Друзей у Гоголя с гимназических лет не было, исключением был «грациозный мальчик» Сашенька Данилевский. Вместе они и отправились завоевывать Петербург после окончания гимназии в 1829 году, вместе совершили первое путешествие за границу, в Италию, едва ли не всю жизнь состояли в переписке, полной двусмысленных намеков и витиеватых признаний в верности, любви и дружбе. Но об этом чуть позже.
Пока же мечта о славе терзала душу Николая, который в гимназии не подавал больших надежд на громкое будущее. Попытка штурма нижних ступеней Олимпа государственной службы в Петербурге не увенчалась успехом. Первые поэтические опыты, опубликованные под псевдонимом в «Сыне отечества», провалились и были подвергнуты язвительной критике. Неудачей закончилась и попытка Гоголя устроиться актером в театр – талант его нашли «маловыразительным». Тогда случился первый нервный срыв, и Гоголь, обманув матушку, неожиданно сорвался за границу, но… так же внезапно вернулся.
Тут улыбнулась удача с повестью «Басаврюк, или Вечер накануне Ивана Купала» в «Отечественных записках» 1830 года. Молодой писатель, представленный в свет Владимиром Жуковским, быстро пошел нарасхват, пока в качестве учителя для аристократических семейств.
По дороге в Европу Николай Васильевич на некоторое время задержался в Женеве – дописывал «Мертвые души», а Саша Данилевский поехал нежиться под южным солнцем.
В Риме Гоголь особенно сдружится с молодым художником Александром Ивановым. К тому времени Иванов уже два года как закончил довольно популярную у современных гомосексуалов картину «Аполлон, Гиацинт и Кипарис». Она воплощает как бы восхождение к мужскому совершенству – обнаженные дитя, отрок и, наконец, задекорированный плащом Аполлон. Судя по всему, Иванов был склонен к гомосексуальности. Проблема партнера в этом случае удобно решалась натурщиками, частенько продававшими свою натуру в буквальном смысле.
Но не Иванов стал предметом интимной привязанности Гоголя, а больной двадцатитрехлетний граф Иосиф Вильегорский. С ним, кажется, многое перевернулось в жизни Гоголя, потому что молодой граф был его первой стремительной любовью. От ночей, проведенных у кровати больного, осталась недописанная новелла – «Ночи на вилле», опубликованная только после смерти Гоголя.
«…Я глядел на тебя. Милый мой молодой цвет! Затем ли пахнуло на меня вдруг это свежее дуновение молодости, чтобы потом вдруг и разом я погрузился еще в большую мертвящую остылость чувств, чтобы я вдруг стал старее целыми десятками, чтобы отчаяннее и безнадежнее я увидел исчезающую мою жизнь. Так угаснувший огонь еще посылает на воздух последнее пламя, озарившее трепетно мрачные стены, чтобы потом скрыться навеки и…»
На этом рукопись обрывается, а потом словно продолжается в волнующем письме Гоголя к Данилевскому. «Я похоронил на днях моего друга, которого мне дала судьба в то время, в ту эпоху жизни, когда друзья уже не даются. Мы давно были привязаны друг к другу, давно уважали друг друга, но сошлись тесно, неразлучно и решительно братски только – увы! – во время его болезни. Ты не можешь себе представить, до какой степени благородна была эта высокая младенчески-ясная душа. Это был бы муж, который бы один украсил будущее царствование Александра Николаевича. И прекрасное должно было погибнуть, как гибнет все прекрасное у нас на Руси!»
Данилевской был едва ли не единственным, с кем Гоголь мог позволить себе быть откровенным. Вот, например, Гоголь пишет о каком-то ресторанном гарсоне, Филиппе, который «явился с большим серебряным кофейником, без сомнения pui demandato da noiche le belle putto» («более желанным для нас, чем красотки»). «…Если кофейник более желанен, чем красотки, так непонятно, почему надо переходить на итальянский», – иронизирует историограф «голубого Петербурга» Константин Ротиков.
После нескольких лет за границей Гоголь внешне преобразился в лучшую сторону. Возможно, тогда на него могла обратить внимание и какая-нибудь девица, ведь уже был вокруг него и некий ореол литературной славы. Таким, например, увидели Гоголя в семье Аксаковых: «Прекрасные белокурые волосы лежали у него почти по плечам; красивые усы, эспаньолка довершали перемену; все черты лица получили совсем другое значение…»
Но он не отвечал на интерес поклонниц.
«Невозможность жениться» – так сформулировал сюжет вероятного фильма о Гоголе Сергей Эйзенштейн. Это замечание очень важно для нас, потому что только человек, имевший сходные с Гоголем проблемы, мог прочувствовать подлинные страхи писателя, подталкивавшие его в пропасть меланхолии.
Как мы уже писали, у Гоголя почти не было друзей. Он не искал дружбы ни с Пушкиным, ни с Белинским (на последнее письмо которого даже не ответил), ни с Лермонтовым. Сейчас это может показаться странным, если не принимать во внимание характерный эгоцентризм Гоголя и его равнодушие ко всему происходящему вокруг, когда оно не затрагивает его личных интересов. Невозможность жениться и невозможность свататься. Кстати, посвататься Гоголь соберется лишь однажды в самый безденежный период своей жизни, да еще и к особе в два раза его младшей – Анастасии Вильегорской. Да-да, сестре того самого Иосифа… Разумеется, последовал отказ.
Впрочем, интимная жизнь Гоголя не была такой уж и спокойной. Напротив, она представляет собой череду скандалов, среди которых немало на почве ревности. Автор поэмы «Мертвые души» лишь благодаря своей стремительной славе избежал дуэли с неким гусарским унтер-офицером, который обвинил его в растлении своего несовершеннолетнего брата.
Обратив внимание на подчеркнутую холодность писателя к женщинам, психиатры с начала ХХ века заговорили о «недоразвитии половых чувствований» у Гоголя. Особенно отставал эту идею видный русский психиатр Владимир Федорович Чиж (1855-1922) в своей работе «Болезнь Гоголя» (1903-1904). Он же поднимает вопрос о Гоголе, злоупотребляющем онанизмом. Чиж готов признать, что тот был мастурбантом, если считать «мастурбацию симптомом» душевной болезни писателя, но не ее причиной. В целом история о чрезмерном увлечении Гоголя мастурбацией кажется ему легендой, которая возникла из-за того, что он совершенно не имел любовных увлечений.
Легенда о Гоголе-мастурбанте настолько укрепилась в профессиональном сознании доморощенных российских «психоаналитиков», что некоторые советские «специалисты» еще долго пугали пациентов присказкой: «Уж на что Гоголь был гениален, но и то заболел от онанизма».
Наиболее уверенно говорить о гомосексуальности Гоголя мы можем, основываясь на данных психоанализа. Самую полную реконструкцию либидо Гоголя предпринял пионер русского психоанализа директор государственного психоаналитического института Иван Дмитриевич Ермаков (1875-1924). Его работы находились в СССР под запретом до 1999 года. Ермаков полагает, что с детства «вытесняемая сексуальность Гоголя возвращалась в виде чувства страха» перед женщинами. Страх стал причиной кастрационного комплекса, который нашел свое выражение в повести Гоголя «Нос».
Одной из главных черт личности Гоголя Ермаков считает сосредоточенность на получении удовольствия через анальный проход. «Анатомическим субстратом такой эротики у Гоголя были геморроиды, о которых можно найти многочисленные указания в его письмах». Письма Гоголя пересыпаны пословицами и шутками анального характера. Писатель смаковал все, что относилось к процессу дефекации и калу, часто используя копрологические выражения. Одно из них, кстати, справедливо досталось знаменитому гомосексуалу Бантыш-Каменскому, тому самому, который из-за невоздержанных проявлений своей гомосексуальности во времена Гоголя уже мучался в монастыре. В письмах Гоголь называл его «говном».
Равнодушие Гоголя к дружбе с мужчинами профессор психиатрии Чиж объясняет тем, что он был «лишен тех наслаждений, которые так сладки для его друзей». Отсюда возникла «патологическая неспособность любить кого-либо, кроме самого себя». По мнению Карлинского, для дружеской переписки Гоголь «специально выбирал человека, который меньше всего мог соответствовать его мечтам» – это был поэт Языков.
Женщины оказались более благосклонны к странностям Гоголя, в них, по выражению Чижа, он нашел «свою аудиторию». Если женщины не могли стать любовницами Гоголя, то они заменили ему друзей.
Кто эти внимательные подруги?
… Конечно же, знаменитая фрейлина Александра Федоровна Смирнова-Россети, а также сестры Вильегорские. Отношения со Смирновой-Россети, в салоне которой собиралась вся политическая и интеллектуальная аристократия того времени, ограничивались платонической привязанностью. Причину «робости» Гоголя доктор психиатрии Тарасенков увидел в том, что «половое чувство было в нем резко понижено даже в молодые годы». А профессор психиатрии Николай Баженов, автор работы «Болезнь и смерть Гоголя» (1902), вообще отказывается рассматривать отношения Гоголя с женщинами, несмотря на чрезвычайную важность этого вопроса для верной характеристики психологического типа писателя. Но он отмечает, что, если бы «смутные слухи» о личной жизни Гоголя оказались бы «достоверными», то они, вероятно, пролили бы подлинный свет на причины психопатического состояния Гоголя. О каких «смутных слухах» отказывается говорить Баженов, сегодня понятно…
«Гоголь никогда ни в кого не был влюблен», – уже уверенно заявляет Чиж. Блеск Смирновой-Россети не смог впечатлить Гоголя, потому что он совершенно не воспринимал женскую красоту. Что же касается Анастасии Виельегорской, то она, во-первых, не была хороша собою, а, во-вторых, сватовство Гоголя никто не воспринял всерьез.
Лидер символистов Валерий Брюсов в 1909 году в журнале «Весы» назвал свою лекцию, приуроченную к одному из гоголевских юбилеев, «Испепеленный». Брюсов одним из первых отметил очень важную черту творчества и жизни Гоголя – преувеличение и гиперболизацию во всем. Именно такого рода карнавализация свойственна современной гей-культуре с ее пышными трансвеститскими персонажами. Гоголь, о страсти которого к переодеванию в прямом смысле и переносном – театрализация в жизни, какие-то невероятные проекты (он то пытался занять кафедру истории средних веков в Санкт-петербургском университете, то придумывал какие-то проекты по бесплатному распространению своих книг) – уже сказано довольно много, – натура очень близкая современному гейству. Но эта яркая внутренняя сила была направлена на уничтожение плоти и не нашла своего чувственного выхода. В противоречии плоти и духа заключается гоголевский конфликт. И душа испепелила, уничтожила плоть.
На масленой неделе в 1852 году Гоголь начал говеть и поститься.
На исповеди он, возможно, впервые признался в своих сексуальных желаниях. Ржевский духовник Гоголя священник Матвей Константиновский, который приехал в Москву в конце января – начале февраля, осудил писателя и назвал его желания смертным грехом. Для измученного депрессивным психозом Гоголя это был смертный приговор. Он целенаправленно уничтожал себя голодом. Силы уходили, встревоженные церковники настаивали, чтобы он начал принимать пищу, но писатель отказывался. Наконец Гоголь слег в беспамятстве. Врачи холодными ваннами и кровопусканием только ускорили его кончину.
«В увлечениях страсти утопая…». Михаил Лермонтов (15 октября 1814 – 27 июля 1847)
Я сын страданья. Мой отец
Не знал покоя по конец.
В слезах угасла мать моя;
От них остался только я…
Эти строки из лермонтовских черновых набросков любили приводить в своих исследованиях биографы Михаила Юрьевича Лермонтова. Действительно, семейная жизнь его родителей не сложилась. Известно, что Юрий Петрович (1787-1831), отец поэта, изменял своей супруге Марьи Михайловне (1795-1817)… и не только с женщинами. Семейные размолвки однажды закончились рукоприкладством. Это стало последней точкой в их отношениях…
Бабка Лермонтова Елизавета Алексеевна Арсеньева (1773-1845) имела возможность однажды разобраться со своим супругом. Он умер при странных обстоятельствах: отравился, не дождавшись на маскерад своей любовницы из соседнего поместья. Злые языки поговаривали, что яд он принял не добровольно. Арсеньева предприняла все, чтобы уберечь и дочь от неразборчивого супруга. Поэтому родители Михаила не жили вместе. А слабая здоровьем Марья Михайловна, испытавшая позор, сгорела от чахотки, когда Мишеньке исполнилось 3 года. Путем шантажа – Юрий Петрович был беден и мог жить только на доходы с имения Арсеньевой – Елизавета Алексеевна добилась того, что получила право заниматься воспитанием внука, пока тому не исполнится шестнадцати лет. Некоторые полагают, что Арсеньева «подозревала его в гомосексуализме и хотела оградить любимого внука от негативных влияний со стороны отца» (Михаил Вольпе).
«Заботливость бабушки о Мишеньке доходила до невероятия; каждое его слово, каждое его желание было законом не только для окружающих или знакомых, но и для нее самой». Все в доме было устроено для Миши – «все ходили кругом да около» него. Для семилетнего внука бабушка создала нечто вроде потешного полка. Собрала в округе мальчиков его возраста, пошили им военные платья. Особенно он любил устраивать между ними кулачные бои с разбитыми до крови носами. Сам участия в них не принимал, не позволяло здоровье. От рождения болезненного Мишеньку бабушка раза три возила лечиться на Кавказ.
Десяти лет от роду с Мишелем на Кавказе случилась странная влюбленность в девятилетнюю девочку. Примечательно, что психологи отмечают раннюю чувственную влюбленность разнополых подростков, связанную с сильным эмоциональным впечатлением (осуждением сверстников и взрослых), как возможное условие будущей гомосексуальности. Лермонтов вспоминал и переживал это первое чувство в дневниках лет до шестнадцати… Едва он успокоился, как потешный полк сменили крепостные девушки, заполнившие дом по распоряжению бабушки, «чтобы Мишеньке не было скучно». Мишель мог выбрать любую... Крестьянки, оказавшиеся в интересном положении, выдавались Арсеньевой замуж.
Четырнадцатилетнего Лермонтова отдали в Благородный университетский пансион в Москве, где он жил на правах полупансиона, то есть вечером возвращался домой в нанятую квартиру. Бабушка поселилась при внуке. Для воспитания наняли француза Жандро, капитана наполеоновской гвардии. «Этот изящный, в свое время избалованный русскими дамами француз, пробыл, кажется, около двух лет и, желая овладеть Мишей, стал мало-помалу открывать ему «науку жизни», – пишет первый биограф Лермонтова Петр Висковатый (1842-1905).
Известно, что в пансионе никаких особых историй с Мишелем не случалось, в отличие от юнкерской школы, в которую поэт поступил после того, как был со многими другими студентами оставлен на второй год. Впрочем, уже в пансионе проявилась наклонность, за которую Лермонтова всю жизнь не любили товарищи. «Пристанет, так не отстанет», – говорили о нем.
...Прослушав первый курс и разочаровавшись университетским образованием (московская alma mater действительно представляла тогда жалкое зрелище), Лермонтов уехал в Петербург, собираясь продолжить учение. Но неожиданно он меняет вектор своей жизни – поступает в юнкерскую школу. Приказом по школе от 14 ноября 1832 года Михаила зачислили в лейб-гвардии Гусарский полк на правах вольноопределяющего унтер-офицера. Военная дисциплина в юнкерской школе соседствовала с «разнузданными нравами». Очень скоро Мишель, воспитанный в женском обществе, переменился – «следы домашнего воспитания и женского общества исчезли; в то время в школе царствовал дух какого-то разгула, кутежа, бомблишерства», – отмечает Аким Павлович Шан-Гирей (1818-1883), его приятель и сосед по имению бабушки.
Там же Лермонтов познакомился с Николаем Соломоновичем Мартыновым (1815-1875), которого звал ласково – Мартышка. Юнкера издавали рукописный журнал «Школьная заря», в котором преимущественно публиковались скабрезные истории. Его основными авторами и стали Лермонтов с Мартыновым. Всего в 1834 году вышло 7 номеров, хотя предполагалось издавать их еженедельно. В «…Заре» появились тексты, составившие славу Лермонтову как «новому Баркову».
Эти тексты вполне соответствовали реальным нравам юнкерской школы. Самым невинным из них можно назвать поэму «Уланша» – пересыпанное матерщиной описание группового изнасилования девушки Танюши эскадроном гусар. Были и другие поэмы – «Петербургский праздник» (о сексуальных приключениях юнкера) и «Гошпиталь» (о «грязных, бурных, неумолимых юнкерах»). Но, пожалуй, самыми известными «похабными» сочинениями Лермонтова стали «Ода к нужнику» и примыкающее к ней короткое стихотворение, адресованное юнкеру графу Петру Павловичу Тизенгаузену (1815-?). С Тизенгаузеном Лермонтов в 1838 году продолжит служить в Гродненском гусарском полку, откуда граф будет изгнан за «нравственную распущенность», застуканный с… или, точнее, под Ардалионом Новосильцевым…
Не води так томно оком,
Круглой жопкой не верти,
Сладострастьем и пороком