Отхрустела ещё пара яблок – встала легкая тень, встряхнула просторную одежду:
— Не как новые, зато крепко починенные.
— Доброе дело, благодарствую душевно. Может, тебе яблок принести?
— Лежи, казаче, — панночка швырнула шаровары на солому, поддернула юбки, да и этак легенько присела, оседлав ноги Хомы. Во тьме влажно и лукаво светились девичьи очи, словно по той яркой звезде в них отражалось.
Хома вздохнул:
— Ты, Хеленка, сиди как удобствует, только гарцевать не вздумай. Неуместное то дело.
— Так уж и неуместное? – подивилась бесстыжая тень.
— Чистосердечно сказать, так сам в оторопеньи. Чаровница ты колдовская, тут разве возразишь. Только ведь и по-другому на обстоятельства можно взглянуть, — Хома осторожно, согнутым пальцем, отвел прядь волос, ниспадающую на гладкую щечку красавицы.
— И как же то объясняется? Чрезмерное оторопенье иль в какой хворости мы?
— Хворость бы я превозмог. С лёгкостью. Неуместность одолеть куда труднее.
Хеленка вдруг снялась с заупрямившегося скакуна, завалилась на спину рядом и прошептала:
— Ото ж и я чую. Есть неуместность.
— Ну…
— Чего «ну», дурной гайдук? С какой кучи лайна вдруг тут неуместность? Объясняй живее!
— Не ла йся сквернословно, язык мыть нечем. Если же по неуместности рассуждать… Я ж навроде тебя делал. Руки кривые, но старался. И вдруг до баловства и похабности опускаться? Вовсе не по-родственному.
— Делал он… — пробормотала панночка. – Ну, делал. Я помню. А кто тебя просил делать, а?
— Так я же не нарочно. Заставила чёртова баба.
— Вот сразу на ведьму всё свалить норовишь. За себя ответь. Ты мне теперь кто? Батька или как иначе?
— Что батька? Откуда же батька? – с превеликой неловкостью зашептал Хома. – Грешно так говорить. Это ж смех один и соромицькость[81]. Но ежели с философских наук глянуть, так пусть немного и батька. Если уж так завязалось хитростно…
— А не надо было так завязывать. Что то за казак, ежели его первая попавшаяся ведьма в отцы покойницам пристраивает? Вот как теперь? Я ж и сама чую, что по-родственному.
— Так чего же верхом вознамерилась?!
— Для прояснения. И потом томлюсь я, — нагло оправдалась Хеленка.
— Тю, и в кого же ты такая бесстыжая да бессовестная?!
— В кого делали. Я ж не виновата, что кровь горячую сохранили.
— Я, что ли, сохранял? – возмутился Хома. – Я таким материям не учён.
— Вот и учился бы. Уж седина в усах, а в голове одна горилка и хлюпает. А мне как теперь? То живая, то мёртвая. Да еще поплюга[82] окаянная. Ладно, приноровлюсь. Но вдруг я вонять начну и сгнивать? Вон жарища какая.
— Не начнешь. Вполне цветущий лик и остальное.
— То сегодня. А завтра как?
Помолчали. Потом Хома прошептал:
— Ладно, что сейчас пенять. Спи, что ли.
— Так что «спи»? Мне днём хорошо спится, а по ночам жар в крови играет. Маюсь и нудьга одолевает.
— Совладать с собою потребно. Вот, яблочко съешь. Оно прохладное и кисленькое.
Вздохнула и захрустела. Сочно с причмоком. Как ни странно, под тот уютный звук, пригретый вроде мёртвым, но вполне живым теплом с одного бока, уснул Хома быстро и в полной безмятежности.
***
- А что это вы, достопочтенные панове, делаете?
Услыхав вопрос, достопочтенное панство в лице четырех посполитых, прекратило пинать мешок и уставилось на подъехавших всадников. Старший, ободранный дедок в широком брыле[83], лупнул испуганно глазами и двумя руками вцепился в длинный сучковатый дрючок.
Капитан задумчиво смотрел на ползущий по дороге мешок, что оглашал окрестности неразборчивой руганью. Наконец, посполитый собрался с мыслями и, сдёрнув соломенную шляпу, сказал:
- Да ото ж бо, вин курвячий сын, жид та истинный лях!
- Многогранная личность какая…
- Во! - уловив поддержку, продолжил брыленосец. - На Пришеб наш демоны набежали!
- Демоны? – переспросил Мирослав. Дмитро заоглядывался, будто ожидая тех самых демонов увидеть за ближайшими кущерями.
- Ну! – яростно закивал дедок. Соратники его склонили головы в подтверждение.
- И что за демоны такие? – подался чуть вперед капитан, чувствуя, что след точный. – На кого похожи, как злодействовали?
- Я всех демонов видел! – заверещал вдруг мешок. - Я всё расскажу, только выпустите! Ой, падло, что же ты бьешься-то по больному месту?! Ирод!