— Да не, там впереди перед этими «пушками» ещё слово «ас» написано — втаскивая голову обратно в клетку, произнёс бывший главный советчик.
— Артеллерист и лётчик? Разве такое бывает? — разнервничался Преемник Третий, — а где у нас министры обороны?
Все шесть министров оказались в наличии. Они, пользуясь всеобщим замешательством, уже успели отнять у министров культуры их скамейку, поставили её между двумя своими, насажали себе на колени рублёвских и провинциальных писательниц повульгарнее и самозабвенно резались в «переводного дурака». Ординарцы замерли с бутылками и презервативами наизготовку.
— Да вас бы за такое наплевательское отношение к делу народа следовало бы поставить к стенке, — сокрушённо покачивая головой, произнёс Сталин и, пыхнув трубкой, добавил, — вон после меня всё чисто, ни министров, ни культуры, зато какая литература осталась!
— Ты нас, усатый, стенкой не пугай, мы под ней по должности своей ходим, — смачно хлестанул картой о скамью министр Преемника номер пять, — а семёрочку трефовую не изволите ли, господа?
— А мы к ней червовою-с и в перевод, — отозвался главный воинский начальник переходного периода времён Преемника Первого и Второго, коммерческого вида мужчина с плутовскими глазами. — Мы-с только под мебельной стенкой изволили ходить, других, простите великодушно, и не видывали-с.
— Артиллерист тоже может быть асом, — загребая карты, высказался министр Третьего Преемника, — это значит, что классный стрелок, одним словом, бог войны!
— Да Пушкин это! — визгливо выкрикнул боровоподобный чиновник со смешной фамилией, ведающий деньгами кино, обирающий нищие библиотеки и клубы, а состояние своё миллиардное сколотивший на спекуляциях музейными ценностями и продажей народного достояния в частные закордонные коллекции.
— Да-да, непременно это Алексей Самуилович, наш демоградский поэт и уроженец, — угодливо поддакнул Шустрику его подельник по музейному бизнесу Пишипропаловский, слегка кособокий мужик с вечным шарфом вокруг шеи, который, как говорят знающие люди, он отказывается снимать даже в парилке.
— Александр Сергеевич! — захотелось с возмущением поправить музейщика, но осторожный Костоломский промолчал и принялся запоминать всё, что говорят окружающие, так на всякий случай.
А тем временем родоначальник российской словесности бойко читал обвинительное заключение. Но обитателям клетки было не до него. Преемники, хоть и серенькие все как на подбор, невеличкие, а тусьню меж собой затеяли приличную. Однако справедливости ради следует оговориться, что родоначальником всяких препирательств, как всегда был строптивец Горби. Сегодня его уже никто толком и не помнит, разве что в глянцевых журналах изредка мелькнёт старая реклама модных сумок или пиццы, с которыми, как дурень с писаной торбой, носился бывший генеральный секретарь всевеличайшей партии. Большинству народа так и неведомо, кем когда-то был этот древний старикан, но нынешнюю свару затеял именно он:
— А вот Макса Раисовна такого бы не потерпела, чтобы отца- основателя, почётного масона шестой гильдии — и в клетку...
— Ну, ты, понимаешь, заткнулся бы! — взревел сидящий рядом и, как всегда, немножко под шофе Бен. — Я вам, россияне, блин...
— Эй, дядя, — слегка похлопал его по плечу Преемник Первый, — нету уже никаких россиян, они ещё при мне стали рассасываться, так что чтить диалектику надо, наука такая когда-то была...
— Тоже мне, диалектик хренов выискался, да кабы я, блин, только представить мог, что ты такие фортеля выкидывать начнёшь, своими собственными руками удавил бы, паскуду! — матёрая глыбища единственного всенародно избранного властителя устрашающе нависла реальной опасностью над сдрейфившим воспреемником.
И здесь такое сотворилось, что, не будь клетки, собранные там особи перегрызли бы добрых полсвета. И судьи, и прокурор, и чинные адвокаты, и весь зал замолчали и с недоумением уставились на стенающую, колотящую и грызущую саму себя братию.
— Хорошо хоть читатели их не видят в таком виде — произнёс со вздохом третий бритый судья, и опричник узнал его — это была «Долгая дорога домой» Василя Быкова.
— Ваша незыблемость, ваша незыблемость!
Костоломский, как механическая сова, широко распахнул
глаза. Он так привык просыпаться, но дурацкий сон всё никак не хотел отступать, его опять со всех сторон окружали книги.
— Да это же, чёрт бы её побрал, библиотека! — окончательно обретая реальность, чертыхнулся про себя опричник и только сейчас заметил стоящего подле дивана старика-коменданта со старинным медным кувшином и чистым полотенцем.
— Пойдёмте, батюшка-барин, умываться, а там уже и к Генерал-Наместнику на обед ладиться пора.
— Ладиться, говоришь, ну-ну. Послушай старик, а откуда у вас эта библиотека? — видя недоумение на лице вояки от незнакомого слова, Эдмунди указал рукой на окружавшие их книжные шкафы.
— А эфто! — обрадовался Тихон, отворяя дверь в сени, — так книжицы сии испокон веку за нашей фортификацией числятся. Я вона последнее время за ними доглядаю, дабы кто по безграмотности своей на самокрутки не попёр. Они-то, книжищи энти, державный, выходит, атрибут и штемпеля имеют гербовые. А многие книги, так оне ссыльные, авторы-то поперемёрли, а книги, вишь, остались.
27
Даша глянула на дорогу и обомлела. Следом за невесть откуда взявшимся военным с огромной суковатой палкой в руках крался её Юнька. Не успела девушка испугаться, как эта дубина ухнула на голову незнакомца и тот, громко ойкнув, грохнулся со всего роста лицом о каменистую тропу.
Дашка опрометью выскочила со своего убежища и бросилась к суженому, готовая быть подмогой в этом опасном и непривычным для неё деле. Однако помощи особой не понадобилось. Юнь, и откуда только сноровка взялась, уже проворно связывал руки и ноги бесчувственного человека своим ремнём от портков. Видно, заслышав странные звуки, из-за поворота к ним спешили Енох и Машенька.
— Енох Минович! — командовал Юнь. — Мы берём этого борова и ходу вниз, неровен час, за ним ещё хтось притопать могёт. Ты, Дашка, возьми и какой тряпкой его кровень с тропы сотри, да пылью присыпь, а вы, барышня, берите евонный наган, да глядите, ни на что не тискайте, он, видать, заряженый.
Всё произошло довольно быстро. Пленник ещё не успел и очухаться, как его приволокли к атаману. Юньку лихой народ поздравлял и по-доброму подначивал, дескать, понаслало правительство топтунов и соглядаев, что честному бандиту и в лес сходить с милахой нельзя, так и ягода переспеть может. Даша, довольно посмеивалась, украдкой косясь на барыньку, подбирая подходящий момент, чтобы незаметно уволочь ту в укромное место и переодеть, пока особо глазастые бандитки не разглядели её вид. «Ну и гад же этот Енох, уж не мог до приличного места, ну хотя бы с кроватью, дотерпеть... »
Улучив минуту, когда все сгрудились вокруг стола, она потянула невеселую хозяйку в их с Юнькой будан.
Ничего не говоря, только молча вздыхая и иногда всхлипывая, девушки присели на бревно перед входом в новый шалаш. Щемящее чувство какой-то безвозвратной потери объединяло их в эти минуты. Вековая солидарность, эта их общая принадлежность к горькому бабьему миру пудовой тяжестью навалилась на их хрупкие, ещё по-детски угловатые плечики, было грустно, что вот и ещё одна юная душа преступила трепетную черту и бросилась в вожделенную бездну, и никому не дано знать, что она в себе таит для каждой из упавших в неё затерянных песчинок на дне великого океана обыденности.
Потом Даша, с опаской озираясь по сторонам, затащила всё ещё всхлипывающую барышню внутрь шалаша. Быстро раздела свою госпожу, покудахтала, поохала, повсплескивала руками, при этом аккуратно смазывая всё посбитое и поцарапанное прохладным и приятно пахнувшим маслом. Потом извлекла из большого тюка Машенькины юбки и кофты, которые прошлой ночью передала старая барыня, помогла ей обрядиться, причесаться и, оставив отдыхать, сама помчалась к народу, уже переместившемуся из-под тесного навеса к старому разлапистому дубу у речной луговины.
Макута-бей сидел на покрытом овчиной чурбане, справа на нижнем суке дуба уже болталась большая петля, справа, облокотясь на длинную рукоять допотопной секиры, истуканом торчал угрюмый бандит с густой, до самых глаз, бородой, не то палач, не то страж. Перед атаманом, склонив перевязанную голову, стоял пленник, публика разместилась плотным полукругом позади него в самых живописных позах и внимательно слушала, при этом время от времени люди цикали друг на друга, отчего в толпе постоянно бродил лёгкий шепоток, мешаюший слушать и постоянно отвлекающий.
Допрашиваемый не препирался и отвечал на все вопросы с понурым безразличием. Чувствовалось, что городскому вполне хватило одного Юнькиного полена.
— Нас спешно перебросили сюда из Москвы...
— Откуда? — переспросил его Макута.
— Из Подмосковья, неделю тому назад, и дали задание сверить карты с местностью, определить, все ли дороги на месте, не поменялись ли русла ручьёв и рек, где остались старые мосты, а где появились новые. Мы спокойно работали группами по два человека, пока не пришли вы...
— Так мы отсюда никуды и не девались ужо годов с десять, — перебил его Сар-Мэн. — Ты это, нам баки-то не забивай, геодезист хренов, чё, окромя дорог, вынюхивали?
— Фиксировали ваши передвижения и сообщали координаты командованию...
— Макута, давай его повесим, всё равно кота за хвост тянет, чё с ним чикаться, он — пешка, шестёрка поганая! — явно беря на испуг, строил из себя отпетого негодяя Сар-мэн.
— Вишь, мил человек, — погладив усы, вкрадчиво начал атаман, — предлагают тебя головой в ворота сунуть. Ты глянь, глянь, голуба, петелька, она по форме вроде тех ворот, откеле весь народ, токи наоборот. Вот такие шанешки с котятками выходят. Ты вот поведай нам, а большое ли войско на нас идёть?
— О количестве сказать точно не могу, но мне кажется, что дня через два солдат и техники здесь будет хоть отбавляй.
— Да какие там вояки! Слухай ты его больше, атаман, чё старичьё, с деревень согнанное, воевать-то будет? — перебил пленного Сар-мэн. — Давай его вешать, неча зазря время тянуть.
— Вешать так вешать, — безразлично согласился Макута и встал со своего кресла. — Вы тут особливо долго не толчитесь, — обратился он к народу, — сами слыхали, что сила на нас неимоверная переть собирается, так что на чужую смерть поглазейте да идите к своей готовиться. Огней не разводить, самогон не пить, кого ущущу, голову Сар-мэну отдам. Одна надея на горство наше, да на Мать-Белуху. — и главарь, слегка прихрамывая, подался прочь.