Открыв певческий талант Соик, Иштан стал завсегдатаем Круга песен, и
чем чаще он бывал там, тем больше отдавался в плен необычной,
загадочной красоты логимэ. Оставаясь в стороне, он наблюдал за ней,
пытаясь понять, что кроется за ее опущенными глазами, за ее
молчаливостью. Сперва он думал, что эта замкнутость и немногословность
происходят от некоторого высокомерия, которое — увы, Иштан не мог не
признать этого — обычно отличало старших магов, но потом он понял, что
высокомерие тут ни при чем. Причина была во врожденной тактичности и
душевной тонкости молодой мэлогрианы: все ее действия были мягкими и
будто округлыми, как если бы она старалась не навредить ничему вокруг
себя, и если это и выглядело как замкнутость и нежелание общаться, то по
сути таковыми не являлось. Данное открытие, сделанное Иштаном, еще
больше усилило состояние умиленной очарованности, в которой он
пребывал, ибо это свойство чуткости и осторожности по отношению к
чувствам других было очень близко ему самому.
Но больше всего его завораживало то противоречие, которое он заметил в
лесной эльфе еще в первый же вечер: сочетание нежности и уязвимости с
какой-то внутренней силой — тайной, почти незаметной внешне, но в то
же время явно ощутимой, словно упруго-неодолимая сила живого дерева.
То же противоречие было свойственно и ее взгляду, мягко сияющему из-
под опущенных ресниц и одновременно держащему ее постоянно на
некотором расстоянии от слушателей. Эта тончайшая белая пелена
опущенных век точно отгораживала ее от мира. «Смотрите на меня,
слушайте мою песню, но не пытайтесь проникнуть в мир, ее породивший»,
— будто говорил скрытый взгляд логимэ, и это было то, что заставляло
слушателей жадно внимать ей: тайна, недоступность, ибо ничто так не
манит, как то, что скрыто. Возможно, поэтому вечерами, когда она пела, в
Круге было особенно тесно, а собравшиеся мужчины норовили незаметно
подсесть поближе к лесной певунье, согретые теплом ее голоса и
заколдованные тайной опущенных глаз…
Когда же песни заканчивались, слушатели расходились тихо и неслышно,
точно боясь расплескать переполнявшие их чувства, а ласковый, точно
гладящий голос еще долго звучал в очарованных душах. Вместе с ними,
слившись с толпой и лишь изредка вспыхивая странным взглядом из-под
тонких бровей, уходил и Иштан Ардалаг, старший веллар Рас-Сильвана,
уходил с колотящимся сердцем, ибо в тот вечер под сенью священного
дуба он впервые в жизни полюбил — первой настоящей любовью, со всей
трепетностью и силой, свойственными этому чувству.
Проходили дни, а волнение Иштана все не утихало — напротив, все
сильнее захватывало его. Он боролся с собой, сомневался — плохо или
хорошо он поступает, думая о прекрасной мэлогриане, но не думать о ней
становилось все труднее. Не смея заговорить, он с неустанным упорством
наблюдал за лесной эльфой на расстоянии; в Круге песен неизменно
садился так, чтобы видеть ее, и сидел так, не двигаясь, весь вечер,