— А ну его, къ лѣшему! Надоѣлъ онъ мнѣ. Противно слушать. Бросьте.
— Да какъ-же бросить-то, милый… Человѣкъ вѣдь… А ужъ коли печка, простая печка пошла на него и стала падать, то ему не сдобровать. Вѣдь прячется въ углы, въ чуланы, подъ кадушки и кулье зарывается.
— Галлюцинаціи начались… — проговорилъ докторъ. — Ну, вотъ послѣ обѣда я его посмотрю. Можетъ быть, ему что-нибудь прописать можно будетъ. Фельдшеръ вамъ приготовитъ.
Тетка умолкла. Самоплясовъ и докторъ поѣли щей, принялись зажареную баранину, какъ вдругъ за окнами послышался крикъ: «Караулъ! Спасите!» затѣмъ загалдѣли дѣтскіе голоса. Крики «караулъ» повторились.
— Не нашъ-ли это несчастный? — вздрогнула тетка и побѣжала въ чуланъ. — Нашъ! Нашъ! убѣжалъ вѣдь! Должно быть, это онъ! — раздались ея возгласы.
Затѣмъ за окномъ, на улицѣ, что-то тяжелое глухо шлепнулось о землю.
— Человѣкъ упалъ! Съ крыши упалъ! — кричали на улицѣ дѣтскіе голоса.
Самоплясовъ и докторъ переглянулись, сейчасъ-же бросили салфетки, выскочили изъ-за стола, быстро накинули на себя пиджаки и побѣжали на улицу. На землѣ, слегка покрытой недавно выпавшимъ снѣгомъ, около дома, какъ разъ передъ окнами, лежалъ распростертымъ человѣкъ въ одномъ нижнемъ бѣльѣ. Лежалъ онъ ничкомъ. Около него снѣгъ былъ обагренъ алой кровью. Это былъ несчастный Колодкинъ. Его окружали деревенскіе ребятишки и трогали за рубаху. Онъ стоналъ.
Растолкавъ ребятишекъ, докторъ и Самоплясовъ начали поднимать Колодкина. Онъ застоналъ еще больше, а затѣмъ, скрежеща зубами, сталъ читать молитвенныя слова: «святъ, святъ…. Наше мѣсто свято… Святая Троица помилуй…» Лицо его было въ крови. Кровь сочилась изо рта и носа. Его хотѣли поднять на ноги, но это не удалось. Онъ вырвался изъ держащихъ его рукъ и опять свалился на снѣгъ.
— Такъ нельзя… — пробормоталъ докторъ. — Надо носилки скорѣй… Хоть рогожныя носилки. Несчастный, должно быть, сломалъ себѣ что-нибудь. Нога сломана, нога… — прибавилъ онъ, видя, что нога Колодкина отвернута въ сторону.
— Носилки должно быть есть… Должны быть рогожныя носилки, — заговорилъ растерявшійся Самоплясовъ и закричалъ неизвѣстно кому:- Носилки скорѣй сюда! Носилки!
На крикъ сбѣгался народъ. Всѣ галдѣли. Мужики и бабы заглядывали Колодкину въ лицо и говорили:
— Арапъ самоплясовскій? Да откуда онъ взялся?
— Съ крыши свалился, — повѣствовали ребятишки. — На крышу съ чердака вылѣзъ, сталъ бѣгать по крышѣ, кричать и оттуда свалился.
— Съ крыши? Ахъ, ты Господи! Ну, арапъ! Доплясался.
— Братцы, — обратился докторъ къ мужикамъ. — Его надо будетъ какъ-нибудь осторожно внести въ домъ Капитона Карпыча. Онъ сломалъ себѣ ногу, а можетъ быть, и еще что-нибудь. Надо носилки.
— Зачѣмъ носилки? Можно такъ, ваше высокородіе, — вызвался рослый черный мужикъ.
— Такъ нельзя. Вы повредите его еще болѣе. Надо хоть простыню, что-ли. На простынѣ можно…
— Простыню! Давайте простыню! — кричалъ Самоплясовъ. — Ахъ, Создатель! Какая оказія!
— Чего ты кричишь-то, Капитонъ! Кому? Бѣги самъ за простыней! — заоралъ на Самоплясова докторъ и началъ потихоньку съ помощью мужиковъ поднимать Колодкина.
Самоплясовъ побѣжалъ за простыней.
Колодкинъ, отмахиваясь отъ доктора и мужиковъ руками, выпуча глаза, со скрежетомъ зубовъ, произносилъ:
— Дьяволы… Дьяволы пришли… Ну нѣтъ, я не дамся… Не дамся… Чуръ меня, чуръ меня!
— Руки не повреждены… Теперь ясно… говорилъ докторъ.
— Семъ-ка я его, ваше высокородіе, на закорки себѣ возьму… За руки возьму… — предложилъ черный рослый мужикъ, наклоняясь къ Колодкину. — Силантій! Помогай! Бери его подъ мышки! — командовалъ онъ рыжему мужику безъ шапки.
— Не стащишь, Амосъ Васильичъ, грузенъ онъ, — возражали ему.
— Ну, вотъ… Куль-то овса въ шесть пудовъ легче, что-ли? Да вѣдь таскалъ-же. Ну, Господи благослови! Берись, ребята.
— За лѣвую ногу его не тронь! За лѣвую ногу! Вся лѣвая сторона, очевидно, повреждена. Онъ упалъ на лѣвый бокъ… — предостерегалъ докторъ. Самоплясовъ прибѣжалъ съ простыней, но она оказалась уже ненужной. Рослый и сильный Амосъ Васильевичъ, держа Колодкина за руки, несъ его на спинѣ. Два другіе мужика поддерживали Колодкина за бедро правой ноги. Колодкинъ стоналъ, скрежеталъ зубами и бормоталъ:
— Погибаю! За грѣхи погибаетъ душа моя!
Вносили по лѣстницѣ. Сзади бѣжали ребятишки, шли двѣ бабы. Взбирались и докторъ съ Самоплясовымъ. Шла за ними и Соломонида Сергѣевна, выбѣжавшая на дворъ, и говорила:
— Вѣдь это онъ, стало-бытъ, не иначе, какъ на чердакъ прятаться побѣжалъ. Пока вы обѣдали, побѣжалъ на чердакъ. Вылѣзъ съ чердака на крышу, да и кувырнулся оттуда на земь, болѣзный. Ахъ, чуяло мое сердце, что эта его порча добромъ не кончится!
Злочастный поваръ Калина Колодкинъ, допившійся до бѣлой горячки, во время галлюцинацій вылѣзшій на крышу дома и оттуда свалившійся на землю, дѣйствительно сломалъ себѣ ногу. Докторъ Клестовъ, тщательно осмотрѣвшій его, положилъ на ногу ледъ и приказалъ перенести въ земскій пріемный покой. До опаденія опухоли на поврежденной ногѣ, послѣ чего можно наложить неподвижную повязку, Колодкина пришлось лѣчить главнымъ образомъ отъ отравленія алкоголемъ. Данный ему морфій, какъ на алкоголика, не дѣйствовалъ, хлоралъ-гидратъ также плохо его успокаивалъ. У больного сна не было. Преслѣдующія Колодкина видѣнія мѣшали ему лежать спокойно, а для его сломанной ноги нуженъ былъ непремѣнно покой. Онъ вздрагивалъ въ бреду, самъ съ собой разговаривалъ, то и дѣло порывался вскакивать, что тормазило лѣченіе. Прописаннаго ему молока желудокъ его не выносилъ. Пришлось привязать его къ постели. Колодкинъ ничего не ѣлъ. Приходя въ себя, онъ просилъ дать ему водки, и докторъ Клестовъ разрѣшилъ два раза дать ему водки по рюмкѣ, но водку смѣшать съ яйцомъ.
Докторъ Клестовъ уѣхалъ къ себѣ домой только ночью, а фельдшеру Христофорову пришлось провозиться съ Колодкинымъ до утра. Только къ утру Колодкинъ немного успокоился.
Несчастный случай съ Колодкинымъ произвелъ угнетающее впечатлѣніе на Самоплясова. До сегодняшняго утра онъ все еще ждалъ, что Колодиннъ вытрезвится, и можно будетъ начать опять пиры. Пиры эти очень нравились Самоплясову, тѣшили его тщеславіе, а теперь, съ изломомъ ноги у Колодкина, пришлось пиры прекратить. Самоплясовъ уже мечталъ объ отъѣздѣ обратно въ Петербургъ. Онъ хотѣлъ отказаться даже и отъ устройства посидѣлокъ, но прибѣжавшіе справляться о печальномъ случаѣ съ Колодкинымъ писарь и учитель настаивали на устройствѣ.
— Уже замахнулся, такъ все равно, что ударилъ, стало-быть, надо докончить, — приводилъ доводъ учитель. — Къ тому-же и земскаго начальника пригласилъ. Я оповѣстилъ о посидѣлкахъ по всей деревнѣ. Лавочникъ Молочаевъ получилъ изъ города колбасу, ветчину и сыръ для бутербродовъ. Всѣ ждутъ.
— Да вотъ мажордомъ-то мой… — отвѣчалъ Самоплясовъ. — Ахъ, какая непріятная катастрофа! Да боюсь, грѣхомъ, не умеръ-бы…
Онъ чесалъ затылокъ.
— Умретъ — схоронимъ. Мало-ли людей умираетъ, — сказалъ писарь. — На это и стихи есть…
— А какое я, батенька, стихотвореніе приготовилъ для прочтенія на посидѣлкахъ! Я изъ «Живой Струны» взялъ. Книжка такая есть… «Грѣшница» называется.
— Знаю я эту «Грѣшиицу». Смотрите, не досталось-бы вамъ за нее отъ господина земскаго начальника, — предостерегъ его учитель.
— Дозволено цензурой… Что вы!.. Ну, а не «Грѣшницу» читать, такъ можно куплеты Беранже «Какъ яблочко румянъ»… Своихъ собственныхъ стиховъ я не хочу читать. Неловко… Земскій можетъ сказать: «вотъ поэтъ… чортъ его знаетъ! Можетъ-быть, корреспонденціи пишетъ»… Не любятъ вѣдь этого. А устроить посидѣлки на новый образецъ непремѣнно надо. Знаете, Капитонъ Карпычъ, эта мысль и просвѣтительная и въ то же время либеральная. Что вы улыбаетесь? Прямо либеральная. Сліяніе простого народа съ интеллигенціей… Земскій начальникъ и какой-нибудь парень Антонъ Кривуля, котораго волостной судъ каждый мѣсяцъ приговариваетъ на высидку за разныя безобразія. Вы, я, учитель, лѣсничій… Вѣдь это все сольется съ простонародіемъ. Нѣтъ, честь вамъ и слава! И вы не отказывайтесь отъ этой славы. Будьте просвѣтителемъ нашего села.
— Ну, ладно. А только ужъ помогайте мнѣ въ устройствѣ этихъ посидѣлокъ… — согласился Самоплясовъ.
— Да непремѣнно поможемъ… Все, что хотите… — подхватилъ писарь.
— Главное, насчетъ угощенія и посуды… Стаканы и блюдца для чаю.