– Гонка за зрелостью? Серьезно? – он попытался сказать это скептически или подшутить, но не смог скрыть гордость.
Рассмеявшись, она пробормотала:
– Заткнись, Гэвин.
Он раскрыл книгу с короткими рассказами, но, ухмыляясь, поглядывал в ее сторону.
– А приз дадут?
– Ага. Из волос на груди.
***
Но в среду он не наблюдал, как она идет к нему, вместо этого не сводил глаз со спины уходящего Давала.
– Почему Давал никогда с тобой не приходит?
– Потому что он знает, что я хочу побыть с тобой наедине.
Гэвин неловко сглотнул, словно это не было очевидно, словно прошлый раз они не говорили о зрелости, ее груди и его теле под рубашкой. Он перевел взгляд на здание школы.
– Как думаешь, он хочет быть твоим парнем?
– Давал? – она рассмеялась. – Да он такой же натурал, как все цвета радуги.
На лице Гэвина проступило смятение.
– Но радуга не… О-о, – он посмотрел на удаляющегося Давала. – Я и не знал.
– Тогда твой радар не определяет геев. Это ведь очевидно, стоит только ему заговорить.
Гэвин был погружен в себя, чтобы улыбнуться Дэлайле. Вместо этого он замер и надолго задумался.
– О чем ты думаешь?
– А его родители знают?
– Что Давал гей? Сомневаюсь.
Он прикусил нижнюю губу и посмотрел на Дэлайлу.
– Но как это? Они живут в одном доме, но не знают такую важную деталь?
Дэлайла пожала плечами, чувствуя, что от нее ускользает нить разговора.
– Не думаю, что он готов рассказать родителям. Он хочет, чтобы узнал кто-нибудь еще.
– А что сделали бы твои родители, – спросил он, – если бы ты все-таки принимала наркотики или участвовала в дикой лесбийской оргии в Святом Бенедикте?
Дэлайла вздрогнула, не в силах представить себе романтическую близость с кем-то из бывших одноклассниц.
– Ой, нет.
Это его рассмешило.
– Я не спрашивал, с какой девочкой ты бы такое захотела. Что бы сделали твои родители?
– Обалдели бы. Сто процентов.
– Что это значит? Что бы они сделали после этого?
Дэлайла уже в миллионный раз хотела его спросить про родителей. Разве они не были бы в ужасе от такого? Скрывал ли он что-то от них? Она задумалась, не началась ли игра «Я расскажу тебе о себе, если ты расскажешь о себе». Она не очень любила говорить о семье – поскольку там не было ничего интересного, и ей было немного грустно, что ее родители были такими холодными и скованными, особенно в сравнении с бурными проявлениями любви Нонны – но если такая искренность показала бы Гэвину, что его семья уж никак не страннее ее, она готова попробовать.
Поежившись, она сказала:
– Моих родителей… сложно описать…
– Как это?
– Я их толком не знаю.
Какое-то время он переваривал эту информацию.
– Потому что ты долго была далеко, ты об этом?
– И поэтому тоже, но еще думаю, они не общительные и не очень готовы взаимодействовать с другими людьми. Для них есть только они сами, а я – ребенок, что-то вроде совместного проекта. Воспитывать дочь – как построить вместе скворечник или сделать ремонт на кухне.
– Это… так плохо.
– Не пойми меня неправильно. Они заботятся, чтобы я правильно росла, хотят, чтобы со мной все было в порядке. Просто они не очень душевные. Они даже не спрашивают, сделала ли я уроки, но у них есть свое мнение о парнях, свиданиях, сексе и даже мыслях.
– Тебе нельзя даже думать?
– Я должна делать так, как говорит мама. Нет смысла думать о том, что сделать не могу. А папа… он просто папа. Он работает, смотрит телевизор. И так каждый день.
– Что, даже не спит? – с легкой улыбкой спросил Гэвин.