Холоп августейшего демократа - Валерий Казаков 7 стр.

— Да бросьте вы, господа, всё о служебных делах говорить! Извольте новый анекдотец, — вклинился Юнус Маодзедунович.

— Валяй, Юнус, да попошлее, а то развели здесь, понима­ешь ли, военно-кадровый балаган, — подбодрил его граф Лапотко, — за девицами впору посылать, а оне всё шефа на повышение шлют! Нам что, при нём плохо что ли живётся? Нет, и это всяк скажет, так чего же тогда каркать? Вот пришлют какого-нибудь дуболома, вот тогда запляшем. Давай свой анекдот.

— Было у отца три сына...

— Два умных, а третий русский... — перебил его, подхохатывая Тарабарабуриев, наместник по Уйлатайскому уделу.

— Да не перебивай, а то за испорченную песню оштра­фую, — прицыкнул на него дуайен.

— Было у отца три сына. Выросли детки. Вывел их отец в чисто поле, дал в руки по стреле калёной и говорит: «Натяните, сыночки, ваши тугие луки, пустите стрелы в разные стороны, где у кого стрела упадёт, тот там свою любовь и найдёт». Стрельнули детки, и попал старший среднему в жопу, а младший себе в руку.

Народ дружно засмеялся, и анекдоты пошли косяком. После, с подачи дуайена, завели разговор о неразберихе, творящейся в представительстве, о ненужности и глупости присылаемых от­туда бумаг и запросов.

— Абсолютно вы правы, Казимир Желдорбаевич, — поддер­жал его Тангай-бек, и главное, что всё им необходимо присылать немедленно. А где эту немедленность сыскать, когда в уделе све­та не бывает по три-четыре дня. Или как ты заставишь уездного голову и председателя народного каганата ежемесячно ездить на стац-совещания, когда совещания эти им нужны как мёртвому ослу припарки?

— А что с него возьмёшь, вояка, одним словом, — со вздо­хом произнёс дуайен. Вот вам, Енох Минович, и подтверждение слов досточтимого Тангай-бека. Был бы Генерал-Наместник из наших, компру бы на всех давно нарыл, так что, как цуцики, к нему бы все бегали по первому зову. Я-то по первости принёс полный расклад — что, где, кто, с кем и как, а он мне говорит: «Это всё гадости, Казимир Желдорбаевич, и фискальство, недо­стойное честного государственного служащего. Вы это, говорит, бросьте», — а сам-то бумажку забрал и в стол. Но толку никако­го. Небось, вам скучно у нас после столиц да заграниц? — без перехода вдруг спросил он у Еноха.

— Отчего же? — разулыбался хозяин застолья. — Весьма за­бавно и во многом поучительно. Я, правда, не из жандармского корпусу, но понятия об истинной службе имею и накоротке знаком со многими из руководства внешнеполитического департамента ва­шего ведомства. Поверьте, господа, буду весьма признателен и рад, если вы просветите меня о делах в моём уделе, действительно инте­ресно, да и полезно знать всё, в том числе и «кто, с кем и как».

— Сегодня уже поздновато, народ уже поднабрался и, кро­ме плясок половецких да срамных девиц, ни о чём другом го­ворить не сможет, а вот завтра с утра вы Юнуса попытайте. Он ваш сосед, да и родни в вашем уделе у него полно. Он-то порас­скажет, — понизив голос, посоветовал Казимир Желдорбаевич.

— Спасибо, только я было сегодня в ночь собрался уехать восвояси.

— О-о, мил человек! Вы это из головы выкиньте! Ночами у нас неспокойно, ушуйники пошаливают. Да я уверен, и на по­сту из городу вас одного не выпустят. Так что гуляем, как вы да­веча сказали, до упору. А вот и девчонки пожаловали. Эй, бойцы невидимого фронту! Самую красивую сегодняшнему именинни­ку, Еноху Миновичу!

Все загалдели. Бросились строить слабо одетых девиц, весе­ло поворачивая их и изгибая в разные стороны.

«Ровно лошадей выбирают, — подумал Енох и остановил свой взгляд на миловидной высокой девушке лет тридцати, в про­стенькой красной кофточке и застиранных джинсах. Длинные рыжие волосы, припухшие силиконом губы, светло-серые гла­за, слегка вздёрнутый носик и настырный, выступающий вперёд подбородок. — Чего ей неймётся? В городе бы встретил, принял бы за студентку из добропорядочного семейства. Эх, сложна ты матушка-судьба подрастающего поколения на бескрайних про­сторах любезного отечества».

7

Костёр горел ярко, отчего лунная ночь больше походила на тихий пасмурный день. Казалось, вот-вот окружающая серость разорвётся и сверху хлынет яркий солнечный свет. Но над горами и тайгой мерцающе горели крупные звёзды, светила полная луна, мирно потрескивал в огне валежник. Вокруг костра, сторонясь жара, сидела небольшая группа вооружённых и вразнобой оде­тых людей. Огненные блики выхватывали из белёсой полутьмы заросшие бородатые лица, сверкающие недобрым блеском гла­за, стёганые ватные халаты и жилетки; красные язычки пламе­ни причудливо плясали на воронёных, прохладных округлостях оружейных стволов. Над костром в большом закопчённом казане кипело какое-то варево. Временами кто-нибудь из молчальников брал в руки большой половник и подливал себе в пиалу бело­мутную жидкость — традиционный для этих мест зелёный чай, варившийся на молоке с добавлением мёда, соли, бараньего жира и зелёных макушек или листьев конопли. Пойло не только экзо­тическое, но и чрезвычайно сытное.

— И долго мы будем здесь вот так сидеть?

— А над тобой чё каплет? Сиди вон, чаёк присёрбывай, на лунные красоты любуйся...

— Да пошёл ты со своими красотами! Я тебе что, шавка по­мойная — свистнули, и я уже, хвоста поджавши, здесь...

— Сар-мэн, ты что это слюни пускаешь? Тя никто не нево­лит. Вольному — воля!

— Помолчите, резвотварые, счас Макута-бей пожалует, он вам вмиг объяснит, с каковой стороны дураков дерут, — одёр­нул молодёжь грузный мужик, подливая себе чаю. — А ты, Сара Менская, вощще заткни своё хлебало, раз кликнул Бей, знать, стрёма где-то стряслась. Он без нуждов стрелки забивать не станет.

— Да я тя счас за Сару, пердло старое, порешу, — выхва­тывая из-за пояса допотопный пистолет Стечкина, заблажил тот, кого называли Сар-мэном.

— Угомонитесь, придурки! — рявкнул молчавший доселе четвёртый разбойник. — Ну ладно эти щенята тявкают почём зря, а ты, Смит, зачем ещё дегтя в кашу подливаешь? Помолчите вон лучше. Дела-то, видать, серьёзные предстоят, раз Бей всех собирает.

— Чтой-то я здесь всех не вижу, — не унимался Сар-мэн.

— А тебе и видеть незачем...

Где-то в темноте леса тихо заржала лошадь. Разбойники встрепенулись, напряжённо, словно волки, повернули свои кудлатые головы в сторону убегающей вниз, к ручью, тропин­ки. Тихими шелестами и осторожными шорохами молчала ночь, с закипающим сипением потрескивал костёр, казалось, весь мир вымер и никого нет окрест. Но натренированные го­дами скрытной лесной жизни бородачи слышали стук копыт о каменистую землю и даже негромкий, неразборчивый раз­говор седоков. Вскорости на полянку неторопко выехало не­сколько всадников.

— Ну, вот вам и Макута-бей, — вставая, произнёс Смит.

Конные спешились. Поздоровались. Присели к огню.

— Спасибо, что приехали, знаю, томитесь вопросом, зачем? Да и молва, наверное, уже прошла, что я большую ватагу со­брать решил?

— Так куда же ей, молве-то, деться? Дошла, вестимо. Ты уж, Бей, не томи, — подавая атаману пиалушку с чаем, признался Бурнус. Именно на такое прозвище откликался четвёртый и, судя по всему, самый авторитетный разбойник.

— Разговор будет долгим. Здесь с наскока да с кондачка де­лать ничего нельзя. Слыхивал ли кто из вас о Шамбале?

— Об чём? — поперхнулся Смит.

— О Шамбале. Место такое, по древним преданиям, есть. Человек там счастье обретает, вечную жизнь и великие знания мира. Сначала все думали, что находится оно в Индии, затем что в Гималаях, а вот по самым новым изысканиям затеряно оно где-то рядом с нами, в дебрях Усть-Чулымского удела. — Ата­ман замолчал и пристальным взглядом обвёл окружающих, буд­то оценивая каждого из них и принимая решение, следует ли продолжать разговор на эту пока мало понятную для честной компании тему.

— А чё эти знания для меня лично и для счастья человече­ства дадут? Я что-то, Макута-бей, ни хрена не понимаю! Ты чё из-за этакой лабуды нас посрывал с мест? Не понял я! — встал на дыбы Сар-мэн.

— Вот я и говорю, может, рядом оно, это место заповедное, может, не раз у лазов его потаённых ходили. Ходить ходили, а увидеть не привелось, — как бы и не замечая возмущения строптивого ушуйника, продолжал Бей. — Народ говорит, на­сельники тайных этих мест могут кому хочешь глаза отвести. Будет перед тобой девка неописуемой красоты стоять, а тебе почудится, будто куст какой разлапистый. Вот такие дела! Но это пока что только начало. За Шамбалкой этой мир гоня­ется уже почитай века три. Денег на то убухали немеренно. И Ленин, и Сталин, и Гитлер, и Мао, и Буш, и Моссад, и наши современники — одним словом, все правители всех времен ис­кали сие потаённое место и пока всё без толку. И вот, кажись, вопрос с мёртвой точки сдвинулся. Верные люди шепнули, что китайцы всё разнюхали да мировым вождям и сообщили, а те, при поддержке наших властей, порешили провести в Усть-Чулыме разыскания этих самых лазов потаённых. Вопрос наиважнейший, про языки я ваши пока молчу. Но ежели он у кого развяжется, так лучше бы ему вообще на свет не родиться. И в первую очередь это касается тебя, — Макута сноровисто изогнулся и так хватил Сар-мена за лацканы поношенной стё­ганки, что она затрещала, — мне уже давно противно твоё зло­вонное дыхание, и кабы не память о твоём родителе, давно бы отдал тебя моим шорцам. «Чё, те, тю...» — передразнивая при­смиревшего бандита, продолжал атаман. — Родитель его в ака­демии когда-то учиться посылал, а он, видите ли, не понимает, об чём здеся народ гутарит? Да и не надо тебе понимать! Сде­лаешь, что скажу, а там по результату упрошу Махатм, чтобы тебе мозги почистили да розуму прибавили. Может, ещё и толк будет. Говорил же твоему папаше, не лазь на бабу с перепою! Не послушал, вот теперь мне, да и людям, с тобой мучиться приходится.

— Я же, Макута, твой в доску...

— Я это знаю, да других мне и не надобно. Сиди, слушай и помалкивай. А может, кто ещё сумневается в нужности се­годняшнего нашего разговора? Вы не таитесь, сказывайте, что у кого на душе скребёт?

В ответ только трещал костёр, скубли траву кони, да негром­ко сопели бородачи.

— Люди мы, конечно, в понятиях властей и законов, лихие. И славных дел за каждым из нас не на одну каторгу хватит, но мы же не солдатня с большой дороги. Мы ж не ханьцы и уйгузы кровожадные. Мы дети каторги, потому как в места наши во все времена за ослушание и крамолу ссылали. Такая уж юдоля. Я к чему это всё гутарю? Не то чтобы умником средь вас красануться, а так, в рассуждения вдаюсь. Не будь мы плоть от плоти народными терпельцами, давно от нас и пыли бы не осталось. Люди нас породили, и только с последним из них мы иссякнем, а доколе будут плодоносить бабы в уделах наших, будет жить и вольный лихой народ, кому всяка неволя в обузу. И никак не можем мы пропасть и раствориться в лесах, попрятаться, ров­но холопы Августейшего Демократа, за спины убогих, сирых да обездоленных, потому как, может, мы и есть последняя опора на­родная. Мы да, может, ещё поп Шамиль, который уже двенад­цатый год бьётся за недопущение присоединения к нам в обрат­ную этих склизнев базарных, редисочников и арбузников. Пусть они там, дома, на своей кавказской лаврушке и зелень-шмелени жиреют. У нас такого добра ныне валом. Вот и выходит, что не должны мы допустить разграбления древних святынь землицы отчей. Никто же и знать не знает, что там за силища сокрыта, а главное, какова она. А ну как достанется она узкоплёночным каким или, того хужей, Семёрке этой великолепной, вот тогда уж все попляшем! Тута кумекать надобно, а то бог весть как дело обернуться может. Есть у меня, братья, план один.

Разбойники сдвинулись поближе друг к другу и обратились в слух, страшась пропустить хотя бы одно Макутино слово.

Луна уже начала гаснуть. Длинные тени деревьев и кустов постепенно слились в тёмное бесформенное месиво предрас­светного сумерека. Тишина распростёрлась над страной, изло­манной, сказочной и от века несчастной.

8

А где-то неподалёку горел другой костёр и велись совсем иные разговоры.