто видел, как она садилась в поезд, говорили, что под каждым глазом у неё красовалось по фонарю, а обе ноздри были заткнуты ватой. Алан… он никогда не говорил об этом. Джордж умер в 1950 году, и если он что-то и оставил своему внуку и внучке, я никогда об этом не слышал. Ганнибала вышибли со службы, именно за то, в чем его обвинял Тимми Батермэн. Не скажу за что точно, - зачем тебе знать все подробности, - но если вкратце, то за присвоение общественных средств. Ходили разговоры, что его даже пытались отдать под суд за хищения, но до этого так и не дошло. Потеря хлебной должности была сама по себе достаточным наказанием.
Но ведь в каждом из них было что-то хорошее. Только люди об этом обычно не помнят, а помнят только плохое. Ганнибал основал благотворительный фонд в пользу Восточной больницы, прямо перед началом войны. Алан Перинтон был одним из самых великодушных и щедрых людей, которых я когда-либо знал. А старина Джордж Андерсон хотел лишь вечно руководить своим почтовым отделением.
Но оно говорило о них только плохое. Оно хотело, чтобы мы помнили только плохое, потому что оно само было плохим… и потому что оно знало, что мы представляем для него опасность. Тимми Батермэн, который отправился на войну, был обычным хорошим парнишкой, Луис, может быть немного туповатым, но добросердечным. То, что мы видели в тот вечер, то, что смотрело на заходящее красное солнце… это было чудовище. Может быть, зомби, или диббук, или демон. А может, у этой твари и вовсе не было названия, но микмаки знали, что это такое, с именем оно или без.
- И что же? - Оцепенев, спросил Луис.
- Нечто, к чему прикоснулся Вендиго, - четко проговорил Джад. Он сделал глубокий вдох, на мгновение задержал дыхание, медленно выдохнул и посмотрел на часы. - Ох ты, черт. Время-то уже позднее, Луис. Я рассказал тебе раз в девять больше того, что собирался.
- Сомневаюсь, - возразил Луис. - Слишком уж красноречиво ты говорил. Расскажи мне, чем все закончилось.
- Через два дня в доме Батермэна случился пожар, - сказал Джад. - Все сгорело дотла. Алан Перинтон говорил, что это явно был поджог. По всему дому был разлит керосин. Его запах чувствовался еще дня три после пожара.
- Значит, они оба сгорели.
- Да, все так, они сгорели. Но умерли они раньше. Тимми получил две пули в грудь из пистолета, который Билли Батермэн всегда держал под рукой, старый «кольт». Пистолет обнаружили в руке Билла. Похоже, вот что он сделал: застрелил сына, уложил его на кровать, а потом разлил по всему дому керосин. Затем сел в свое мягкое кресло у радиолы, чиркнул спичкой и засунул ствол «кольта» 45 калибра себе в рот
- Боже, - пробормотал Луис.
- Обгорели они изрядно, но окружной медэксперт сказал, что, по его мнению, Тимми Батермэн был мёртв уже две или три недели.