– О чем ты? – спросил он, глаза его округлились, словно предупреждая ее.
– Это ведь последний учебный год, – ответила она. Дэлайла взглянула на окно и сглотнула, набираясь смелости продолжить. Все внутри сжалось. Может, ей специально хотелось проверить, не кажется ли ей все это. И хотя было не по себе, она не смолчала: – Что будет в следующем году? Где ты будешь жить, когда будешь учиться в колледже, или когда женишься?
Комната остыла так быстро, что ее дыхание превратилось в облачко пара.
Гэвин нахмурился, подняв голову к потолку и прищурившись, когда люстра над ними начала раскачиваться. По всему дому раздался резкий треск, а стены кухни начали подрагивать. Весь дом зашатался так неистово, что Дэлайла зажала уши, чтобы не слышать шум.
– Что происходит? – прокричала она, озираясь.
– Я… не знаю! – Гэвин встал со стула, и тот опрокинулся. – Хватит! – крикнул он. – Она не хотела сказать ничего плохого!
Дэлайла отошла от стола и попятилась.
– Гэвин! Что происходит?
Его глаза стали огромными и темными, а зрачки почти затмили собой радужку.
– Думаю, тебе лучше уйти, – он перекрикивал шум. – Дом расстроен. Нам с ним нужно поговорить.
Ковер под ногами поехал, и она споткнулась, схватившись за край пианино. Оно стряхнуло ее руку, но Дэлайла умудрилась сохранить равновесие. Потолок начал опускаться, и просить дважды ее было не нужно. Она инстинктивно рванула к двери.
Из-за дрожащих рук ручка не поворачивалась, и она ее безуспешно дергала, пока ладонь Гэвина не легла на ее, помогая повернуть.
У него легко получилось открыть дверь, и Дэлайла выбежала на улицу подальше от содрогающегося дома.
***
Она не останавливалась, пока не прибежала домой, и к тому времени солнце уже село, а пустые улицы уже, мерцая, освещали фонари. Она прижалась к стволу огромного дерева и оглянулась. Дорога была пустой, но такой не казалась. Улица была зловещей, и складывалось впечатление, что недовольный Дом преследовал ее.
Дэлайла закрыла глаза и попыталась унять дрожь в руках. Легкие горели с каждым глотком ледяного воздуха. Сердце колотилось, а дыхание с хрипом вырывалось из груди.
Гэвин не пошел за ней. Она начала расхаживать взад-вперед по тротуару, поглядывая в сторону его дома. Где он? Почему не пошел за ней? Он испугался? Беспокоился? Он видел, как двигались стены, словно кто-то набирал в грудь воздух, собираясь яростно закричать?
Дэлайла спросила себя, стоит ли вернуться, но ноги словно приросли к асфальту. Она не хотела идти обратно, но и бросить его там не могла.
Пальто она оставила в доме Гэвина, но, к счастью, мобильный остался с ней. Услышав, как пришло сообщение от Гэвина, достала телефон. Пальцы замерзли и онемели, поэтому она дважды чуть не уронила его, торопясь прочитать сообщение.
«Я в порядке, но он меня не выпускает. Обещаю, что увидимся завтра. Дом просто расстроен, я должен его успокоить. Прости».
Дэлайла не знала, что делать. Она бросила его защищаться в одиночку? Должна ли она кого-нибудь позвать? Рассказать кому-нибудь? Родителям? Или полиции? Словно прочитав ее мысли, он прислал еще одно сообщение:
«Не беспокойся обо мне, Дэлайла. Дом меня любит. Я в безопасности».
Он
Гэвин размышлял, сколько времени понадобится Дэлайле, чтобы его отыскать.
Он знал, что она сейчас растеряна или встревожена, а, может, и немного зла, ведь его не было на привычном месте их встречи возле школы. По правде говоря, он чувствовал себя в какой-то степени преступником, пробираясь в двери школы, когда небо еще было темным, а этажи еще были пустыми, зато было достаточно рано, чтобы незамеченным пробраться в комнату для репетиций без окон.
Здания для занятий музыкой были рядом временных вагончиков, приподнятых над землей с помощью уродливых блоков цемента и присоединенных к покосившемуся генератору энергии. Местные власти собирались здесь построить постоянные здания для занятий искусством – вернее, так они говорили – но Гэвину нравился звук шагов, когда он шел вверх по пандусу к двери, и нравилось, как его окутывает тишина, когда он закрывал за собой алюминиевую дверь.
За три с половиной года эти репетиционные залы стали оригинальным убежищем: оснащенные звукоизоляцией и отделенные от школы газоном, где проводились уроки физкультуры, они стали местом, куда Гэвин уходил, когда Дом выводил его из себя по той или иной причине, когда он расставался с девушкой, когда его бросали, или же когда он не мог выносить людей и их надоедливость и хотел просто побыть в одиночестве. И даже сейчас, когда он начал подозревать, что один все равно никогда не остается, здесь было достаточно тихо, чтобы поверить в одиночество.
Не то чтобы он избегал Дэлайлу, – скорее просто не знал, что сказать. Он не мог понять, что вчера случилось. Ему самому все еще было не по себе, и он помнил испуганное выражение ее лица; она была настолько перепугана, что даже не могла повернуть ручку двери. Гэвин хотел извиниться и все объяснить.
Вот только он не знал, что именно сказать.
Было лишь вопросом времени, когда Дэлайла поймет, что он не пришел на урок, и когда решит сбежать и отыскать его. Это было бы неплохо: Гэвин был бы только рад побыть с ней подольше наедине, но он все еще не приблизился к ответу, как не знал ответ и вчера вечером.
Разве Дом хоть раз реагировал так раньше? Гэвин попытался вспомнить, но ничего подобного в памяти не всплыло. Соседи всегда держались подальше от Дома, попрошайки проходили мимо. Продавцы, что ходили по домам, могли остановиться на тротуаре, вглядываясь, прищурившись, в решетки из кованого железа и спутанные лозы, но никогда не подходили ближе. К дверям приносили лишь доставку, иногда домой звонил врач, из магазина доставлял продукты Дейв, а теперь заходила Дэлайла. С друзьями Гэвин предпочитал общаться в классе или во время уроков физкультуры. У него не было тех, кто решил бы прийти к нему в гости на выходных, не было даже родственников. Большую часть его жизни был лишь Дом. И до сих пор это не казалось странным.
Он и не представлял, что когда-нибудь куда-то уйдет. В свои почти восемнадцать он едва задумывался о том, что будет на следующей неделе. Но он и не верил, что Дом думает, будто он будет жить там вечно и один.
Но после вчерашнего… он уже не был так уверен.
Гэвин мало знал о религии, – ему казалось, что люди вспоминают о ней, когда им нужно, и отрекаются, как только перестают в ней нуждаться, но он помнил, как нашел старую Библию под расшатавшейся половицей в ванной. На пол упал шарик из мрамора, укатился под деревянный шкаф, и он не успел поймать игрушку. А камешек был его любимым – с вихрями полосок темно-красного цвета – потому он опустился на пол, чтобы достать, прижал щеку к холодному дереву и сунул руку в темноту и пыль. Его пальцы скользнули в щель, где приподнялись две планки, и он нащупал потертую кожаную обложку с тиснением. Гэвин вытащил находку, догадываясь, что не должен был брать это. Бумага была тонкой, как лепестки цветка, и он удивился, как что-то может быть таким хрупким и тяжелым.
Годами он читал по несколько отрывков за раз, в одиночку, сидя на краю ванной.
«Я принадлежу возлюбленному моему, а возлюбленный мой – мне», Песнь Песней 6:31. Несколько отрывков запали ему в душу, но этот – особенно. Ему нравилось, что слова описывали отношение Дома к нему и его ответные чувства. Они принадлежали друг другу. И изменение – легкое напряжение в атмосфере – Гэвин почувствовал еще задолго до Дэлайлы; он знал: случится что-то плохое. От этого ощущения у него сосало под ложечкой, покалывало шею, а волоски на ней вставали дыбом. Страх покалывал спину, но не за себя, а за Дэлайлу. Он боялся за нее. И при этом он должен был встретиться с ней – хотел ее увидеть – но как объяснить ей то, что он и сам толком не понимал?
А сейчас, склонившись над пианино в музыкальной комнате, он пробежался по клавишам, а потом стер ластиком ряды нот на листке перед ним. Набросав карандашом другие, сыграл новую комбинацию. В голове играла совсем другая мелодия, но он порадовался, что был на верном пути. Гэвину всегда удавались искусства, а его хобби – музыка и рисование – занимали почти все свободное время. Хотя дома у него было прекрасное пианино, ему больше нравилось уединение в этой комнате, нежели сочинение с Пианино, которое угадывало его настроение и знало, что нужно играть, до того как он начинал.
Руки Гэвина замерли, когда за его спиной открылась и закрылась дверь. Послышались приглушенные ковром шаги, и кто-то остановился недалеко от него. Он оглянулся через плечо и встретился взглядом с Дэлайлой.
Он знал, что она беспокоится за него, но не был готов к уколу вины, когда посмотрел на нее. Она выглядела уставшей. У нее слипались глаза, а под ними залегли темные круги. Ее светло-каштановые волосы были не заплетены в косу, а обрамляли ее лицо густыми волнами. Пальцы покалывало от желания отодвинуть ее волосы, почувствовать, как они будут намотаны на его кулак. Он задумался, знала ли она, насколько старше сейчас выглядит – не как подросток, а как женщина, со страстью и огнем, вызывавшем желание ее защитить, которое его потрясло – знала ли, как сильно он хотел поцеловать ее. И не только.
Почувствовав себя неловко от его взгляда, Дэлайла перекинула волосы на одно плечо и принялась их заплетать.
– Спешила утром, – объяснила она.
– Мне и распущенные нравятся. Ты хорошо выглядишь.
Дэлайла покачала головой.
– Я себя так не чувствую, – ответила она. – Мне все еще плохо.