Холоп августейшего демократа - Валерий Казаков 4 стр.

Еноха снова покоробило. «До чего же всё примитивно! — подумал он с раздражением. — Азия-с, тебя же предупреждали.

Однако главное — не бояться! — Он, конечно, знал, что в стра­не все берут, но чтобы вот так, в открытую! А чего, собственно, стесняться? Эта часть федеральной империи и в былые време­на считалась в столице колонией, соответственно и нравы здесь были колониальные. Да и теперь остались. — Ну, гляди, ты себя уже и до колониального чиновника довёл. Да и чёрт бы с ней, с колонией, мне бы заполучить крест на шею, галун гражданского генерала на виц-мундир, а главное — титул к фамилии. Вот тогда баста! Тогда можно назад, в родную Объевру, жить спокойной размеренной жизнью, мучиться ностальгией по дикой родине и пописывать мемуары».

— Вы, господин, извините, не знаю вашего имени и отчества, на аудиенцию стоите или так себе? — тронув Еноха за рукав, спро­сил невысокого роста господин в больших роговых очках, странном, в серую ёлочку, костюме из толстой шерстяной ткани, сбившемся набок рябом галстуке и жёлтой рубахе с засаленным воротом.

— Да я, пожалуй, как и все.

— Ну вот и хорошо, ну вот и хорошо. А что-то я вас рань­ше в этих стенах и не встречал? Ах, извините за бестактность! Позвольте представиться: действительный тайный инспектор, наместник Генерал-Наместника по Тюмокскому уделу Иванов Юнус Маодзедунович, — он лихо мотнул головой и после не­большой паузы добавил тихо: — Дворянин-с.

Народ вокруг приумолк. Все с любопытством следили за развитием событий, с интересом приглядываясь к крупному, эле­гантно одетому господину с холёной наружностью, невесть от­куда и с какой-то целью пожаловавшему в их пенаты.

— Наместник Генерал-Наместника по Чулымскому уделу Енох Минович Понт-Колотийский к вашим услугам, господа! — громко и внятно произнёс Енох, с достоинством чуть склонив голову и обводя взглядом стоящих вокруг людей.

— Коллега! — всплеснул руками Юнус Маодзедунович и полез было с объятиями, но, столкнувшись с вежливо-холодным взглядом визави, ограничился пожатием протянутой ему руки. — Ну и как, собака-то выть начала? Уже вторые сутки полной луны.

— А что с ней станется? — с ленцой отозвался Енох. — Воет, бестия.

Последнее замечание сразу явно разрядило обстановку, и по­сле минутного замешательства начался присущий таким случа­ям лёгкий галдёж. К Еноху потянулись руки, каждый спешил на­звать свою фамилию, удел, звание, произнести одну-две ничего не значащие фразы, непременно пригласить в гости и пожелать удачи на новом месте. Одним словом, разгадав его личность, на­род вздохнул с облегчением, и теперь раскованно знакомился с равным себе по положению.

«Из всей этой шатии только один граф, один барон и три хана, — отметил про себя Енох, — не густо, но на безрыбье и рак за щуку сойдёт».

Однако в следующую минуту внимание присутствующих было отвлечено от Еноха, так как стало ясно, что всем желающим попасть в высокий кабинет сегодня уже не удастся. Требователь­ный звонок, как в театре, оповестил о необходимости спешить в актовую залу, где уже были расставлены по столам таблички с фамилиями чиновников, приглашённых на совещание.

Когда Енох появился в зале, народ неспешно и без особого шума рассаживался, переговариваясь вполголоса, приветствуя друг друга сдержанными кивками либо чинно раскланиваясь, судя по всему, со старшими по службе. Совещание вёл первый заместитель Генерал-Наместника, человек от природы спокой­ный, с тихим, невнятным и слегка шепелявым голосом. То ли от этой шепелявости, то ли от неопределённости темы, то ли от дорожной усталости, но буквально минут через пятнадцать большая часть собравшихся спала мёртвым сном. Ведущего и докладчиков это нисколько не смущало, и сами выступающие, оттарабанив положенное, вскоре мирно засыпали, устроившись в зале на жёстких откидных креслах. Незаметно в предательскую дрёму провалился и Енох. И не только провалился, но успел даже увидеть какой-то до необычайности приятный сон.

Еноху снилась большая лунная поляна в сосновом бору, по­среди которой стоял высокий шёлковый шатёр, на манер былин­ных, у шатра сидела в прозрачных одеждах светловолосая голу­боглазая красавица и неспешно расчёсывала серебряным гребнем длинные густые волосы. Звучала какая-то чарующая музыка, рас­торопно и беззвучно сновали служанки, подстать хозяйке, хоро­шенькие и гибкие. Музыка постепенно становилась протяжнее, словно где-то в невидимом магнитофоне заело пленку. Еноха это насторожило, он напряг слух, и вдруг уже не музыка, а словно над­рывный звериный вой заполнил собой всю окрестность, и в это время незнакомка подняла голову и поманила Еноха к себе. Тут вокруг сделалось ужасно шумно, и Енох проснулся.

Высокое собрание задвигало стульями, откровенно потяги­ваясь, загалдело, заулыбалось, заспешило, курящие уже потяну­лись из залы, на ходу доставая из карманов свои привады, нетер­пеливо разминая тонкие, слегка похрустывающие белые цилин­дрики заморских сигарет.

— Господин Понт-Колотийский! Вас приглашают для ауди­енции к его высокопревосходительству господину Генерал- Наместнику, — громко возвестил появившийся из правой двери чиновник.

Енох спросонья растерянно оглядывался вокруг, словно дожи­даясь ещё какого-нибудь подтверждения только что услышанному.

— Енох Минович, вы бы поспешили. Ирван Сидорович там вас в коридорчике поджидает, он, конечно, не бог весть какой чин, но уж очень близок к самому. Так что поспешайте, мой вам совет! — с жаром шепнул Юнус Маодзедунович почти в самое ухо. — Воробейчиков страсть как не любит опозданий да про­волочек, военная косточка, сами понимаете! Так что уж идите с Богом, не мешкая...

Пробормотав невнятные слова благодарности и прихватив свой тощий портфельчик, Енох поспешил к выходу. В тесном ко­ридоре действительно, стоял какой-то человек, хмурый и непри­ступный, словно байкальский утёс.

— Извините, я — Енох Минович Понт-Колотийский.

— Хорошо-с, — вертанувшись на каблуках, произнёс чинов­ник и уже из-за спины бросил, — следуйте за мной.

«Тоже, наверное, из вояк, болван неотёсанный», — подумал Енох, без особой приязни разглядывая широкую спину своего поводыря. Миновали ещё три поста охраны и, прошагав несколь­ко метров по толстому, явно восточной работы, ковру вошли в просторную приёмную.

— Повремените минуточку, их высокопревосходительство изволят говорить по телефону. Присаживайтесь, пожалуйста.

Продекламировав полный набор дежурностей воркующим грудным голосом, полноватая миловидная женщина плавно вы­плыла из-за стола и, огорошив Еноха редкой для этих мест строй­ностью ног и неуместной в столь высоком заведении короткой юбкой, проследовала в открытую дверь комнаты помощника Генерал-Наместника.

«С ума можно сойти от их простоты и непосредственности. Подаяния тащат не стесняясь, конвертами шуршат чуть ли не в открытую, дамы на рабочем месте в полной боевой готовности. Не удивлюсь, если у неё под этой “мимо-юбкой” ничего нет», — провожая секретаршу растерянно-заинтересованным взглядом, подумал Енох.

«Ишь ты, как на чужое-то пялится, торопыга московская, — наблюдая за новичком, отметил про себя Ирван Сидорович. — Наприсылают сюда разных хлюстов, а нам с ними возись. Куй бу­дущие управленческие кадры себе же на голову. Это оне сейчас такие кроткие и застенчиво на чужих секретуток пялятся, а как пообвыкнутся да взлетят на верхние шестки, тут уж ничего хо­рошего от них не жди! Пройдут мимо и не заметят, да и на том спасибо, хорошо, коль не нагадят! А вот то, что ты, субчик, на Индиану с пусканием слюней глядел, про это мы непременнейше просигнализируем кому следует».

На рабочем столе секретарши что-то запиликало, завздыха­ло. Она впорхнула в приёмную, сноровисто взяла трубку, вни­мательно её выслушала и, повернувшись к Еноху, с многозначи­тельной улыбкой сообщила:

— Вас ждут. Прошу оставить в приёмной мобильные теле­фоны и пейджеры.

— Пока не обзавёлся, — с ответной всепонимающей улыб­кой отозвался Енох и прошёл в высокий кабинет.

5

Машенька проснулась поздно. Почти всю ночь они прого­ворили с тёткой. Ах уж эти женские разговоры! Сколько в них всего самого-самого! Как они будоражат душу, как сладостно по­рой дают волю слезам, как трогательно вырывают из груди дол­гие вздохи! Кто не испытывал на себе их сладостные чары, тот или чёрств или обделён великой благодатью душевного родства. Долгие часы обращаются в краткие мгновения, когда, казалось, только что взошедшая луна пророчит нескончаемую ночь, а гля­ди же ты — уже предрассветно заливаются птахи и вовсю золо­тится набухший новым светом восход, а разговор всё не кончает­ся и не кончается. И вот в результате уже белый день на дворе, а веки ещё смежены, и сон отпускать не желает, и уступать место жужжащему назойливой мухой утру не спешит. Разгоревшееся солнце медленно плавится в полуденном мареве, и надо пробуж­даться, а уж как не хо-о-чется...

Девушка потянулась всем телом, вдохнула полной грудью, задержала дыхание, длинно выдохнула и только потом открыла глаза и села на кровати, поматывая из стороны в сторону слег­ка тяжеловатой головой. Окно так и осталось открытым, только тонкая сетка от комаров выгибалась, словно парус, и казалось, что не воздух колеблет тонкую ткань, а тугие потоки солнечного света. В памяти всплыл ночной разговор, и Машенька немного загрустила. Так непривычно, что она уже не ребёнок, что через четыре дня ей восемнадцать и впереди сложная, пугающая неиз­вестностью взрослая жизнь, замужество, дети, свой дом и какие- то новые хлопоты. Она встала, подошла к зеркалу, придирчиво себя осмотрела и, оставшись вполне довольной своими правиль­ными формами и покатостями, отправилась умываться.

В столовой было тихо и прохладно. Дворовая девушка Даша, с которой у Машеньки была старая дружба и ещё детские общие секреты, быстро собрала нехитрый завтрак.

— Вы, барышня, не наедайтесь, через полтора часа обед. Хозяйка велела вас разбудить к столу, а вы вон сами раньше встали.

— Дашка, я тебя когда-нибудь поколочу! Что это ещё за «ба­рышня»?! Мы все русские люди, и все перед нашим Богом равны!

— Перед Богом, может, мы и равны, Мария Захаровна, а вот перед вами и тётушкой вашей мне равняться как-то не сподручно будет. Вы — баре, а я — простая крепостная девушка.

— Ну, Дашенька, что ты несёшь? Мы же с тобой подружки, вспомни, сколько всего и всякого нас связывает! Или ты нарочно это затеяла, чтобы меня позлить?

— Да полноть, что же это я вас спросонья-то злить буду? Просто детство детством, а жизнь жизнью. Мне вон Полина За­харовна с утра велели поступать в полное ваше распоряжение и быть неотлучно с вами, так что с сегодняшнего дня я — ваша личная служанка.

Девушка заплакала.

Маша отбросила салфетку и, выскочив из-за стола, обняла девушку.

— Что это ещё за глупости такие? Перестань сейчас же! Дашенька, да это я сама вчера вечером попросила тетушку по­зволить мне почаще бывать с тобой, учиться у тебя рукоделию, стряпне, ну, и всему такому, ты же знаешь — я полная неумеха. Прости, если я тебя этим обидела. Ей-богу, я этого не хотела...

— Да неужели я против учить вас всему и помогать во всем? — продолжая шмыгать носом, сквозь слёзы отвечала Даша. — Нет, вы ничего такого не подумайте. Мне это радостно, да и привычно, чай уже столько лет вместе. И интересно мне с вами, вы вон учёная, не то что я — пятилетку бесплатную окон­чила и всё, а далее-то у родителей достатка двоих учить и не хва­тило. Вы же знаете, брат полную школу окончил и сейчас в гу­бернском городе в академии учится. Не с того я плачу, что велено мне при вас состоять, а с того, что вы вон погостите и подадитесь обратно в заграницы, и мне тогда с вами ехать надобно будет. А мне нельзя ... — девушка опять заплакала.

— Перестань же ты реветь, как дитё малое! Никуда я пока не собираюсь от вас уезжать. Уж год точно буду здесь, решила тётке помогать, да и пожить по-нашему, по-русски, работам вся­ким сельским научиться, присмотреться, как хозяйство вести. Вот поэтому тебя к себе и попросила, ты же мне как родная. Вот глупая, — продолжая поглаживать всё ещё вздрагивающие пле­чи, ласково говорила Машенька, — заграницы испугалась, а ведь и там интересно. Сама же ведь всё расспрашивала, презентами моими среди дворовых задавалась, и на тебе — слёзы...

— Что вы, Мария Захаровна, вы такая добрая, я с вами хоть куда готова, только не могу я сейчас уехать из дому, сердце моё не выдержит, — и, украдкой глянув на дверь, ведущую в кухню, она страстно зашептала: — Я же в Юньку влюбилась. Мы, по­читай, уже как полгода женихаемся...