Пока Поланский был в командировке, на завод прислали комиссию, главной целью которой было снять директора. Ещё совсем недавно для этого достаточно было указания министра. Теперь же требовался формальный повод. Директор знал это и отчаянно сопротивлялся. Он издал специальный приказ о поощрении усердных работников и наказании безответственных. Нина Михайловна, боясь оказаться в числе последних,
ходила на работу больная. Боря убеждал её взять бюллетень. Он говорил, что она может заразить детей, а их здоровье гораздо важнее любого утренника и ничего страшного не произойдёт, если они не выучат пару новых песенок. Но Нина Михайловна не хотела подводить коллектив, она была убеждена, что её работа может повлиять на результаты проверки, а это, в свою очередь, отрицательно отразится на её муже. Боря не понимал, прикидывается она или искренно так считает, но на всякий случай объяснил ей, какой бардак царит в каждом цеху и при желании любого начальника можно посадить лет на пять. Члены комиссии всё это прекрасно знают и проверять детский комбинат не будут.
Убедить тёщу не удалось и несколько дней она ходила на работу, заражая детей, но её трудовой энтузиазм не спас директора и Поланский, вернувшись из командировки, уже должен был отчитываться новому начальнику.
Звали его Александр Владимирович Трушин, было ему сорок два года и во время первой встречи он внимательно приглядывался к руководителю юротдела. Лев Абрамович подробно рассказал о своей поездке на полигон, а потом перешёл к текущим делам, одним из которых была тяжба с подшефным колхозом, продолжавшаяся несколько лет. Колхоз "Путь к коммунизму" заказал на заводе дорогое оборудование и, воспользовавшись тем, что к оговоренному сроку оно не было сделано, отказался его покупать. Подобный трюк подопечные проделывали довольно часто и до сих пор им прощали долги, но на сей раз стоимость станков выражалась семизначными цифрами и Лев Абрамович решил не уступать.
Колхоз считался передовым и совсем отказаться от своих обязательств не мог. Он был одним из немногих рентабельных хозяйств, но разбогател не на молоке, мясе или картошке, а на скобяных товарах. Делали их в подсобном цеху, который был организован в конце 30-х годов как мастерская по изготовлению колючей проволоки. Тогда на неё был очень большой спрос и председатель, Егор Кузьмич Заречный, молодой, энергичный и очень осторожный человек, быстро уловил конъюнктуру и несмотря на то что сам сильно недовыполнил план по раскулачиванию местных богатеев, ухитрился остаться вне учреждений, использовавших его продукцию. Впоследствии колхоз стал выпускать гвозди, а совсем недавно Егор Кузьмич решил перейти на изготовление шурупов и метчиков с помощью новейших станков с числовым программным управлением. Эти станки он и заказал заводу, но вскоре выяснил, что в обслуживании они весьма капризны, эффективно работать на них могут только высококвалифицированные специалисты, а ремонт их безумно дорог. Лев Абрамович, встречаясь с председателем на партхозактивах, пытался убедить его вернуть долг, но тот всё время находил уважительные причины отсрочить платежи. У него была простецкая физиономия курского крестьянина, под которой скрывался очень хитрый мужик и отличный хозяин. Он никогда не избегал Поланского, но если тому удавалось перевести разговор на невыплаченные долги, всегда рассказывал ему, почему именно сейчас у него нет ни копейки и приходится экономить на мелочах. Недавно, например, он нанял шабашников для постройки жилого дома и поскольку они себя очень хорошо зарекомендовали, заключил с ними договор на строительство свинарника. Конечно, они заломили бешеную цену, но иметь с ними дело всё равно выгодно, ибо они работают быстро, и свинарник окупится за пару лет, так что нынешнее поколение советских свиней хоть и не доживёт до коммунизма, но зато пойдёт на убой из современного, оборудованного по последнему слову техники помещения, а не из старого и грязного, построенного ещё при культе личности и больше похожего на один из лагерей Гулага. Строительство выгоднее всего начать именно сейчас, потому что под "Продовольственную программу" у государства можно получить большой заём на очень выгодных условиях. "Выгодные условия" на его языке означали, что долг он отдавать не собирается.
В следующий раз он оправдывался тем, что приобрёл дорогущее медицинское оборудование для колхозной больницы и вынужден был повысить зарплату врачам. Ведь если у них не будет стимула остаться в деревне, они сбегут в Москву, которая находится всего в часе езды. Так что лишних денег у него нет и в данный момент он долг отдать никак не может.
Судиться с ним было безнадёжно, потому что органы власти всегда поддерживали хромающее сельское хозяйство и Лев Абрамович обратился за помощью в своё Министерство. Завязалась война авторитетов, а судья, не зная чью сторону принять, всё время откладывал слушание.
- Сделайте, всё возможное, чтобы вернуть затраченные деньги, - сказал директор, выслушав рассказ, - а то они нам вообще на голову сядут. Что у вас ещё?
- Ещё... есть у меня одно запутанное дело. - И он рассказал о Горюнове, выразив сомнения в правильности собственных действий.
- Дело закрыто? - спросил Трушин.
- Да.
- Ну так и оставьте его в покое, у вас, наверное, и без того много работы.
На этом они расстались и некоторое время новый директор Льва Абрамовича не беспокоил. Поланский к этому не привык: предыдущий
руководитель очень часто с ним советовался. Он не хотел неприятностей и по мере возможности перекладывал ответственность на начальника юротдела. Трушин же относился к своему теперешнему назначению, как к промежуточной ступени. Ему нужно было показать, что он провёл реорганизацию, в результате которой работа завода значительно улучшилась, а для того чтобы его реформы выглядели более весомо, он стал отправлять на пенсию руководителей высшего и среднего звена. Лев Абрамович иногда встречал своих бывших сотрудников у гаражей, где они проводили целые дни, не зная чем себя занять. Он несколько раз приходил туда, чтобы поддержать их, но кроме горьких упрёков и жалоб на директора, ничего не слышал. Это действовало на него угнетающе и он отгонял от себя мысли о надвигающихся неприятностях. Он считал, что бороться с ними надо по мере их поступления. Вскоре, однако, неизбежное произошло.
Директор вызвал Поланского, сказал, что прекрасно понимает, как ему трудно работать после облучения. Конечно, это не значит, что Лев Абрамович должен сразу закончить свою трудовую деятельность, но ему пора подумать о постепенном уменьшении нагрузки.
- Для начала мне надо подумать о том, на что я буду жить, - ответил Поланский.
- Я гарантирую вам персональную пенсию, - сказал директор и через несколько дней издал приказ о назначении нового начальника юротдела. Роль Поланского оговорена не была и Трушин полагал, что Лев Абрамович уйдёт сам, однако Поланский продолжал работать и не уступал своего места в кабинете. Теперь больше чем когда бы то ни было он хотел быть среди людей, в привычной обстановке. Он понимал, что сидеть дома, вспоминать о последней командировке и думать о будущем, которого осталось не так уж много, слишком тяжело. Он и сейчас продолжал сторониться своих бывших коллег, устроивших своеобразный мужской клуб у гаражей. Он не хотел становиться членом этого клуба, считая что общение с неудачниками и пенсионерами сделает и его неудачником и пенсионером, пусть даже и персональным. А может, и ещё хуже - брюзжащим и всегда недовольным стариком.
Его упрямство неприятно удивило Трушина и он издал новый приказ, в котором освобождал Льва Абрамовича от занимаемой должности в связи с плохим состоянием здоровья и уходом на заслуженный отдых. Поланский доработал до конца дня, а уходя демонстративно ничего не взял из своих вещей. Дома он рассказал о случившемся жене. Она ждала этого, и, как могла, старалась его успокоить. Она предложила ему самую действенную с её точки зрения меру - нянчить внучку. До сих пор
он был лишён этого удовольствия и теперь мог наверстать упущенное, а потом что-нибудь наверняка подвернётся.
- Нет, - решительно возразил он, - я буду добиваться восстановления в должности. На меня весь завод смотрит и каждый мой шаг доносят директору. Город у нас маленький и если я соглашусь на роль деда, Трушин решит, что я сдался.
- Ты, наверное, стесняешься показываться с Леной, чтобы люди не поняли какой ты старый, - сказала Нина Михайловна, пытаясь хоть как-то растормошить его, - это глупо, я же не стесняюсь быть бабушкой, а я женщина и на меня ещё многие молодые мужчины заглядываются.
- Ну и молодец, так и продолжай, а я буду бороться.
- Как?
- По пунктам опишу все его противозаконные действия и отправлю жалобу в Министерство, а копии в горком партии и газету "Правда".
- Отправьте ещё одну в журнал "Мурзилка", - посоветовал Борис.
- В "Мурзилку" я отправлю тебя.
- С этими людьми бороться бесполезно, - сказала Нина Михайловна, - ты только здоровье подорвёшь и нервы расшатаешь. У тебя есть приличная пенсия, я ещё работаю, так что с голоду мы не умрём.
- Ты на мою пенсию не проживёшь.
- Ну, так устройся куда-нибудь. На заводе свет клином не сошёлся.
- Конечно, не сошёлся, но сначала я хочу, чтобы меня восстановили на прежней должности. Пусть все видят, что на новое начальство тоже есть управа.
- Ты лучше подумай, как тебе инфаркт не получить.
- Мне и кроме инфаркта есть от чего ноги протянуть.
- От чего? - спросила Нина Михайловна. Поланский какую-то долю секунды колебался, не зная, говорить ей об облучении или нет, но ещё до того как решение было принято он повторил давно привычное:
- Из-за тебя конечно!
Военную кампанию против директора он начал с того, что купил печатную машинку и стал учиться печатать десятью пальцами. Одновременно он приступил к сочинению писем. Это было для него привычным делом, но сейчас он особенно старался, многократно исправляя, переделывая и оттачивая каждую фразу. Нарушений закона в приказах директора было больше чем достаточно и каждое из них, умело выставленное напоказ и проанализированное со всех сторон, становилось весомым аргументом в пользу Поланского. Из описаний Льва Абрамовича Трушин представал закоренелым преступником, заслуживающим если не высшую меру, то, по крайней мере, пожизненное заключение в тюрьме строгого режима. Раньше Поланский часто пользовался бюрократическими пружинами советской системы, хорошо знал где они находятся и нажимал на них с точно выверенной силой. Борьба с директором стала целью его жизни и хотя домашние считали её безнадёжной, он продолжал сражение с завидным упорством. Письма он отправлял с уведомлением, а копии хранил в специальной папке, где также имелась информация о том, кому и когда были посланы оригиналы. Через два месяца он получил открытку из Министерства о том, что его жалоба рассматривается и, как только решение будет принято, ему сообщат, а ещё через месяц его вызвали в райком партии. Поланский пошёл туда с большими надеждами, но инструктор, задав несколько ничего не значащих вопросов, стал говорить о том, что завод выпускает оборонную продукцию, которая особенно важна в момент острой политической борьбы между двумя социальными системами и директору такого ответственного предприятия нужны молодые, энергичные помощники. Лев Абрамович же, при всей своей высокой квалификации и богатом опыте, уже не может работать с прежней отдачей, особенно после того, что с ним случилось, но зато теперь у него есть персональная пенсия и он заслужил право наслаждаться спокойной жизнью. Трушин, в качестве признания его заслуг, обещал предоставлять ему бесплатную путёвку в заводской дом отдыха по крайней мере два раза в год.
- Я всё это приму только после того, как меня восстановят на прежней должности, - сказал Поланский, - а пока этого не произойдёт прошу меня не беспокоить.
- Но мы хотели уладить... - начал было инструктор.
- Ты меня понял? - перебил его Поланский.
- Вы даже не выслушали...
- Ты меня понял? - повторил Поланский таким тоном, что инструктор больше уже ничего улаживать не захотел.
- Ну, как? - спросила его Нина Михайловна, когда он вернулся.
- С сильным не борись, на бедной не женись, - только и ответил он.
Однако сам он, давно женившись на бедной, продолжал бороться с сильным.
Пока бюрократическая машина переваривала его письма и в войне наступило затишье он решил исправить свою ошибку в деле Горюнова и отправился к художнику.