Возьми ж на радость дикий мой подарок,
Невзрачное сухое ожерелье
Из мертвых пчел, мед превративших в солнце.
Дважды мертвый улей, лодка Харона, да и пчелы неживые. Неспроста, ибо пчелы Персефоны – это (буквально) пчелы смерти.
У Ахматовой тоже нет недостатка в пчелах. Например (с посвящением фатальной О.Глебовой-Судейкиной):
Пророчишь, горькая, и руки уронила,
Прилипла прядь волос к бескровному челу,
И улыбаешься – о, не одну пчелу
Румяная улыбка соблазнила
И бабочку смутила не одну.
Есть и знаменитая оса (тоже мертвая):
Я сошла с ума, о мальчик странный,
В среду, в три часа!
Уколола палец безымянный
Мне звенящая оса.
Я ее нечаянно прижала,
И, казалось, умерла она,
Но конец отравленного жала
Был острей веретена.
Разумеется, есть и логос. Как ни странно, он смертен. Как говорится, внезапно смертен.
И даже я, кому убийцей быть
Божественного слова предстояло,
Почти благоговейно замолчала,
Чтоб жизнь благословенную продлить.
Оставим пока в стороне связь тезиса «слово есть бог» с пчелами, живыми и мертвыми, – и пойдем дальше.
Раскроем русский Новый Завет – в официальном Синодальном переводе. Здесь на самом видном месте стоит знакомое (Иоанн, 1:1):
«В начале было Слово, и Слово было с Богом, и Слово было Бог».
Этот красивый пассаж и цитирует Гумилев. Все в порядке?
Нет. В абсолютно каноническом, стопроцентно священном греческом первоисточнике этот стих выглядит подозрительно непохожим:
«Ἐν ἀρχῇ ἦν ὁ λόγος, καὶ ὁ λόγος ἦν πρὸς τὸν θεόν, καὶ θεὸς ἦν ὁ λόγος.»
“En arche en ho logos kai ho logos en pros ton theon kai theos en ho logos.”
«Вульгата», канонический латинский перевод Евангелия, восходящий к блаженному Иерониму (IV-V века н.э.), подтверждает наши подозрения (разумеется – ибо латынь понятнее греческого):
“In principio erat Verbum et Verbum erat apud Deum et Deus erat Verbum.”
Лютеровская немецкая Библия, кстати, относительно недавняя – туда же:
“Im Anfang war das Wort, und das Wort war bei Gott, und Gott war das Wort”.
Перевод Евангелия на иврит – туда же:
"בְּרֵאשִׁית הָיָה הַדָּבָר, וְהַדָּבָר הָיָה עִם הָאֱלֹהִים, וֵאלֹהִים הָיָה הַדָּבָר."
Арамейские эмуляции в этом [еще не объявленном нами] смысле ничем не отличаются.
Ну, и окончательно добивает нас церковнославянский перевод, хорошо понятный русскоязычному читателю:
«Въ началѣ бѣ слово и слово бѣ къ Богу и Бог бѣ слово».
То есть: здесь и ранее не «Слово бѣ Бог», а «Бог бѣ слово»! Не «Слово было Бог», как нам пытаются внушить, а «Бог был слово». Последнее – намного более понятное, но не слишком монотеистическое утверждение, естественно возникшее в красочном греческом оригинале и плавно перетекшее в латинскую и другие, включая древнюю славянскую, интерпретации. Гораздо позднее и Западная, и Восточная церкви развернули его на 180 градусов – по нехитрым теологическим соображениям.
По каким соображениям? Нынешний тезис «Слово есть Бог» означает лишь что логос, то есть Иисус и/или его откровение, – божественной природы. Трудное, но теологически безобидное утверждение. А вот древний тезис «Бог есть слово» суть сведение бога к низшей конкретности, урезание его трансцендентности, хуже того, попытка дать ему определение. Беда в том, что в древности полной трансцендентности от бога не требовали и определять его не запрещалось! Ровно поэтому поздние теологи, как западные, так и восточные, отмели исходное философское, языческое по сути наполнение древней формулы и инвертировали опасный евангельский стих. С синодальным переводом мы уже знакомы. В «Библии короля Якова» сказано ровно то же самое:
“In the beginning was the Word, and the Word was with God, and the Word was God.”