— Вы должны отыскать малышку.
— Где, ваше сиятельство? Во дворце Талейрана? Разумеется, граф не повез бы ее туда.
— Нет, но я плохо знаю Париж, а вы, конечно, сообразите, куда в подобном случае ведут такую добычу.
— В первый попавшийся отель с меблированными комнатами. Ваш дядюшка важный господин. Он мог бы поселиться в одном из трех лучших отелей города: я обойду все три и осторожно расспрошу, нет ли там интересующих нас лиц. Отдыхайте, ваше сиятельство, когда вы проснетесь, я принесу ответ.
— Лучше, если вы сразу приведете ко мне малышку. Мой дядюшка обязан днем находиться в свите императора. Вероятно, он уже там, и я уверен, что Франсия изъявит желание последовать за вами.
— Вы не сомневаетесь, ваше сиятельство, в том, что хотите вернуть ее после такого приключения?
— Она сопротивлялась, я уверен в ней!
— Не будет досаждать вашему сиятельству граф Огоцкий, потерпев неудачу? Вы не соблаговолили рассказать мне о ваших обстоятельствах, но они хорошо известны в особняке де Тьевров, куда я часто захожу по-соседски. Слуги говорили мне, что граф Огоцкий — влиятельное лицо и ваше сиятельство полностью от него зависит. Покорно прошу прощения за то, что высказал свое мнение, но дело серьезное, и я не хотел бы, чтобы моя чрезмерная преданность была вам в тягость. Умоляю вас еще немного подумать, прежде чем посылать меня на поиски мадемуазель Франсии. Если бы это приключение вызвало у нее недовольство, она уже прибежала бы сюда. — Мурзакин хотел возразить, но Валентин быстро продолжил: — Допустим, что ее охраняют. Поразмыслив до завтра, девушка, возможно, сочтет свое новое положение чрезвычайно выгодным. Допустим также, что она все еще влюблена в ваше сиятельство и совершенно бескорыстна. Тогда она станет предметом весьма опасного соперничества! Увидев ее здесь, а граф обязательно увидит мадемуазель Франсию, если вы не спрячете ее в другом месте…
— Нужно где-нибудь спрятать ее, Валентин.
— Вот это я и хотел сказать вашему сиятельству. Так не надо привозить малышку сюда?
— Нет, не привозите ее. Найдите ей надежное убежище и дайте мне знать, где она.
— На месте вашего сиятельства я поступил бы иначе. Я написал бы графу самую любезную записку, спросив, не согласится ли он отказаться от своего мимолетного увлечения? Если граф расстанется с мадемуазель Франсией по доброй воле, вашему сиятельству нечего опасаться.
— Он не откажется от нее, Валентин!
— Ну что ж. Но будь я князем Мурзакиным, я бы порвал с ней сам. Я не подвергал бы себя опасности ради обладания такой девушкой, как она, игрушкой на несколько дней, рискуя вызвать злобу того, кто может все и в чьих руках мое будущее. Я обратил бы свой взор на предмет, не менее соблазнительный и занимающий более высокое общественное положение. Некая маркиза, живущая неподалеку, три раза посылала справиться о вас в тот тревожный день…
— Валентин, оставим это, я не говорил сам и не позволю вам говорить о маркизе.
— Ваше сиятельство, вы правы, вот почему, если вы предпочтете одну из них, вам тем более нужно написать вашему дядюшке. Я отнесу письмо рано утром и доставлю ответ. Это единственное средство все уладить, и бьюсь об заклад, что, видя покорность вашего сиятельства, граф не станет больше интересоваться малышкой. Может, он вовсе и не вспоминает о ней.
— Возможно. Следует обо всем подумать. Идите, Валентин, — проснувшись, я скажу вам, что нужно сделать.
И Мурзакин, не в силах дольше сопротивляться сну, быстро разделся и бросился на кровать, где заснул, будто сраженный молнией, даже не потрудившись укрыться одеялом.
Он спал, как спят в двадцать четыре года, проведя ночь в волнении и удовольствиях. Вероятно, князь видел сны, в которых ему являлись то маркиза, то гризетка, но скорее всего ему вообще ничего не снилось. Он погрузился в беспамятство первого сна.
Франсия выбралась из своего укрытия, сначала осторожно прошлась по комнате, потом уже ничего не опасаясь, поскольку Мурзакин ничего не слышал. Когда шаги Валентина затихли, она открыла дверь. Моздар не двигался. Он спал не в кровати, — казаки не знают подобной роскоши, — а на диване, не раздеваясь, чтобы всегда быть готовым выполнить приказ своего господина.
Франсия опустилась на стул и посмотрела на Мурзакина. Как он спокоен! Как быстро забыл ее! Как мало она значила для него! Недавно покинув объятия маркизы, князь уже не думал о своей маленькой голубой птичке. Он уступил ее могущественному Огоцкому и не осмелился требовать у него свою любовницу. Хорошо выспавшись, князь попытается вернуть ее, прибегнув к трусливым уговорам, а, может, и вовсе не станет пытаться. Франсия поняла, в какую бездну упала. Девушку била дрожь, зубы у нее стучали. Сердце и ноги сковал холод. Перед ее мысленным взором пронеслись все события вечера: легкость, с какой Мурзакин отдал ее похитителю, была для Франсии самым мучительным оскорблением. Гузман тоже изменял ей, но он по крайней мере безумно ревновал Франсию! Гузман скорее убил бы ее, чем уступил другому. Мурзакин довольствовался тем, что дал Франсии оружие на случай, если придется избавиться от соперника. «Почему у него возникла такая мысль, — подумала девушка, — раз он спит и не вспоминает больше о моем существовании? Вероятно, как наследник дядюшки, князь будет мне благодарен, если я совершу это сейчас».
Франсия принужденно рассмеялась, и в ушах у нее вновь прозвучали слова инвалида: «Князь убил твою мать, это, должно быть, правда, и, когда ты, несмотря на это, стала его содержанкой, он посмеялся над тобой вместе с другой любовницей, такой же подлой, как он».
Девушка поднялась в порыве негодования. Внезапно нестерпимый жар бросился ей в голову, и Франсии почудилось, будто красный свет залил комнату. Она достала кинжал и протерла лезвие, не понимая, что делает. «Сейчас, — подумала девушка, — я умру. Но я не могу умереть обесчещенной. Не хочу, чтобы говорили: «Она была любовницей русского, убившего ее мать, и эта несчастная так сильно любила князя, что из-за него лишила себя жизни». Я так мало прожила! И я не желаю жить, творя только зло, и умереть опозоренной. Пусть меня простят и отнесутся ко мне с уважением, когда меня не станет. Пусть скажут моему брату: «Она проявила слабость, но искупила ее, и ты можешь гордиться своей сестрой и оплакивать ее. Ты хотел убивать русских, но тебе не представился случай, она же нашла его. Франсия отомстила за вашу мать!»
Что же произошло потом? Этого не знает никто. Франсия опустилась на стул, вновь ощутив озноб и упадок сил. Она вглядывалась в прекрасное лицо князя, такое спокойное, что, казалось, он улыбается ей. Его рот был приоткрыт, и черная борода оттеняла зубы ослепительной белизны, блестящие, как жемчуг. Широко открытые глаза Мурзакина смотрели на нее. Он попытался коснуться груди рукой, будто хотел избавиться от инородного тела, мешавшего ему. Но у князя не хватило сил. Раскрытая ладонь бессильно упала на кровать. Он был смертельно ранен. Но Франсия об этом не знала. Она вонзила персидский кинжал ему в сердце. Девушка сделала это в порыве исступления, не сознавая того, что совершает: она была безумна.
Издал ли Мурзакин хоть один крик, испустил ли хоть один стон? Заговорил ли с ней, улыбнулся ли ей, проклял ли ее? Она не знала. Франсия ничего не слышала, ничего не понимала. Она думала, что видит сон, борется с кошмарами. Девушка уже не помнила, что хотела покончить с собой. Она решила, что наконец-то очнулась, и ее первым инстинктивным желанием было глотнуть воздуха. Франсия вышла из комнаты, быстро пересекла переднюю, не замеченная Моздаром, приблизилась к решетке, повернула ключ в замке, выскользнула на улицу и вновь заперла дверцу. Все это было сделано с необычайным хладнокровием, после чего девушка пошла вперед, не ведая, откуда она и кто такая.
Мурзакин еще дышал, но с каждым мгновением его дыхание слабело. Он, вероятно, не страдал. Удар кинжалом пробудил его, но не настолько, чтобы он что-либо понял, а вскоре князь впал в забытье. Если бы он увидел Франсию, если бы узнал ее, то даже не вспомнил бы о том, что она сделала. Меркнущее сознание перенесло Мурзакина далеко, к маленькому домику на берегу полноводной реки. Он увидел луга с пасущимися стадами, узнал лошадь, на которую в детстве впервые сел верхом, услышал чей-то голос, который кричал ему: «Осторожней, дитя!» Это был голос его матери. Но вот лошадь упала, видение рассеялось… Князь ничего больше не видел и не слышал: он был мертв.
В час, когда Мурзакин обычно просыпался, Моздар вошел к нему в комнату. Полагая, что хозяин еще крепко спит, он несколько раз окликнул его. Не получив ответа, Моздар открыл ставни и заметил красные пятна на простыни. Крови было очень мало: вонзенный неглубоко кинжал оставался в груди, но он задел жизненно важные органы.
Смерть наступила мгновенно, без агонии. Безмятежное лицо Мурзакина было прекрасным.
На крик казака прибежал Валентин. Он послал за полицией и доктором Фором. Ожидая их, он осмотрел все вокруг. По счастливой случайности Франсия не оставила никаких признаков своего недолгого пребывания ни в доме, ни в саду. Сухая земля не сохранила ни одного следа. Ключ от решетки торчал в замке, где, по словам Валентина, он и оставил его. Моздар божился, что никто не прошел бы через переднюю, не разбудив его. Доктор Фор вместе с другим хирургом осмотрел рану и составил протокол. Его коллега высказал мысль о самоубийстве. Придерживаясь другого мнения, доктор Фор не подписал заключение о смерти. Он подумал о Франсии, но не назвал ее. В его обязанности не входили поиски улик, и доктор Фор удалился, размышляя о том, что у этой малышки оказалось больше сил, чем он предполагал. Валентин, опасавшийся, что его обвинят в убийстве, с радостью понял, что подозрения пали на бедного Моздара, это прирученное животное, рыдавшее от всей души.
Спешно вызванный граф Огоцкий пролил слезы над племянником, и его печаль была искренней, насколько это возможно для придворного. Для порядка он приказал арестовать Моздара, но, поразмыслив над участью казака, снял с него обвинение и объявил, что у бедного племянника были любовные невзгоды, побудившие его покончить с собой. Граф не признался, что был причиной этих невзгод, однако упрекнул себя. Его утешила мысль о том, что у бедного племянника была слабая голова, романтический ум и слишком нежное сердце. Сама судьба предначертала ему разрушить какой-нибудь глупостью блестящую карьеру, открывавшуюся перед ним.
Царь выразил сожаление о смерти молодого офицера. Несколько человек из его окружения говорили шепотом, что граф Огоцкий, завидуя молодости и красоте племянника, соперничал с ним из-за некой маркизы, поэтому избавился от него. История не имела продолжения. Все русские, расположившиеся лагерем у дворца Талейрана, сказали над могилой Диомида Мурзакина прощальные слова, банальные, но краткие. Смысл их сводился к одному: «Бедный малый! Такой молодой!»
Похороны не отличались пышностью, как это принято у военных. Самоубийство всегда и везде считается грехом. Маркиз де Тьевр следовал за траурной процессией своего дорогого кузена, говоря каждому, кто желал его выслушать: «Он был родственником моей жены, мы очень любили его и так поражены этим печальным событием, что с мадам де Тьевр случился нервный припадок».
Маркиза действительно была в ужасном состоянии. Вернувшись с кладбища, муж тихо сказал ей:
— Я понимаю ваше волнение, моя дорогая, но нужно превозмочь себя и с сегодняшнего вечера вновь открыть двери нашего дома. У светских людей длинные языки, и они не преминут сказать, будто между вами и этим молодым человеком что-то было, раз вы так много плачете. Успокойтесь! Я так не думаю, но вам следует одеться и выйти: этого требует моя честь!
Маркиза подчинилась и появилась в свете. Спустя восемь дней она с еще большим жаром, чем всегда, окунулась в светскую жизнь, а еще через месяц сказала себе, что небо спасло ее от слишком пылкой страсти, благодаря чему она не скомпрометировала себя.
Никто не подозревал Франсию, а она сама ничего не помнила: девушка действовала в приступе горячки. Инстинкт привел ее к Муане. Там она бросилась на кровать, где и провела три дня и три ночи в лихорадке и бреду. К девушке вызвали доктора, который сказал, что она обречена. Разумеется, французская полиция легко нашла бы Франсию, если бы Валентин донес на нее, но он об этом не помышлял, подозревая лишь графа Огоцкого. Валентин ненавидел графа за то, что тот так ловко провел его. Жена сказала ему, что малышка в ту ночь, когда все случилось, могла проникнуть во флигель без их ведома, но Валентин, пожав плечами, ответил:
— Это касается русских. Не будем думать за них. Я знаю, что русскому императору не нравится, если находят доказательства ненависти французов к его народу. Молчи о малышке Франсии: мы ее не видели, она в последнее время не приходила, оставив нам кредитный билет, который дал ей князь. Не стоит больше возвращаться к этому вопросу.
Только доктор Фор угадал истину. Глубоко опечаленный взгляд, устремленный на него Франсией в тот день, когда он с презрением оттолкнул ее, запечатлелся в сердце доктора. Это несчастное маленькое существо, так искренне доверившееся ему и так глубоко любившее, было не интриганкой, а жертвой рока. Кто знает, не сама ли судьба повергла Франсию в безумие, желая спасти ее?
Доктор Фор решил отыскать девушку. Поскольку у него была хорошая память, он вспомнил, что, рассказывая ему о своей жизни, она упомянула кабачок на улице Фобур-Сен-Мартен и инвалида, владельца этого заведения. Придя туда, доктор Фор нашел девушку на грани жизни и смерти. Брат был подле нее. После того, как он тщетно искал сестру у Мурзакина, где и узнал о трагедии, Теодор вернулся в предместье Сен-Мартен, уверенный, что здесь его ждут вести о ней.
Франсия сидела в маленькой, сырой и убогой комнате. Дневной свет проникал сюда со двора площадью в два квадратных метра, похожего на колодец, грязного и пропитанного зловонием кухонь бедняков, выносивших туда в свинцовых тазах помои. Это была комната Муане, и он не мог предложить ничего лучшего; у него не было средств, чтобы снять Франсии другую и заплатить сиделке. К счастью, Теодор ни на минуту не отходил от сестры. Он ухаживал за ней с преданностью и умением, многое искупившими. Его как будто подменили после нескольких дней патриотической горячки, когда он принял решение трудиться.
Антуан, подыскавший за эту неделю работу поблизости, заходил утром, в полдень и вечером, приносил все, что ему удавалось раздобыть, стараясь облегчить страдания больной. Родственница Антуана из Оверни, торговавшая фруктами на углу, любила Франсию и приходила ночью, чтобы сменить Теодора или помочь ему справиться с сестрой во время приступов бреда. Франсия не нуждалась ни в уходе, ни в помощи, но от контраста между отвратительным местом, где нашел девушку доктор Фор, и относительной роскошью того, где он оставил ее, его сердце сжалось. Хорошо зная, как протекала болезнь до сих пор, доктор надеялся вылечить Франсию. Через несколько дней доктор решил, что опасность миновала. Теодор, печально покачав головой, сказал ему:
— Чем так жить, лучше бы ей умереть!
— Вы считаете ее сумасшедшей? — спросил доктор.
— Да, месье. Именно тогда, когда жар немного спадает, сестра менее всего способна рассуждать. В бреду она твердит, что убила русского князя, и мы не удивляемся: это горячка. Когда же Франсия приходит в себя, то говорит, что раньше мечтала о смерти, но теперь хорошо знает: князь жив и спит там, в кресле, а мы слепые, если не видим его.