Холоп августейшего демократа - Валерий Казаков 16 стр.

— Ну и сколько ты за этот трофей хочешь? — не обращая внимания на гнев подельника, поинтересовался старший.

— Много, — потупившись, промолвил парень, — мне скоро жениться, а дома — вошь на аркане, да и нет ещё своего дома. Так что и считайте: деньги на избу — раз, на хозяйство, корову и прочую животность — два, на приличную свадьбу — три, и на выкупа — четыре.

— Ты совсем оборзел, щенок! — взвыл Сар-мэн. — Я те счас дам и откупа и закупа, и тёлок с хряками впридачу! Ты у меня.

— Сар-мэн, дорогой, — остановил его вожак — что это ты, ров­но премьер какой, лаешься? Правильно парень всё считает. Хорош, я на твои условия согласен. Будет тебе и хозяйство, и вольная, и ещё сверху от нас с твоим атаманом. Правда, почтенный?

Не понимая ещё, куда клонит старший, Сар-мэн на всякий случай согласился.

— Тогда по рукам! Так откуда у тебя эта вещица? Только не бреши!

— А когда к кораблю-то бегли, у одной девы, что с дедом приплыла, она и обронилась. Я сперва думал отдать, а в перепуге- то и забыл. И хорошо это оказалось. Мы это, в посудину залез­ли, и она поплыла, да шибко так, не глядя, что против течения! Я и глазом-то моргнуть не успел, а перед нами водопад, ну знае­те вы — исток Бел-реки. Камни там и скалка высока, ну, думаю, кердык нам пришёл!

Было видно, что парень не врал, побелел даже от воспоми­наний, замолк, губы только шевелятся.

— Ну и чё ж ты язык-то прикусил, гутарь дале, — понудил его Сар-мэн, — не томи душу.

— Тяжко, дядюшки атаманы, гутарить, словы вон шепчутся, а звуков никаких нетуть. И в ухо будто кто шепчет: молчи, мол­чи! Не могу говор изо рта пустить, не лезет он.

— Ты дурку-то не танцуй, сам же мне говорил, что пещера там с Шамбалой, — строго напомнил младший атаман.

— Ну, говорил, а ныне не можу. Запрет на меня какой-то лёг.

— А почём ты взял, что в Шамбалку вы попали? — негромко спросил Макута.

— Так оно само как-то в голову втемяшилось. Я преждь-то и слова такого не знал.

— А назад как выбрался? — уже строже вопросил вожак.

— Всего не помню, мот, и помню, да уста связаны. Одно токи знаю, что очухался в воде пред водопадом, и эта кисея на мне висит, — ткнул он пальцем на свой трофей.

— Ну это уже кой-чего! А ну-ка, Сар-мэнушка, накинь на этого онемелого плат, да пихни его, что есть мочи, вот в эту за­крытую дверь.

Проделано это было быстро и молча. Юнька с диким воплем полетел на толстенную дубовую дверь, но вместо того, чтобы за­шибиться насмерть, вошёл в доски, как нож в масло, и его ис­тошный вопль уже слышался изнутри избы.

Сар-мэн дёрнул на себя ручку — недалеко от порога на полу лежал Юнь, удивлённо глядя на атаманов. Он был цел и невредим.

В это самое время за горой и послышались выстрелы.

— Что у тебя за пальба в лагере? — мрачно сдвинул брови Макута.

— Не ведаю, счас разберусь, — и вдруг весь побелев, Сар- мэн бросился к тропе, по которой недавно ушли прогуляться влюблённые.

Впереди и позади атамана бежали разбойники, лязгая затво­рами разномастного оружия. «Неужели эта дура во всё поверила и попёрлась сама к старой пещере? — колотилась в голове одна единственная мысль. — И надо же ему было вчера ночью после бурных ласк предположить, что второй лаз в эту, чёрт бы её под­рал, Шамбалу находится под большим синим камнем в той стран­ной пещере, что разверзла свою чёрную пасть как раз с другой сто­роны горы, где прилепился его дом. А что ему оставалось делать, если эта стерва подслушала часть его разговора с Юнькой, где тот хвастался, что знает, как проникнуть в потаённую страну. Выхода не было! Не рассказывать же ей правду. Хотя и про пещеру он зря поведал, там действительно был тайный лаз и не только в божьи чертоги, а в его дом. Открыл его ещё покойник-отец, когда обосно­вывал под горухой своё зимовье, сам в одиночку обустроил, всё обладил и только перед смертью поведал об этой тайне сыну. Там, в этом сумрачном лабиринте, в укромном месте было припрятано и всё фамильное добро, с такой нелёгкостью добытое и отцом и сыном. Был там, в срединной пещере, и странный камень, который иногда вроде как светился серым светом. Ещё батя засыпал его землёй от греха подальше. Одним словом, непростая была пещер­ка, поэтому денно и нощно на тропах, ведущих к ней, дежурили верные Сар-мэну люди, имевшие строгое указание стрелять в лю­бого без всяких предупреждений и окриков. Местные это знали и на заповедный откос даже носа не казали.

«Вот дура! А что дура, сам хорош — наплёл девке с три короба, уж чего-чего, а красок ты, придурок, не пожалел! Будто не знаешь её вечную тягу к любым авантюрам. Так что сам виноват, ты её и подтолкнул к этой чёртовой норе, будь она неладна! Ну, сумасбродина, останься только жива, на жопе живого места не оставлю, хватит мне с тобой цацкаться!» — атаман спешил что есть мочи.

Он любил эту странную и взбалмошную женщину, любил давно и трепетно, ещё со студенческих времён, когда батя вытя­нул его из соседней банды и погнал в Объевру на учёбу. Старик считал, что приличный бандит без Сарбонны — просто дрему­чий лох, сам-то он в своё время с отличием закончил академию госслужбы при президенте, тогда ещё подобным образом име­новался Преемник. Скрепя сердце, он исполнил волю родителя, хотя даже по прошествии времени так и не смог понять, помогала ему эта учеба в жизни или нет. Помнилось только одно, вернув­шись к разбойному промыслу, многому пришлось учиться зано­во, а главное, привыкать к свободе. Вот Гопс со своей свободой никогда не расставалась, она у неё всегда сидела внутри и порой вытворяла такое, что ему, уже взрослому мужику и отъявленно­му негодяю, становилось неловко.

Сар-мэн остановился. Навстречу к нему по тропе спешила небольшая ватага. Впереди, шатаясь, шёл Енох, неся на руках Эрмитадору. Руки и ноги женщины болтались, словно тряпич­ные, Маша поддерживала ей голову и всё время что-то говорила. Атаман выставил вперёд свои крепкие руки, готовый принять до­рогой ему груз.

— Мэн, осторожно, осторожно, она очень слаба. Врач ну­жен срочно, может, ещё и спасём, пуля прошла навылет. Голову, голову поддерживайте! Говори, говори с ней, Сар-мэн, она тебя всё время звала и просила, чтобы ты отнёс её на какой-то синий камень.

— ...на камень, на камень. они спасут меня. прости, про­сти, — еле шевеля губами, шептала девушка, пытаясь прижаться к близкому ей человеку.

— Сейчас, сейчас, маленькая, сейчас будет доктор. — в от­чаянье шептал Сар-мэн.

— Не надо доктора. на камень, на камень, Сар-мэнчик, ми­ленький.

Доктор в банде был. И не один. Но спасти Эрмитадору они не смогли.

— Чудеса не по нашей части, — осмотрев раненую, произ­нёс старенький лекарь, вытащивший десятка три разбойников с того света. — Странно, что при такой ране она ещё до сих пор подаёт признаки жизни. Это, Макута-бей, просто нереально.

Сар-мэн, как каменный, ещё часа два сидел рядом с уже остывающим телом и никак не мог заплакать. Он хотел, звал спасительные слёзы, они не шли, а в ушах стоял Эрмин шёпот: «Отнеси меня на синий камень, они меня спасут.» Никто не решался трогать понурого и, казалось, обратившегося в извая­ние атамана, таким его ещё никогда не видели. Наконец пришли местные старухи, завернули её в холсты и унесли с причитания­ми и только им одним понятным воем.

Даша опоила Машеньку каким-то успокаивающим зельем, и та спала глубоким сном, крепко уцепившись за руку Еноха.

Макута о чём-то негромко говорил на террасе со стары­ми бандитами или уходил далеко в сторону секретничать с по­сыльными, которые прилетали к нему с разных уголков окуёма. Смерть городской оторвы, выбившая из седла Сар-мэна, спутала все карты Бею, он был угрюм, замкнувшись на своих невесёлых мыслях. В иное время можно было и три, и девять, и все сорок дней дожидаться возвращения к нормальному состоянию вожака местной ватаги, но сегодня не то, что день, каждый час был на счету. Посыльные докладывают, что по всему чулымскому краю шатается масса пришлого люду, и все на разные лады выпыты­вают местных про Шамбалку. Отдал приказ грабить чужаков не­щадно, но живота не лишать. Дедам да бабам, которые сказы ска­зывают, было велено все местные байки про потаённую державу переиначивать на ханьский да чорский лад и направлять в те, уже совсем небезопасные, места. Однако всё это, конечно, полуме­ры, говорят, по железной дороге гонят какую-то чудо-технику, которая подземные ходы чует, ну это для дураков да для громких отчётов начальству. В наших горах на громоздких машинах да­лече не досунешься. Всё одно добром такая всеобщая упёртость в наши горы не кончится. Это тебе не бескрайние Гималаи или Памир, ежели возьмутся как следует, докопаются, а уж сейчас и подавно, с пацаном этим сколько мужиков было, и, ежели их всех выпустили, то звона в округе будет хоть уши затыкай.

Вообще об той скалке, где с водопада начинается Бел-река, много интересных историй народ издревле рассказывает, что кого и чего там только не видели. То огни какие-то, то разных чело­веков, и маленьких и огромадного росту. Ворожеи и шаманы со всего окуёма туда иногда сбирались, неделями жили, огни жгли, в бубны били. Ещё мать-покойница говорила, что ежели набрать в какой-то день воды из водопада да поставить её в глиняном горшке перед рукотворной свечой, то в безлунную ночь можно многое увидеть в этом горшке, уж беду или опасность какую точ­но можно отвести. Макута это по себе знал. Не однажды его вы­ручали материнские предостережения. Только вот мать слушал, а сам чего-то на воду смотреть опасался.

Водопад он тот хорошо помнил ещё сызмальства. Сколько раз там приходилось околачиваться. Камень под этим водопадом странным был, да какой там камень — стена огромаднейшая, по­катая и голубая, как яйца дрозда, тогда им, пацанам, казалось, что камень тот будто тёплым был. Под тем водопадом детвора окрестная любила летом плескаться да, наверное, и ныне купается до дрыжиков и посинения, так вот греться они иногда не на сол­нышко выбирались, а, наоборот, поднырнув по летящую сверху воду и взлезая на длинный чёрный камень, по которому можно было пройти под всем водопадом. Над этой чёрной полкой как раз и располагался тот тёплый голубой камень. Огромный он был, до самого верха. Может, это, конечно, им и казалось, но ведь и зимой, в самые лютые морозы вода лилась такой же широкой лавиной, да и края особо не обмерзали. Одним словом, было что-то в этом месте необычное и страшноватое даже. Да не только ворожеи, но и многие из окрестных селений туда в полнолуние за водой ходили, большие целебные свойства она, якобы, имела.

Когда живёшь рядом, всё это тебе известно, и ты это часто слышишь, то с этим как-то сживаешься и можешь вообще не об­ращать внимания. Но Макута представил себе чужака с хорошо кумекающей головой, которому пособирают все были и небыли, все сказки, страшилки и поверья, и он быстро смекнёт, где следу­ет искать лаз в эту самую Шамбалу.

А сейчас, после стрельбы, да после того, как явно не один Юнька из того подземелья выбрался, вся округа только про этот водо­пад и говорит. Вон посыльные не успевают доносить. Конечно, баек на эту тему и до вчерашней стрельбы в их краях хватало. Почти в каждом селе и улусе есть люди пропадавшие, а позже находив­шиеся, они, как правило, со временем юродивыми становились, не сподручными для нашей повседневной жизни. Отчего так с ними происходило, никто разгадать не мог, сами же они помалкивали.

— Где этот Юнька? Его же дорасспросить следует. — Атаман дал команду искать молодого разбойника, сам зашёл в светёлку, решив получше рассмотреть выкупленный трофей, однако, вол­шебной накидки в его сумке не было.

«Что за чертовщина, не могли же её у меня спереть? Хотя чем ты лучше, чем та девка, у которой умыкнули этот кусок стран­ной марли? — атаман озадаченно поскрёб седой затылок. — Вот это ты влип в историю, такого с тобой ещё не случалось ни разу, и как выкрутиться из этого переплёта с наскоку не решишь».

Разбойник походил по комнате, ещё раз перевернул всё в сво­ей перемётной сумке, не обнаружив пропажи, с раздражением пнул кожаный мешок ногой.

«Ну и дела, выйди и расскажи кому-нибудь, что Макуту-Бея обчистили, как последнего затрапезного мужичонку, — засмеют. Да и негоже грозному атаману в своих слабостях расписываться. Народ прознает, смешок пустит. Нет ничего более коварного для держателей власти и громких титулов как этот самый смешок, пренебрежительная ухмылка, коль они пойдут гулять по ватаге, можно на атаманстве крест ставить и уходить на пасеку, не до­жидаясь, пока в спину пнут. Это уж как пить дать! Как ни крути, что это за разбойничий вождь, когда его обобрали, да ещё чуть ли не в своём собственном доме! У Сар-мэна что-то выпытать в ближайшее время будет, считай, бестолку. У них с покойным папашей печаль по бабам наследственная. Тот тоже, помнится, влюблялся в кого ни попадя, а потом неделями страдал, если из­бранница рога ему наставляла или сбегала обратно в свою без­вестность, откуда он её пытался извлечь на свет Божий.

Ладно, разберёмся. Чужой, вроде, в дом зайти не мог, а свой поостерёгся бы в мои сумки соваться! Непонятный какой-то вор меня облапошил. Сумки не взял, а там добра и нужностей полно, а вот незатейливый кус материи невзрачной тиснул. Странно! Вот и выходит, что сделал это, скорее всего, Юнька, а больше некому!»