— Конечно.
— Я думал, ты меня ненавидишь. У тебя на это немало причин.
— Я никогда не испытывал ненависти к тебе, Галили. Клянусь.
Теперь свет излучали и его глаза, потоки света струились по его щекам.
— Господи, брат... — тихо сказал он. — Как давно я не плакал.
— Неужели возвращение домой так много для тебя значит?
— Я хочу, чтобы она меня простила, — признался Галили. — Больше всего на свете мне нужно ее прощение.
— Я не могу просить этого за тебя.
— Знаю.
— Все, чем я могу тебе помочь, — это сказать Цезарии, что ты хочешь с ней встретиться, и потом передать тебе ее ответ.
— Это больше, чем я мог ожидать, — сказал Галили, вытирая слезы тыльной стороной ладони. — Не думай, что я забыл о своей вине перед тобой. Забыл о том, что и у тебя мне следует просить прощения. Твоя прекрасная Чийодзё...
Я вскинул руки, останавливая его.
— Будет лучше, если мы не...
— Прости.
— В любом случае, тебе не за что просить прощения, — сказал я. — Мы оба виноваты. И, поверь мне, я совершил не меньше ошибок, чем ты.
— Я в этом не уверен, — пробормотал Галили, и в словах его мне вновь послышалась печаль, которую я различил в самые первые минуты нашей встречи. Он себя ненавидел. Бог свидетель, как он себя ненавидел!
— О чем ты думаешь? — неожиданно спросил Галили.
Вопрос застал меня врасплох.
— Так, — пробормотал я. — О всяких пустяках.
— Ты думал о том, что я смешон.
— Что?
— Ты прекрасно слышал, что я сказал. Ты думал, что я смешон. Воображал, как я шатаюсь по миру черт знает сколько лет и трахаюсь со всеми подряд. Что еще? Ах да, что я так и не повзрослел, что у меня нет сердца и что я тупица. — Он уперся в меня своими источающими холодное сверкание глазами. — Что же ты молчишь? Я все сказал за тебя. Тебе осталось лишь признать мою правоту.
— Хорошо, кое-что ты угадал. Я действительно считал тебя равнодушным. Я даже собирался написать, что ты был бессердечным...
— Написать? — перебил он. — Где?
— В книге.
— В какой книге?
— Я пишу книгу, — сообщил я, почувствовав прилив гордости.
— Книгу обо мне?
— Обо всех нас, — уточнил я. — О тебе, обо мне, о Мариетте, о Забрине и Люмене...
— И о матери с отцом?
— Конечно.
— А они знают, что ты о них пишешь? — Я молча кивнул. — Ты собираешься рассказать всю правду?
— Моя книга — это не роман, так что вымыслу там не место, — сказал я. — И по мере своих скромных возможностей я буду придерживаться истины.
Галили замолчал, размышляя над услышанным. Моя новость его здорово обеспокоила. Вероятно, он опасался, что я сниму покров с некоторых его тайн или уже сделал это.
— Предугадывая твой следующий вопрос, сразу сообщаю, что моя книга посвящена не только нашей семье, — сказал я.
Судя по выражению лица Галили, я угадал причину его беспокойства.
— Так вот почему я оказался здесь.
— Возможно, — кивнул я. — Я много думал о тебе, и мои мысли...
— Как она называется? — резко перебил Галили. Я устремил на него недоумевающий взгляд. — Как называется твоя книга, придурок?
— О... я уже перебрал великое множество названий, — тоном завзятого литератора изрек я. — Но пока что ни на одном не остановился.
— Мне ведь известны многие подробности, которые пригодились бы тебе.
— Я в этом не сомневаюсь.
— И без этих подробностей тебе никак не обойтись. Иначе твоя книга не будет правдивой.
— Без каких подробностей? Например?