— Вот как? — спросил он. — Выгоняете за критику?
— Не за критику. Критикуй сколько влезет, никому не возбраняется. За то, что отказываешься наладить дружную работу. Знаю, во что теперь выльется твоя деятельность: кляузы, комиссии по расследованию, снова кляузы, — тут не до чертежей! Мне нужны работники, а не болтуны.
На другой день к Пинегину приехал расстроенный Волынский.
— Иван Лукьяныч, что же это такое? — сказал он с укором. — Ни за что ни про что увольняешь дельного инженера!
— Во-первых, не дельного, а бездельного, — возразил Пинегин. — А потом, почему ни за что ни про что? Именно за это самое — за безделье. И «про что» есть — чтоб проектные разработки пошли наконец по-настоящему. Или ты против проектирования?
— Я не против проектирования. Именно поэтому и отстаиваю Шелепу: он из лучших наших проектировщиков.
Пинегин насмешливо покосился на него.
— Это кто тебе сказал? Он сам, конечно? Умеет человек рекламировать себя! Вертушина послушать, совсем по-иному выходит.
— Вертушин, однако, его не увольняет, — не уступал Волынский. — Вертушин ссорился с Шелепой, но не требовал освобождения его от работы.
Волынский продолжал настаивать. Пинегин рассердился.
— Знаешь, Игорь Васильевич, — сказал он, — твоя должность, конечно, такая — обязан быть другом человеков и защищать их права. Но склоки в проектной конторе и ты не обязан защищать, а суть в этом, не желает он дружно работать. Только поэтому и приходится с ним расстаться.
— Работать он не отказывается, — заметил Волынский. — А если обосновывает достоинства своего варианта, не вижу еще в этом плохого, в споре выясняется истина.
— Никаких нет споров. И мы с ним не спорим.
— То есть как не спорите, Иван Лукьяныч?
— Так. Не спорим — и все! Ибо нет никакого его варианта, а есть один вариант, разработанный нами с тобой и утвержденный министерством. О чем тут спорить? Надо выполнять — и только! А выполнять искренне, с душой он не хочет — здесь корень зла, в сотый раз тебе повторяю.
Волынский минуту раздумывал. Пинегин, сдвинув седые брови, наблюдал за ним.
— Ладно, — скапал Волынский. — В конце концов, это твое право — увольнять и перемещать своих работников в зависимости от обстановки и в интересах дела. Важно, чтобы не было нарушения законов или личной неприязни.
— Рад, что разобрался. Прямого нарушения законов нет, косвенного — тоже. И личной неприязнью не пахнет. А дело выиграет, если мы этого Шелопута, или Шелепу, отстраним от дела. Об этом можешь не беспокоиться. Значит, кончим на этом?
— Не совсем, Иван Лукьяныч, — ответил Волынский. — Я когда ехал сюда, подозревал, что разубедить тебя не удастся.
— Удивительная проницательность! Ну, и что ты надумал в предвидении того, что я от своего решения не откажусь?
Волынский спокойно ответил:
— Собираюсь взять его в горком партии, в промышленный отдел. Там у меня нужен толковый инженер. Шелепа к тому же — член пленума, сам ты голосовал за него на конференции.
Пинегин уставился на Волынского, потом рассмеялся:
— Здорово придумано! Удар по черепу! Значит, теперь мне придется встречаться с ним по три раза в неделю, согласовывать мероприятия. А вдруг он не захочет срабатываться со мною, я ведь такой, подлаживаться не буду, как тогда? На бюро горкома вынесете наши несогласия? Цирк, ей-богу!
И, не давая Волынскому ответить, снова становясь серьезным, Пинегин сказал:
— Ладно, бери в горком, если нравится, — твоя епархия. В чужие дела не мешаюсь: своих забот хватает. Но представляю, сколько же он теперь будет строчить на меня рапортов и докладов. И подписывать придется тебе!
— Не соглашусь с чем, не подпишу, — ответил Волынский.
Волынский от Пинегина возвратился в горком. В приемной его поджидал Шелепа.
— Зайдите ко мне, Олег Алексеевич, — пригласил Волынский.
— Ну как? — с тревогой спросил Шелепа. — Уломали Пинегина?
Волынский невесело улыбнулся:
— Такого уломаешь! Упрямее быка. Слушать ничего не хочет — не буду с ним работать — и все!
Волынский с сочувствием смотрел на опустившего голову Шелепу.
— Не горюйте, Олег Алексеевич. В горкоме вам тоже будет неплохо.
Шелепа хмуро ответил:
— Я инженер. Мое призвание — схемы и расчеты, ватман и калька. А в горкоме не чертежи — люди. Этот материал расчету не поддается, линиями в туши его не представишь, схемой не изобразишь.
Волынский ласково возразил:
— Я, как вам известно, тоже металлург, и не проектант — хозяйственник. В свое время не меньше вашего страшился переходить на партийную работу, не мыслил существования без конверторов и шахтных печей, без кранов и шлаковых тележек. А теперь не только привык, привязался к своей работе. И насчет человека вы зря: в туши его не изобразишь — верно, но расчету он поддается, вернее, не расчету — предвидению.
Шелепа со вздохом сказал:
— Конечно, ничего другого не остается, раз Пинегин отказывается оставить меня на комбинатской работе. Но обидно убираться, когда разворачивается такая гигантская реконструкция.
Волынский предложил, садясь за стол:
— Поговорим о неотложных мероприятиях. Что вы намечаете для начала своей работы в горкоме?
— Да ведь мы вчера все с вами обсудили, — ответил удивленный Шелепа. — Именно это и надо начинать, раз Пинегин упорствует, — бороться против него. Написать на машиностроительные заводы, в проектные организации, в исследовательские институты — всех поднять на дыбы! И добиваться в ЦК и Госплане пересмотра решения.
Волынский сжал губы, подпер голову рукой. Шелепа тоже замолчал, ожидая ответа. Он не сомневался, что Волынский с ним согласится. Секретарь горкома после первых же объяснений полностью принял проект Шелепы, он не откажется от этого проекта, несмотря на сопротивление Пинегина. Просто надо все взвесить, рассчитать свои и Пинегина силы, прежде чем объявить открытую борьбу начальнику комбината. Но Волынский думал совсем о другом.