— Да, пожалуйста!
— Есть! — и тонкие пальцы засновали быстро и размеренно по клавиатуре.
Аппарат завыл, застучал, выбросил из щели длинную, узкую ленту, выскакивающую из нутри ровными скачками.
— Москва… Москва… Москва — шумело в проводах и в тысячевёрстное пространство скользил по проводам уверенный вызов маленького телеграфиста:
— Москва… Москва… Москва..
Через полчаса Мишка откинулся назад, блеснул радостно глазами и сказал толстым голосом:
— Готово… Можно начинать!
— Готово? Кремль у вас?
— Кремль держу… давайте!
Антонов придвинул стул к аппарату, вытащил из кармана портсигар и протянул его Мишке.
— Курите…
Мишка хоть не курил, однако папиросу из вежливости взял и даже зажигалку вынул с фасоном.
Антонов открыл свой маленький блок-нот, глянул в него боком — закрыл. Обвел глазами усталыми помещение и остановился взглядом на маленьком телеграфисте.
И долго, долго смотрел он, как раскуривает Мишка, и глаза его — под огромными, очками — затянулись влажными пятнами.
— Ну, — сказал Мишка, передвигая ухарски папиросу в уголок рта.
— Вы соединены с Кремлем?
— Да… с Кремлем!
— Попросите к аппарату тов. Троцкого!
— Попросите к аппарату тов. Троцкого. — сыпит Мишка, а в душе — кошки скребут:
— Эх, мамка, посмотрела бы ты сейчас на твоего Мишку!
…тюрьмы разгружены… всего… необходимо пересмотреть.
… срочные распоряжения…
Переговоры продолжались полчаса.
На прощанье Антонов крепко пожал Мишкину руку, высыпал на клавиши Юза папиросы и» портсигара и поднялся:
— Наклеете весь разговор на бумагу и принесете мне… сами! Вы знаете, где я нахожусь?
— Знаю!
Антонов надвинул глубже шапку, запахнулся в широкие полы дохи и медленным шагом вышел из помещения.
Не успел он и двери захлопнуть за собой, а Васька — тут, как тут:
— Ну что?.. Ну, как?
— До-о-обрый! Папиросами угощал и попрощался за руку. Совсем не страшно. Ну, ты…
— Васька! Выйди, пока!..
— Чего?
Мишка нахмурился, сдвинул брови и произнес значительно:
— Все, что я передавал здесь, останется между нами — мною, Троцким и Антоновым, и ты не должен знать, о чем переговоры шли — мал еще.
— Ладно! — согласился Васька, хотя по лицу его было видно, что такое недоверие здорово зацепило его. — Ты только скажи мне, что там говорил Троцкий в рассуждении буржуев?
— Ну, не вертись тут, — хмуро оборвал его Мишка, — тут революционное дело, государственная тайна, можно сказать, а он вертится. Выдь-ка за дверь, да присмотри там за порядком!
Васька надулся, рассердился, но вышел.
А Мишка, наклеив ленту на чистые телеграфные бланки, и, отдав кое-какие распоряжения своему заместителю, двинул на седьмую линию.
Ночь темная. Пути жуткие.
Платформы — глухие, пустынные.
На все платформы — одно желтое пятно — один бессонный фонарь станционный.
Идет Мишка, спотыкается, рукою наган нащупывает, а сердце лижут холодные языки страха.
— Стой! — вынеслось из темноты угрожающе и следом за окриком брякнул затвор.
— Свой!