— Очень, очень похожи. Но как изменились за последнее время.
Приглашал новых друзей. Новые друзья были: академик Н.С.Державин, член-корреспондент Академии наук профессор Д.Д.Благой, профессора Десницкий, Городецкий, Томашевский, Пумпянский, Цявловский, Модзалевский, Казанский, Мирский и проч., и проч. Они донимали его своими вечными вопросами, однако к ним он относился хорошо, хотя в душе презирал:
«Прицепили к моему Самозванцу революционные идеи, а к «Медному всаднику» — восстание декабристов. Вот уж, поистине, никогда не думал, что воображение может доходить до таких пределов!»
XX
135 лет со дня рождения Пушкин праздновал в зале бывшего дворца князя Шереметева — ныне Дома писателей.
XXI
Но вот багряною рукою
Заря от утренних долин
Выводит с солнцем за собою
Веселый праздник именин.
— Тише, тише, товарищи! Зачем так стремительно? — останавливал гостей профессор Мануйлов. Сегодня он был распорядителем на банкете. Стены Дома писателей никогда, даже во времена князя Шереметева, не видели такого количества публики.
У подъезда гудели сотни машин, море людей осаждало двери, иные взбирались на трубы, пытаясь заглянуть в окна.
Осада! приступ! злые волны,
Как воры, лезут в окна...
Взвод конной милиции и дюжина рослых швейцаров с трудом удерживали ликующую толпу, которая разражалась восторженными рукоплесканиями при появлении всякой мало-мальской знаменитости.
Все уже были в сборе. Не хватало одного, самого влиятельного, — академика Державина. Но и он наконец явился. В отличие от того старичка, который приезжал на публичный экзамен в Лицей, этот Державин ничего не спросил у швейцара и поднялся наверх.
Оркестр держал наготове инструменты: он должен был исполнить новый марш, написанный по этому случаю композитором Шостаковичем, «Мы с Пушкиным». Державин вошел в фойе.
Пушкин легко подбежал к нему и трогательно взял под руку. Державин обнял Пушкина и пожелал ему еще столько же лет такой же плодотворной жизни. Пушкин поблагодарил и повел его в соседнюю комнату, сказав по дороге:
— Прошу, господа.
Ища глазами знакомые лица, Державин с трудом узнавал своих друзей и коллег — многие из них отрастили на этот случай густые бакенбарды а-ля Пушкин.
Все пошли вслед за ними и стали размещаться за столом. Предусмотрительный профессор Мануйлов поместил около приборов карточки с именами присутствующих, причем строго соблюдал принцип местничества — чем больше литературное значение, тем ближе к Пушкину. Профессора, делегаты колхоза имени Пушкина, писатели, литературоведы, ударники производства, критики, артисты, журналисты, фотографы, художники и другие метались между столами в поисках своей карточки. Мануйлов наткнулся на стоящего с поникшей головой Юрия Николаевича Тынянова.
— Вы почему стоите?
— Я — Тынянов...
— Тынянов?.. А! Тынянов!.. Да, но почему же вы все-таки стоите? Что, вам места мало? Где ваша карточка?
— Понимаете, профессор, вот этот... сел на мое место и не пускает.
Мануйлов поправил галстук и с храбрым видом подошел к сидящему.
— Вы кто такой? — спросил он.
— Я — Реет.
— Кто? Реет?.. Гм... Мне это ровным счетом ничего не говорит. Почему вы занимаете чужие места? Где ваша карточка?
— Я плевать хотел на ваши карточки! Где хочу, там и сажусь!
— Что??? — удивляясь нахальству Реста, спросил Мануйлов и добавил официально: — Будьте добры, освободите место.
— Я ленинградский корреспондент «Литературной газеты». Понятно? И освобождать место всяким писателям и литературоведам не буду. А о вас завтра будет в газете.
В бессильной злобе Мануйлов отошел и сказал Тынянову:
— Вечно с ним истории. Постеснялся бы Пушкина. Слушайте, сейчас скандал устраивать неудобно, постойте минутку, я вас куда-нибудь пристрою.
Наконец гости уселись и официанты забегали между столами. По случаю торжества они были одеты героями пушкинских произведений: Борис Годунов в шапке Мономаха, Пугачев в цепях, Скупой рыцарь в латах и статуя Командора, облицованная под мрамор.
Подавались специально литературные блюда:
Шекснинска стерлядь золотая,
Каймак и борщ уже стоят;
В графинах вина, пунш, блистая
То льдом, то искрами, манят...
Золотая рыбка в томате, ростбиф окровавленный и трюфли, роскошь юных лет, живой лимбургский сыр, золотые ананасы и Страсбурга пирог нетленный. — Просто не говорите. На столе, например, арбуз — в семьсот рублей арбуз. Суп в кастрюльке прямо на пароходе приехал из Парижа; открыли крышку — пар, которому подобного нельзя отыскать в природе.
На миг умолкли разговоры;
Уста жуют. Со всех сторон
Гремят тарелки и приборы,