- Я не задумывала ничего подобного. Это был эксперимент над необычным видом древесины, а не попытка вырастить непобедимого гладиатора.
- Когда я иду вечером в трактир, чтоб опрокинуть стопку анисовой настойки, я тоже не всегда предполагаю, что встречу утро в придорожной канаве. Но в твоем случае, мне кажется, эксперимент слишком уж отошел от корней. На счет корней - надеюсь, ты оценила каламбур?..
На сцене взревел Генокрокодил – деревянная кукла, скользнув под чешуйчатой тушей, ударило своими пальцами, похожими на неровно обрубленные древесные ветки, ему в пах, и практически оскопило.
- У него отличные физические показатели, - ровным тоном произнесла Греттель, когда рев смолк, - Удивительно.
Ганзель поежился.
- Ты уверена, что поливала его простой водой, когда он рос?
- Я использовала рыбный суп.
- Дереву – рыбный суп? – изумился Ганзель, - С каких пор деревья поливают рыбьим супом?
- Экстракт из желез глубоководных рыб. Стимулирует клеточный рост…
Генокрокодил едва двигался. Едва удерживая свою тушу на трех уцелевших лапах, он
слепо бродил по сцене, даже не пытаясь схватить противника зубами. Чувствовалось, что он находится на последнем издыхании. Кровь лилась из него, как из сырой печенки, которую подвесили на веревку и размозжили шестопером. Он поскальзывался в собственной крови, время от времени падал, издавая нечленораздельный рык. Его прочная шкура местами свисала клочьями, как порванный холст с рамы, обнажая алое мясо и кость. Оставшийся глаз слепо таращился вперед, едва ли что-то различая. Генокрокодил больше не был охотником, не был королем и единовластным диктатором сцены. Теперь это было издыхающее существо, жалкое, неприятное и тоскливое, как все животные в приближении смерти. Мулы из зрительного зала, еще недавно ободрявшие его криками, теперь свистели и насмехались, стоило ему в очередной раз попытаться атаковать. Они давно уже поняли то, во что он сам отказывался верить – вчерашний король стал просто несколькими сотнями килограмм медленно отмирающей плоти, в которой еще каким-то чудом зиждется жизнь.
Бруттино преследовал его, не давай отползти вглубь сцены. Теперь, когда не было нужды соревноваться с чемпионом в скорости, он не считал нужным спешить. Деревянная кукла вновь двигалась неспешно и неуклюже, скрипя раздутыми суставами. Его невыразительное деревянное лицо походило на огромную рану – все оно, от макушки до подбородка, было заляпано кровью рептилии, а острый нос казался черным.
Наступало время последнего удара. Кажется, это почувствовал и сам Генокрокодил. В какой-то момент он попросту перестал защищаться, а может, силы окончательно покинули его когда-то могучее, не знавшее поражений, тело. Он больше не представлял интереса, как объект жестокой игры или мешок для битья. Он был наполовину освежеванной тушей, готовой испустить дух. Ганзель надеялся, что Бруттино нанесет своему противнику милосердный удар в основание черепа и тем закончит представление – к безумной радости мулов.
Но чем бы ни руководствовалась деревянная кукла, это было не милосердие.
Бруттино вдруг перестал жалить Генокрокодила и даже отошел от него на несколько шагов. Он нарочно двигался медленно, и замер в каких-нибудь пяти шагах от своего противника, прямо перед его пастью. Это была издевка, понял Ганзель, приглашение.
Видимо, рефлексы даже умирающего хищника оставались достаточно сильны. Потому что Генокрокодил принял это приглашение. Инстинкту хищника не умирают – даже когда умирает их обладатель. Спотыкаясь на негнущихся лапах, он с трудом изготовился к последнему прыжку. Бруттино глядел издыхающее чудовище сверху вниз. Глаза его походили на капли не застывшего желтого янтаря, оттого взгляд казался липким, обволакивающим.
Генокрокодил бросился в атаку, последнюю в своей долгой жизни. Ганзелю показалось, что ловкая кукла вновь крутанется, отскочив в сторону. Но в этот раз Бруттино не стал делать ничего подобного. Напротив, он вдруг устремился навстречу Генокрокодилу, вытягивая вперед руки – точно огромный, выточенный из дерева, арбалетный болт.
Хрястнули огромные зубы, в зале восторженно закричали. Генокрокодил проглотил деревянного мальчишку, как рыба глотает крошечное насекомое. Пучеглазый сосед Ганзеля издал возглас удивления. И не только он. Последний акт представления оказался фантасмагорией, чем-то невиданным. Только что деревянная кукла, торжествуя, стояла на сцене, и вот…
В зрительском зале поднялась самая настоящая буря. Мулы потрясали руками и лапами, гоготали, издавали недоуменные возгласы, смеялись. Самоубийство на театральной сцене? Что-то новенькое, доселе невиданное!
- Зачем он это сделал? – спросила Греттель, выдергивая из прически белую прядь и бессмысленно теребя ее.
Ганзель сразу понял, зачем. Но помедлил, прежде чем ответить.
- Чтоб причинить еще больше боли.
Едва дышащий Генокрокодил не сразу сообразил, что ему удалось сделать невозможное. Шатаясь, будто пьяный, на окровавленных лапах, он глядел в зал единственным своим уцелевшим глазом. Но публика не спешила аплодировать. Наверно, это сбивало его с толку еще больше. Он привык совсем к другому финалу.
Потом его тело задрожало. Но едва ли из-за смертельной усталости. Дрожь была неожиданно сильной, больше похожей на судорогу. Генокрокодил, слишком измученный представлением и неожиданным его финалом, раскачивал из стороны в сторону головой. И вдруг испустил рык, больше похожий на скрежет. Он распахнул пасть, и из горла в зрительный зал ударил фонтан крови. Его собственной крови.
- Твоя кукла – не просто убийца, - сказал Ганзель, - Она кровожаднее любого палача из тех, что я видел.
- Он бесстрастен, - возразила Греттель, - Он не человек, ты помнишь? У него не может быть человеческих чувств.
- Для существа, не способного чувствовать, он слишком сильно ненавидит все, что связано с человеком. Иначе бы не сделал того, что делает сейчас. О дьявол…
Генокрокодил рухнул на сцену и затрясся, все его члены задрожали, а чешуйчатое брюхо вдруг вспухло пузырем, растягиваясь на глазах. Оно было бледно-зеленого цвета, но на нем уже расцветали пышные алые цветы разрывов. Хруст кожи, всплеск, треск лопающихся ребер – и туша Генокрокодила лопнула, точно прохудившийся мешок. Наружу из его заживо свежеванной туши выбрался Бруттино, перепачканный с ног до головы в крокодильих внутренностях, но держащийся с удивительным для семилетнего ребенка достоинством. То, что осталось от Генокрокодила, мелко дрожало, затихая, у его деревянных ног.
- Что ж, - пробормотал Ганзель, - По крайней мере, кому-то достанется чертовски большая сумочка.
- Блестяще! – закричал Карраб Варрава, всплеснув руками, - Блестяще! Превосходное представление, невероятно красочное и волнующее! Признайтесь, дамы и господа, «Театр плачущих кукол вновь вас удивил! Определенно, из этого деревянного малыша будет толк. Аплодируйте ему, не стесняйтесь! О, через год он станет самой известной куклой в Вальтербурге! За ним по пятам идут богатство и известность! Ну а наше представление на сегодня закончено. Наш театр ждет вас завтра вечером, чтобы вновь явить на сцене потрясающее воображение действо, исполненное лучшими из актеров!
Зрители стали подниматься со своих мест и неспешно потянулись к выходу из шатра. Цветов на сцену здесь не бросали. А если бы и бросали, подумалось Ганзелю, в данном случае это было бы то же самое, что бросить пучок человеческих внутренностей. Едва ли разумное дерево любит получать цветы. «Разумное, необычайно сильное и беспощадное, - добавил он, - И я тысячу раз благодарен Каррабу Варраве за то, что отныне оно не будет цвести на улицах».
Не успел он подняться со своего места, как кто-то вежливо прикоснулся к его предплечью. Это был служащий театра в багровой ливрее, под челюстью которого топорщились лишние пальцы.
- Если вы будете столь любезны, милостивые господа, я отведу вас за кулисы, к господину Варраве, - сказал он с легким поклоном, - Господин Варрава обязательно просил вас навестить его после представления.
- Конечно, - кивнул Ганзель, - Господин Варрава вполне может на нас рассчитывать.
* * *
Обстановка внутренних покоев «Театра плачущих кукол» не удивила Ганзеля – именно такой он ее и представлял. Просторный зал, уставленный старомодной, под вкус хозяина, мебелью и затейливыми, явно дорогими, гобеленами. Внутри было душно, возможно оттого, что в зале не имелось окон, и запах стоял особенный, затхлый, отдающий домашней пылью, перебродившим вином, табаком и химикалиями. Массивные стулья здесь соседствовали с кожаными кушетками, медные люстры с резными панно, книжные шкафы с невзрачными секретерами и старинными плевательницами. Сразу и не понять, где оказался, в рабочем кабинете, библиотеке или холостяцкой гостиной.
Разносторонние вкусы хозяина подчеркивал беспорядок, царивший в зале, но выглядевший донельзя естественным. Курительные принадлежности, писчие перья, пробирки и колбы с неизвестными веществами, предметы одежды, исписанные брошюры, клочки ткани, пороховницы, носовые платки, оплывшие свечи, даже шпоры – все это располагалось здесь в подлинно-театральном беспорядке.
- Милый Ганзель!
Директор театра расположился в удобном кресле, явно сделанном под его большое и тяжелое тело. После вечернего представления он успел снять цилиндр, брюки и пиджак, оставшись в несвежей сорочке и панталонах. Живот его, большой, как бочка, колыхался на коленях, а иссиня-черная борода удобно свилась кольцами на широкой груди.
- Все-таки решил проведать старого Варраву? Проходи, проходи, милый мой. У меня тут, видишь ли, немного не убрано. Совершенно нет времени привести дела в порядок, работа антрепренера отбирает все время. И дьявольская, скажу я тебе, это работа! Поверь, если бы мои старые ноги работали, я предпочел бы играть на сцене, чем тонуть во всей этой рутине!
Варрава вздохнул с неподдельным огорчением. Но почти сразу вернул себе доброе расположение духа, увидев Греттель.
- Сорок полиплоидизаций мне в генокод! Госпожа Греттель! Вот уж не надеялся, что мой скромный театр когда-нибудь увидит подобного гостя! Крайне рад с вами встретится, и благодарен за визит. Если изволите подойти, я поцелую вашу прекрасную руку...
Но Греттель не спешила подходить к креслу. Господина Варраву и обстановку его кабинета она разглядывала с равнодушием, которое вполне можно было назвать презрительным. Как если бы изучала подозрительный микроорганизм с не выявленными свойствами. Впрочем, господин Варрава не выглядел чрезмерно разочарованным подобным пренебрежением к своей персоне.
- Ну и ладно, - заметил он со вздохом, - Ни к чему величайшей геноведьме всего Гунналанда принимать поцелуи от типа вроде меня, старой развалины. Кстати, может травок каких посоветуете или генозелья? В последнее время прямо-таки сам не свой хожу. Организм мой в совершеннейшем упадке, верите ли. Только пиявками и спасаюсь. Если бы не мистер Дэйрман с его питомцами!..