Гэвин сложил свои тетради и учебники и прошмыгнул мимо нее, но не раньше, чем ее рука коснулась его, и он увидел крошечный рисунок в ее тетрадке – окровавленный кинжал.
Она
Следуя совету отца Иоанна, Дэлайла всегда понимала, что лучший способ сохранить свою тайну – никому о ней не рассказывать. И с годами она накопила сотни секретов.
Как, например, когда Нонна взяла ее в «Saks» [магазин одежды в США – прим. перев.] на Манхеттене, и Дэлайла набрела на двух людей, занимающихся сексом в туалете. Или как Джошуа Баркер пробрался в ее комнату в общежитии, и она целовалась с ним целых десять минут, прежде чем он крадучись ушел по темной и мокрой лужайке.
Это были те тайны, которыми она могла поделиться с подружками, – как валюта, что-то вроед «если расскажу тебе о своих, ты поделишься со мной своими». Но были и такие секреты, о которых она никогда никому не смогла бы рассказать, потому что знала – они причина ее странностей. Например, ее умение разбираться в клинках, изображениях орудий пыток пятнадцатого века и картинах убитых от меча или выпущенной стрелы. Увлечение идеями воскрешения, зомби или экзорцизма. Книги о черной чуме. Не то чтобы ее особо занимали мысли о смерти или об умирающих людях, скорее это была интуитивная реакция на невероятный страх – отрешенность от ужаса. Дэлайла любила, когда у нее от испуга захватывало дух, и чтобы по телу бегали мурашки.
Вернувшись в Св. Бенедикт, она привыкла по ночам – босиком и без фонарика – бродить по холодным каменным коридорам Корпуса Изящных Искусств. Когда весь свет погашен, а коридоры залиты тьмой и тяжелым молчанием. Туда не проникало ни единого колышущего тяжелые шторы сквозняка, от которого стучат о стену картины.
Дэлайла знала наизусть каждый поворот. Все было совершенно спокойным и пустым, если не брать во внимание девушку, блуждающую среди теней и ищущую знак, что же происходит в школе с наступлением ночи. Ищущую какие-то давно забытые истории, оживающие только тогда, когда все ученики уютно спят в своих постелях.
Однажды где-то за две недели до ее неожиданного отъезда ее поймали. Ее нашел отец Иоанн, когда она на цыпочках шла по коридору между классом керамики сестры Джудит и конференц-залом. В этом маленьком участке стоял старинный, украшенный драгоценными камнями сундук восемнадцатого века – замысловатое произведение искусства, так спокойно и открыто стоящее посередине обычного коридора. Сундук был достаточно большим, чтобы вместить маленького ребенка или, что Дэлайла предпочла бы куда больше, очень терпеливого Цербера.
– Охотишься на призраков? – спросил за ее спиной отец Иоанн, от чего Дэлайла подпрыгнула.
После того как ее сердцебиение замедлилось, она призналась:
– Да, сэр.
Она ожидала, что он ее отчитает или же даст небольшое наставление. Но вместо этого он понимающе улыбнулся, кивнул и просто сказал:
– После этого возвращайся в свою комнату.
Ее родители даже понятия не имели о ее увлечениях, а Дэлайла старалась держать это в тайне. Что было не уж так сложно: шесть лет она жила в тысячах километров от них, – а также учитывая то, какими были ее родители. Ее мать была из тех, кто носит кардиганы пастельных оттенков и средней цены лоферы одной и той же марки, да так долго, как только Дэлайла помнила. Ее книги всегда были с голыми мужскими торсами на обложках, а хобби – собирать крошечных керамических животных жутковатого вида, к которым Дэлайла всегда относилась снисходительно.
Прежде чем потерять работу, ее отец был трудоголиком, и когда был дома, то, как правило, садился перед телевизором и ворчал о том о сем. Для Дэлайлы он был неодушевленным предметом в костюме ее отца: с тех пор как она приехала домой, у нее было чувство, что она все равно не узнала бы его лучше, проведи она эти шесть лет здесь.
Хотя Дэлайла жаждала иметь брата, этого так и не случилось, поэтому ей пришлось довольствоваться ее другом и таким же единственным ребенком в семье Давалом Редди, чьи родители были настолько навязчиво заботливыми, насколько ее собственные – безразличными. Но в то время как Давал громко заявлял о себе в своей буйной манере на фоне тихих и набожных домочадцев, причудливые идеи Дэлайлы были незаметными: у нее были бесчисленные сотни рисунков отрубленных голов, жестко держащих еще бьющееся сердце кулаков и темных бесконечных тоннелей, которые спрятаны под неплотно лежащими паркетными досками в ее шкафу.
Такое же темное очарование тянуло ее и к Гэвину Тимоти.
Когда ее одержимость только зародилась, с ней рядом был Давал. Им было по девять, и они пришли в кино на «Уоллес и Громит: Проклятие Кролика-Оборотня». Дэлайла настояла, чтобы потом они пробрались на «Труп Невесты» и заставила остаться на двух следующих друг за другом сеансах. Ее жизнь в радиусе пары квадратных километров вокруг Мортона ощущалась незначительной и простоватой, угнетающе обыденной. И мысль, что может существовать другой мир – не блеклый, скучный или безопасный – была словно песнь сирены.
На следующий день в школе Дэлайла впервые как следует заметила Гэвина. Он был высоким и сутулым, а волосы темные и такие лохматые, что закрывали почти все лицо, – по крайней мере, пока мисс Клермонт не заправила их ему за ухо. Его глаза уже тогда были обрамлены черными ресницами, густыми снизу и длинными сверху. На щеках у него не было румянца, но губы были кроваво-красными; руки настолько длинные и тощие, что казалось, будто сделаны из веревок.
Гэвин всегда был ее одноклассником, но до того дня она толком не обращала на него внимания. Не видела, насколько он другой – как будто вышел из того вчерашнего фильма и освоил способность раствориться в толпе.
Она достигла максимума в своей странной и навязчивой увлеченности – после того как наблюдала за ним два года и после того как осмелилась пригласить его на танец в школе. Но во время перемены, вместо того чтобы, как всегда, найти его читающим под деревом, она увидела, как двое хулиганов на спортивной площадке пихали его из стороны в сторону. Тогда Дэлайла пнула Итана Пинорелли в голень, заехала Джеймсу Тауну в челюсть, получила ответный удар в лицо и тут же была исключена из школы.
Родители в ужасе отправили ее к эксцентричной бабушке, чтобы Дэлайла жила и посещала там частную школу. Но строгая католическая школа была не настолько строгой, как на то надеялись ее родители, и именно Св. Бенедикт стал ключом, который разблокировал ее воображение.
Расстояние должно было с годами приглушить ее увлечение, но Дэлайла поняла, что не сможет остановиться и перестать наблюдать за Гэвином.
– На что ты уставилась? – спросил Давал, толкнув ее в плечо и этим вырвав ее из своих мыслей.
Она проглотила кусочек яблока и показала подбородком в сторону сидящего под деревом и в одиночку читающего книгу Гэвина.
Давал фыркнул.
– Ты слишком долго была заперта в школе с одними девочками, если считаешь, что он лучшее, на что можно смотреть.
Покачав головой, Дэлайла настоятельно проговорила:
– Нет, посмотри на него.
– Я и смотрю.
– Он стал таким большим… и высоким, – Гэвин всегда был таким: настолько высоким и большим, что всегда поражало, как он мог двигаться. Теперь его длиннющие ноги соответствовали большим стопам, а руки идеально подходили невероятно широкому торсу. Гэвин вырос, и, похоже, теперь у него был миллион секретов: он был чем-то вроде криптонита Дэлайлы.
Давал рядом промычал, равнодушно соглашаясь.
– И он больше не тощий, – добавила она. – На самом деле, он мускулистый.
Даже Дэлайла уловила, как она произнесла это слово – «мускулистый» – как нечто немного грязное.
– Как скажешь.
– И… – Дэлайла затихла. Что она могла сказать? Я была одержима и увлечена его очарованием, когда мне было девять, а сейчас поражена, узнав, что он намного лучше, чем я ожидала?
– Это ты подсунула записку в его шкафчик? – спросил Давал. – Перед тем как тебя отправили в школу Св. Бенедикта.
Смеясь, Дэлайла кивнула. Судя по всему, ее увлечение Гэвином Тимоти не было секретом.
– Напомни, что там было написано? – уточнил Давал.
– Там было: «Я не хочу, чтобы ты прятался. Ты мне нравишься».
Давал расхохотался.
– Это никуда не годится, Ди. Кроме того, это по-прежнему правда.
Она прикусила свой ноготь, не в силах отвести взгляд от тени парня под деревом.
– Интересно, он хоть получил ее?