Это абсурд, вранье:
череп, скелет, коса.
«Смерть придет, у нее
будут твои глаза».
Введя в стих слово "абсурд" Бродский продемонстрировал, по крайней мере, посвященным [еще предстоящее нам] знакомство с довольно разнообразным материалом; слова "приход женщины" – углубленное проникновение в него. Нет смысла обсуждать вопрос о том, каким образом (и на каком языке) Бродский добыл (и читал) Павезе в Ленинграде. Но даже если в самом начале был английский перевод, у поэта хватило чуткости докопаться до оригинала. Так или иначе, результат налицо.
Когда-то я полагал, что являюсь вторым (именно, вторым после Брейтбурда) неитальянским литератором, увлекшимся метафорой Павезе. Бродский отодвинул нас обоих назад. А потом оказалось, что имя нам – легион. Много позднее я напоролся на эксплицитное прозаическое признание, объяснившее буквально все. Американский поэт и критик А. Вильямсон (Alan Williamson) написал в одной из своих статей (правда, уже в 1995 году, оглядываясь назад) буквально следующее:
"Как говорил Роберт Фрост, существуют стихи, которые мы знаем еще до того, как прочитали. Для меня в течение многих лет последний сборник Чезаре Павезе с его жестоким, останавливающим сердце названием Verra la morte e avra i tuoi occhi, которое я перевел как "Смерть придет и посмотрит на меня твоими глазами" (Death Will Come and Look at Me with Your Eyes) был именно таким; я приступил к его переводу просто как к существованию".
Что ж, выходит, что Павезе в защите (даже как поэт) не нуждается. Такое (жестокое, останавливающее сердце) впечатление дано оставить не каждому. В многоязычии – просто мало кому.
Однако это еще не все.
В своем предисловии Брейтбурд пишет:
"Самым удавшимся из произведений Павезе, ’его лебединой песней’ считает известный итальянский исследователь литературы Карло Салинари повесть ’Луна и костры’… Эпиграф к этой книге взят из ’Зимней сказки’ Шекспира: ’Зрелость – это всё’".
Поразительно! Трудно поверить – человек, замечательно переведший повесть, не удосужился проверить происхождение эпиграфа к ней. Нет этих слов (Ripeness is all) в "Зимней сказке". Они взяты из последнего, пятого акта "Короля Лира" (сцена 2) и посвящены все той же поучительной теме – взаимоотношениям человека со смертью. Отметим, что в самой повести эпиграф переведен иначе, лучше: "В зрелости – всё".
Нелишне отметить, что, если верить русским переводам Шекспира, этих слов нет не только в "Зимней сказке", но и в "Короле Лире". До такой степени нет, что непредвзятому читателю их (или даже точку их нахождения) ни за что не обнаружить.
Вот как выглядит соответствующее место в классическом пастернаковском переводе "Короля Лира". Основная часть коротенькой, безмерной, гениальной, жизнелюбивой 2-й сцены пятого акта переложена следующим патетическим образом:
Эдгар: Бежим, старик! Дай руку мне. Бежим!
Король разбит. Его и дочь схватили.
Они в плену. Скорей дай руку мне!
Глостер: Зачем бежать? Сгнию на этом месте.
Эдгар: Опять дурные мысли? Человек
Не властен в часе своего ухода
И в сроке своего прихода в мир,
Но надо лишь всегда быть наготове.
Идем.
Глостер: Идем. Ты совершенно прав.
Уходят.
Ну? Где тут Ripeness is all? Или хоть просто "зрелость"?
А вот старинная альтернатива – перевод немногословного А. Дружинина:
Эдгар: Беги, старик! Дай руку! Прочь отсюда!
Разбит король, и он, и дочь в плену!
Дай руку! Что ж?
Глостер: И здесь могу я сгнить.
Зачем пойду я прочь?
Эдгар: Как? Ты опять
Поддался мыслям вредным? Мы должны
Теперь сносить: на то мы в свет родимся.
Всесильно время. Ну, пойдем!
Глостер: Ты прав!
Уходят.
Есть предложения?
У Шекспира все иначе.
Edgar: Away, old man; give me your hand; away!
King Lear hath lost, he and his daughter ta'en:
Give me your hand; come on.
Gloucester: No further, sir; a man may rot even here.