— Знаете-ли вы, что на небѣ среди звѣздъ есть Песъ? — ораторствовалъ Самоплясовъ.
— Ну, ужъ этого не можетъ быть, Капитоша… Заврался. Зачѣмъ-же насмѣхаться-то надъ нами. Брось, — махнула рукой тетка.
— А я вамъ говорю, что есть. Астрономія эта самая доказываетъ, что есть. Мнѣ въ Петербургѣ знакомый студентъ показывалъ вотъ въ эту самую трубу, что я привезъ. Съ чердака мы смотрѣли, и я въ лучшемъ видѣ его видѣлъ. Среди звѣздъ.
Феничка захихикала и спросила:
— Зачѣмъ-же, братецъ, онъ тамъ шляется?
— Вотъ дура-то! Не шляется онъ тамъ, а это звѣзда… Звѣзда такъ называется. Даже и не звѣзда, а созвѣздіе. Чего ты смѣешься-то? Чего смѣешься? Вѣдь ты сѣрое невѣжество изъ себя представляешь.
— Ну, Капитоша, не повѣрю и я, чтобы на небѣ песъ былъ, — сказала тетка.
— Да не живой песъ, а звѣзды Пса. Понимаете, звѣзды. Про звѣзды Бѣлой Медвѣдицы слыхали?
— И про медвѣдицу не слыхали. Да и не можетъ этого быть, чтобы звѣрье къ святымъ угодникамъ на небо попало.
— А я вамъ говорю, что есть и Левъ, и Змѣя, и Слонъ, и Крокодилъ. Это все звѣзды. Ну да, я вижу, что васъ не вразумишь. Невѣжество невѣжествомъ и останется, — закончилъ Самоплясовъ. — Тетенька, я пойду въ пріемный покой къ доктору Гордѣю Игнатьичу, — прибавилъ онъ и сталъ надѣвать щегольской нагольный полушубокъ съ расписной и расшитой грудью.
Но Самоплясову не дали спокойно выйти на улицу. Въ сѣняхъ, на лѣстницѣ и подъ навѣсомъ двора ждали его разные деревенскіе родственники и родственницы, которыхъ тетка Соломонида Сергѣевна не допускала до племянника, говоря всѣмъ, что онъ спитъ.
— Здравствуй, Капитонъ Карпычъ, — сказалъ ему въ сѣняхъ худощавый съ темнымъ лицомъ и бородой клиномъ пожилой мужикъ въ нанковомъ сѣромъ казакинѣ, опоясанномъ краснымъ кушакомъ, въ подшитыхъ кожей валенкахъ и въ шапкѣ, изъ которой торчали и вата, и пухъ. — Съ пріѣздомъ тебя…
Мужикъ снялъ желтой кожи старую рукавицу съ правой руки и протянулъ руку.
— Здравствуй, Семенъ Яковлевъ, здравствуй, — отвѣчалъ Самоплясовъ, неохотно принимая его жесткую руку. — Что скажешь хорошенькаго?
— Да вотъ поздоровкаться пришелъ и поздравить съ пріѣздомъ тебя и съ капиталами. Какіе капиталы-то получилъ! Страсть! Вотъ черезъ эти капиталы и спѣсивъ сталъ.
— Чѣмъ-же спѣсивъ-то? — сказалъ Самоилясовъ, не останавливаясь и спускаясь съ лѣстницы въ нѣсколько ступенекъ на дворъ, — но тутъ-же натолкнулся на женщину въ заячьемъ шугаѣ съ головой, закутанной въ пестрый байковый платокъ.
— А тѣмъ, что вотъ вмѣсто того, чтобъ впуститъ къ себѣ родственника да чайкомъ попотчивать и стаканчикъ ему поднести — ты его держишь въ сѣняхъ, какъ пса… шелудиваго, прости Господи!
— Да я сегодня проспалъ долго, со вчерашней дороги уставши, а потомъ проснулся, такъ до того ли мнѣ было! Нужно одѣться… Вотъ бѣгу къ доктору повидаться. А что до угощенья, то это все получите полностью послѣзавтра послѣ заупокойной обѣдни. Приходи къ обѣднѣ. Здравствуй, здравствуй… — здоровался Самоплясовъ съ кланявшейся ему женщиной въ заячьемъ шугаѣ и поздравлявшей его съ пріѣздомъ.
— Капитонъ Карпычъ! Али не узналъ? Вѣдь я тебѣ родственницей прихожусь, — удивленно произнесла женщина въ шугаѣ. — Матрена Игнатьевна я…
— Помню Матрену Игнатьевну, помню… Я и сказалъ: здравствуй…
— А что-жъ по имени-то не повеличалъ? Я тебя — Капитонъ Карпычъ, а ты только: здравствуй.
— Да нынче эти величанья-то даже и не въ модѣ. А вотъ послѣ завтра по упокойникѣ папенькѣ обѣдня, такъ ты и приходи за поминальный столъ, Въ старой избѣ кормить будемъ.
Родственница Самоплясова стояла въ недоумѣніи.
— Ну, господинъ Самоплясовъ! Хорошо-же ты родню принимаешь! — воскликнула она, видя, что Капитонъ Карповичъ уходитъ со двора. — А я-то, дура, сижу да жду, когда племянникъ принимать меня будетъ честь честью, какъ родственникъ. — Странное дѣло! Не обниматься-же мнѣ съ тобой сейчасъ у меня въ домѣ, если мнѣ по нужному дѣлу къ доктору идти надо.
— Странно такъ и разговаривать, Капитонъ Карпычъ… Докторъ или я? — обидчиво говорила женщина. — Докторъ тебѣ чужой человѣкъ, а я какая ни-на-есть, хоть и дальняя, но все-таки тетка.
— Полно врать-то! Никогда ты мнѣ теткой не была.
— Ну, не теткой, такъ въ сватовствѣ — а все-таки родня. Покойный мужъ мой съ твоимъ батюшкой хлѣбъ-соль водили! Да… А ты даже и не поцѣловался съ вдовой-то его сирой…
Самоплясовъ хотѣлъ юркнуть черезъ калитку на улицу, но изъ-подъ навѣса вышли два мужика — одинъ черный въ армякѣ изъ домашняго сѣраго сукна, а другой въ рваномъ полушубкѣ, и загородили дорогу.
— Къ твоей милости, Капитонъ Карпычъ… Поздоровкаться пришли и поздравить съ пріѣздомъ, — заговорилъ мужикъ въ сѣромъ армякѣ. — Дай Богъ счастливо… Клементій я… Нешто не помнишь Клементія?
— Помню, помню… Здравствуй… — проговорилъ Самоплясовъ, протягивая руку и тому и другому мужику. — Вотъ послѣзавтра по папенькѣ обѣдня заказная будетъ и заупокойный столъ, такъ приходите.
— А я Захаръ Семеновъ. Не помнишь меня, господинъ Самоплясовъ? — назвалъ себя мужикъ въ полушубкѣ. — Ты махонькій ко мнѣ въ колодецъ пѣтуха загналъ и утопилъ.
— Ну, и отлично. Вотъ и приходите послѣзавтра поминать папеньку.
Самоплясовъ уже вышелъ на улицу. Мужики не оставали отъ него. Мужикъ въ сѣромъ армякѣ, Клементій, говорилъ:
— Придемъ, придемъ. На будущемъ угощеніи благодаримъ покорно. А не дашь-ли ты намъ сейчасъ на вино, чтобы для твоего пріѣзда за здоровье твое намъ выпить?
— Слѣдуетъ, слѣдуетъ, Капитонъ Карпычъ. Ужъ на полтинникъ разорись… — поддерживалъ просьбу мужикъ въ полушубкѣ. — Послѣзавтра за упокой будетъ, а сегодня за твое здоровье съ пріѣзда.
Самоплясовъ шлепалъ по грязи по направленію къ фельдшерскому пункту, и чтобы отвязаться, остановился, вынулъ изъ кошелька нѣсколько мелочи и далъ. Тѣ благодарили.
Подскочилъ къ Самоплясову третій мужикъ въ нанковомъ казакинѣ — Семенъ Яковлевъ — и заговорилъ:
— А я что-же за обсѣвокъ въ полѣ, господинъ Самоплясовъ? Давай ужъ и мнѣ сколько-нибудь на выпивку… Давай по случаю пріѣзда… давай. Тѣ тебѣ чужіе, а я все-таки родня… Хоть и дальній, но родня.
— Ахъ, народъ, народъ! — процѣдилъ сквозь зубы Самоплясовъ. — Родственникъ тоже. Ну, вотъ, возьми, родственникъ, двугривенный и выпей.
— На этомъ благодаримъ покорно. Да не осталось-ли хоть тулупчика стараго послѣ покойника?
— Послѣ, послѣ. Я вѣдь не завтра уѣзжаю. Еще увидимся.
Самоплясовъ сунулъ ему двугривенный и ускорилъ шагъ. Попадались по дорогѣ ветхія, сѣрыя, закопченныя избушки съ развалившимися воротами, попадались исправныя избы, попадались и избы богатѣевъ съ расписными ставнями и коньками на гребняхъ крышъ. Въ окнахъ избъ виднѣлись бабьи лица и кланялись ему. Самоплясовъ то и дѣло поднималъ руку къ своей мерлушковой сѣрой скуфейкѣ и кланялся направо и налѣво. Поражало обиліе мелочныхъ лавочекъ въ селѣ. То и дѣло виднѣлись вывѣски «мелочная лавка». На окнахъ лавочекъ стояли расписныя чашки, восьмушки съ чаемъ, рюмки, а на рюмкахъ лимоны. Навстрѣчу ему попалась розовенькая, свѣженькая, миловидная дѣвушка съ подоткнутымъ подоломъ ситцеваго платья, въ резиновыхъ калошахъ, надѣтыхъ на полусапожки, въ красныхъ шерстяныхъ чулкахъ, въ кофтѣ и желтомъ платкѣ на головѣ. Она несла на коромыслѣ два деревянныя ведра съ водой, смѣшалась, покраснѣла и остановилась, давая дорогу Самоплясову. Самоплясовъ залюбовался ея миловидностью, прищурился, скосилъ глаза и пробормоталъ вслухъ:
— Любопытный кусочекъ… Вы чья, мамзель, будете?
— Мартына Егорыча дочка… Я васъ чудесно знаю, Капитонъ Карпычъ, — отвѣчала она, скромно опуская глазки.