Она хрипло и мягко рассмеялась, и этот звук проник внутрь, согревая все тело.
– Вряд ли, Гэвин.
– И что мы будем делать на свидании?
Ее улыбка изменилась и стала такой серьезной, что он тут же поверил бы, даже скажи она, что земля стала невидимой.
– Выпьем по молочному коктейлю.
Он приподнял брови.
– И, может быть, пока будем долго гулять и пить их, ты возьмешь меня за руку.
Гэвин рассмеялся.
– Давай-ка помедленнее.
– И будем говорить. Ты будешь говорить.
Его радость немного угасла.
– Слышала, именно так и делают на свиданиях, – добавила Дэлайла. – Но я и так с тобой каждый день разговариваю. Скоро твоя очередь.
– Но разговоры – не моя сильная сторона.
– Знаю, – уверила его она.
– Тогда зачем тебе свидание с молочными коктейлями, держанием за руки и неуклюжей болтовней?
– Потому что, – сказала она и облизнула губы, от чего они стали сочными, как яблоко, и манящими к поцелуям, – я шесть лет провела практически в монастыре, а влюбилась в тебя, когда нам было по девять. И когда я заставляю тебя сказать больше чем два слова за раз, то чувствую, что выиграла что-то важное.
– Типа трофея из волос на груди? – поддразнил он.
– Типа войну.
Когда она так сказала, у него по коже побежали мурашки, но не от испуга, а от восторга, что услышал это от такой хрупкой девушки, рисующей кровоточащие кресты и безглазые черепа.
– Чего ты от меня хочешь, Дэлайла?
– Я хочу быть единственной девушкой, на которую ты бы смотрел, – и никакого притворства, она всегда говорила так, словно ей ничего не стоило быть открытой.
– Так уже и есть.
– И я хочу быть твоей девушкой, Гэвин Тимоти.
– Девушкой? Или другом-девушкой? – он чувствовал необходимость предложить ей возможность отказаться.
– В одно слово. Девушкой. Возлюбленной. Как ни назови. Вот чего я хочу от тебя.
– Возлюбленной? – поддразнивая, повторил он. – Самой лучшей?
Пожав плечами, она прошептала:
– Да.
Он отвел взгляд, размышляя, что бы это означало.
– Тебе стоит сначала узнать меня.
– Ясное дело. Я же не сидела с тобой под этим деревом все это время, и знаю тебя не очень хорошо.
Взглянув на нее, он сказал:
– Я не о том, будто у меня есть какой-нибудь странный заскок, вроде фут-фетиша. Имею в виду, что я другой.
– И скажу тебе снова, – улыбнувшись, ответила она. – Это очевидно.
– Я живу… в доме, – эти слова он выдавил с трудом, словно они были тяжелыми, как мрамор.
Она прищурилась, размышляя над его словами, и он, издав слабый смешок, понял, что именно сейчас сказал. Выдохнув, он запустил обе руки в волосы.
– Нет. Не так. Все живут в домах. Но мой – другой.
– Из-за лоскутков? – спросила она, с надеждой приподняв брови.
– Нет, – но потом он понял, о чем она: Дом именно так и смотрелся снаружи. Он настолько привык видеть его по-своему и воспринимать каждую часть по отдельности, что перестал замечать грубые швы между частями кладки и их странное расположение. – Хотя да. Ну то есть причина, по которой он так выглядит, та же, почему ты носишь эти короткие юбки, а я – джинсы и ботинки.
– Словно каждая комната украшена по-разному, – предположила она, улыбаясь, что понимает.
Вот только она не понимала. Комнаты не были украшены определенным образом, они на самом деле были разными.
– Нет, Дэлайла. Дом, как и все внутри него, уникален. У всего свой стиль, потому что все в нем – живое.
Дэлайла рассмеялась, явно не веря.
– Ладно, Гэвин. Как скажешь.