Может ли человек вообще выжить только благодаря Любви? Был ли прав этот треклятый старый кукольник?..
Я не знаю...
Три дня не появляться дома - не лучший вариант, но он настолько обыденн, что я почти не замечаю собственнного отсутствия. Разве что по вечерам я окунаюсь в привычную за годы тишину, а не твои счастливые рассуждения, да никто не норовит забраться ко мне на колени, отвлекая от чтения. А ты... Ты вновь измотан, и это заметно даже сейчас, когда ты мирно спишь - возможно, впервые за последние дни. Ты никогда об этом не говоришь, но я слишком хорошо знаю это состояние, да и посеревший цвет лица вместе с кругами под глазами сильно тебя выдает. Ребенок... Тебя бросили в эпицентр взрыва, а перед истечением последней секунды обрадовали тем, что ты и есть детонатор.
Я вновь вздрагиваю всем телом и падаю с софы, просыпаясь в противном ледяном поту. Зябко кутаюсь в твой колючий, неуютный серый плед, и пытаюсь сдержать подступающий к горлу комок. Даже не помню, если честно, когда в последний раз вставал с дивана не затем, чтобы опять на него забраться - да и сколько прошло времени? Мне вновь снилась эта ледяная пустыня с глыбами, надвигающимися на меня, сжимающимися в плотное кольцо и давящими на меня своей массивностью - так, что я вновь чувствую себя маленьким и очень незначительным. А потом я слышу взрывы, вспышки, и гул колоколов, который бьет набатом, и уже ничего не хочется, кроме того, чтобы заплакать и вырвать из себя этот черный сгусток напряжения и отчаяния, которые я так щедро кроплю своей кровью.
Я уже ничего не хочу.
Ты дрожишь и даже не замечаешь меня, поэтому мне приходится тихо кашлянуть:
- Опять кошмары? - я много раз говорил тебе, чтобы ты рассказывал мне о подобном, делился, но твое гриффиндорское благородство, временами переходящее в глупость, не дает тебе беспокоить меня такими вопросами. Ты предпочитаешь замалчивать, делать вид, что все нормально.
Я поднимаю взгляд и вижу тебя. Вижу неясно, размыто, и почему-то в розоватом свете. Может, я так внезапно стал оптимистом?
Вряд ли. Скорее в глазах сосуды полопались от слез, на которые я стал таким щедрым в последние несколько дней. Представляю себе, как великолепно я сейчас выгляжу, твой гиперсексуальный юный любовник... сигарету бы.
Да, сигарету. Хотя кто его знает, чем я в полубреду занимался, может, и скурил уже всю оставшуюся в доме пачку. За новой я сейчас точно не смогу выбраться, а тебя просить... в маггловский мир? Ага. Как же. Так и вижу Северуса Снейпа метнувшимся, роняя тапочки, в замечательный магазинчик на углу. «Пожалуйста, «Мальборо красный». Без сдачи».
- Привет, - хриплю. Значит, либо орал до беспамятства, либо курил одну за другой. Глаза невозможно постоянно держать открытыми, и я опускаю веки. Краем взгляда замечаю, что рука опять вся красная - значит, шрамы вспарывал-залечивал. Такой умный и такой депрессивный Гарри Поттер... зачем я тебе нужен-то вообще?
Морщусь и подхожу к тебе, протягивая руку:
- Сможешь дойти до спальни? - я уже привык находить тебя на диване, хотя тысячу раз говорил, чтобы ты спал в кровати. Почему ты не можешь находиться там без меня? Но это сейчас не столь важно. Надо привести в порядок твою руку, успокоить, накормить - сомневаюсь, что ты часто вспоминал о еде, если вообще вспоминал, - дать зелье, чтобы ты мог выспаться без каких-либо снов. И найти эти чертовы сигареты. Сколько раз уже выкидывал их и уничтожал - отучить не получается.
Хватаюсь за твою руку и сползаю с дивана. Идти получается с грехом пополам, но ведь вы уже слишком много раз таскали меня на себе, правда, профессор Снейп?.. И из глаз градом катятся слезы, и я опять ныряю в волны самобичевания: хотя какой там ныряю... я просто падаю, словно делаю «колесо», головой вперед, и ноги, беспомощно взметнувшись, заставляют меня тонуть все глубже и глубже... Твоя рука слишком теплая и надежная, чтобы быть реальной, правда? Тебя не должно здесь быть, ведь я должен был умереть еще там, во время Битвы. Я злюсь на себя, на свою беспомощность, за неумение принять даже то, что сейчас у меня есть, за что можно было бы уцепиться и выкарабкаться - а я так и продолжаю ронять из рук все, что только мог взять, и равнодушно провожать взглядом все возможности, которые у меня были.
Это всегда так - после убийства?
- Ложись. И не думай об этом. Ты сделал то, что должен был сделать - ни больше, ни меньше, - я присаживаюсь на край кровати и снимаю с тебя очки. Мне повезло, что ты веришь мне, или хотя бы стараешься. Но, к сожалению, самоубеждаться ты умеешь не хуже, а бороться с депрессией без твоей внутренней отдачи немного странно. - Не вставай. А после ужина будешь спать.
Мне, в сущности, все равно - я занят слишком важным делом. Я пытаюсь уцепиться за спасительную мысль о том, что я люблю Тебя, что я не хочу доставлять тебе хлопот, что мне нужно как-то реабилитироваться и снова начать отдавать тебе то тепло, которые ты даришь. Ты говоришь о чем-то слишком странном, чтобы я мог это воспринять: «то, что должен был сделать»? О чем ты, Северус?
Ни один человек не может быть должен убить другого, это не так, нет, нет, нет! Я не хочу этому верить, я не хочу искать доказательств, ведь если найду - все мои принципы будут обрушены... я не хочу думать о том, что я сделал. В голове сами собой всплывают лица родителей, и они такие яркие сейчас, когда мне нужно перестать думать о смерти, что я кусаю губы и опять тянусь за палочкой, только не сделать чего-нибудь такого, что привело бы меня к ним - в их страну, где Патронусы резвятся на полях и лугах воображаемых миров, а люди счастливы и не нуждаются ни в защите, ни в покровительстве, ни в кукольниках.
Я пытаюсь достать этот дурацкий кусочек дерева, но никак не могу его найти.
Я предусмотрительно кладу палочку на недосягаемое для тебя расстояние и иду за бальзамом. Никакая магия не может спорить с человечким упрямством. Или человеческим чувством вины:
- Если ты не перестанешь это делать, я надену на тебя митенки, как на младенца, - да, это жестоко, но иначе ты в любой момент можешь перейти с надписи на запястья, а уж как порезать вены, чтобы никто не смог спасти, думаю, ты знешь. Поэтому я внимательно смотрю тебе в глаза, растирая и бинтуя. - Ты меня понял?
- Понял, - у меня не хватает сил, чтобы отказаться от твоей помощи, сказать, чтобы ты занимался своими делами и не обращал на меня внимания. У меня нет желания даже убеждать тебя, что я не стану убивать себя - возможно, что на самом деле я могу это сделать, если только дойду до самой крайней своей точки. Я вновь падаю в свою желанную пропасть, но теперь кто-то выставил на дне острую гряду решеточных пик, и если только на них упасть - я уже не буду живой. Да, я смотрю на тебя глазами побитой собаки, но это не потому, что я хочу жалости. Просто сейчас я действительно слаб. И жалок.
О Мерлин, мог бы кто-нибудь когда-нибудь подумать, что я буду настолько нелеп в своей беспомощности и истеричности?
Я вздыхаю и укрываю тебя одеялом:
- Лежи, сейчас сделаю ужин, - помочь тебе выйти из этого состояния возможно, но это долгий процесс, поэтому приходится действовать постепенно. Ужин, после зелье, которое помогает тебе наконец-то уснуть без снов. Ты должен поспать хотя бы несколько часов. Ты выглядишь настолько безмятежно, что если бы не круги под глазами, я бы и не поверил, что тебя мучают призраки Войны. Но они есть и бороться с ними придется вместе, поэтому то, что уроки в замке будут только на следущей неделе, очень хорошо.
Я сплю без снов. Вероятно, сплю слишком долго, чтобы, когда проснуться, обнаружить, что тебя рядом нет. Где-то в глубине сознания болтается мысль о том, что ты, наверное, уже на занятиях. На этой неделе, конечно, они закончились, но мало ли... да и зачем тебе быть рядом со мной, таким безнадежно унылым, истерзавшим себя и более всего желающим сейчас найти себе занятие, которое принесет мне достаточно боли и страданий, чтобы я мог хотя бы частично, чуть-чуть, совсем капельку искупить все то, что я успел наделать.
- Проснулся? - я поднимаю глаза от книги и откладываю ее в сторону, пересаживаясь на кровать. - Выспался? - выглядишь ты намного лучше, но внешнее сейчас не соответствует внутреннему.
- Да. Да, - я вздыхаю и тихо сворачиваюсь в клубок. Мне не очень хочется разговаривать, и сладкая пропасть манит все сильнее. Пики, которые окрасятся в бурый цвет моей крови, и вечный покой. И никаких больше мыслей об убийстве.
- Не хочешь высказать то, что накопилось? - я ложусь рядом и запускаю пальцы в черные вихры, торчащие из-под одеяла.
- Не хочу...
- Тогда иди сюда, - я притягиваю тебя к себе и погружаюсь в раздумья. Из депрессии лучше всего выводя тепло и ласка, но я никогда не отличался этими чертами - часто в пику одному старому кукловоду.
Время тянется, как липкая, сладкая масса, которую они называют ирисками. Я собираюсь с силами и поднимаю на тебя глаза, но когда точно это происходит - я сказать не могу. Я и сам словно тону в черничном джеме, таком же темном, сладком, неприятно липнущем к телу. Вздыхаю и устраиваю щеку на твоей груди - просто чтобы знать, что ты действительно рядом, и это не очередная моя галлюцинация.
- А ты убивал?
Я вырываясь из задумчивости и киваю:
- Не раз. И не всегда тех, кто этого мог заслужить.
- И когда был, как я?.. - я имею в виду возраст, но ты можешь услышать и «такой же глупый, горячечный, импульсивный, наивный» - и, скорее всего, услышишь именно это.
- Впервые - да, - разве в таком возрасте можно быть мудрым? Мудрость приходит с опытом, да и то порой всей жизни не хватает, чтобы переплавить опыт в мудрость. И вспоминая себя тогда, я вижу почти тебя.
Я не хочу знать, как тебе удалось не оступиться, не сорваться камнем вниз в пропасть, а выжить. Нет, правда - зачем мне это знать? Ведь не повторишь одну судьбу дважды, не станешь твоей копией никогда, через это надо пройти самому. И только сейчас я понимаю, что главная мясорубка, которой мне не избежать - она вот здесь и сейчас, когда мне хочется выть, кататься по полу и сдирать с себя кожу в попытках найти где-то там самого себя, затерянного на просторах обрыва. Я вновь хочу быть наивным маленьким мальчиком и верить в Любовь, но только не получается что-то никак...
- Тебе надо осознать, зачем ты это сделал. И прожить жизнь, которая была бы в ином случае, - я прикрываю глаза и погружаюсь в воспоминания. Сам я когда-то не сделал того, о чем сказал, но еще до убийства я знал, что в противном случае умру сам. А чувство самосохранения всегда было сильнее чести и гордости.
С тобой хорошо молчать. Сейчас это не тепло и уютно, сейчас это холодно и сумрачно, но защищенно. Словно я действительно в Азкабане, где можно не бояться, что ты умрешь от воздействия извне - нет, только изнутри, поедом выедая себя и свою душу, выжигая на своем теле клейма отчаяния и ненависти к самому себе.
- А ты будешь рядом?
- А куда я денусь? - я прижимаю тебя крепче к себе и целую в макушку. - Буду.
- Сколько? - и в этом вопросе я на самом деле теряюсь сам. Я боюсь потерять тебя, себя, наше «Мы», свою детскость и веру в утопию. Я растерял это все по пути на Войну и на Битву, но по дороге к нашей недавней идиллии подбирал все это: постепенно, неторопливо. Я люблю тебя, правда, но перспектива остаться без тебя убьет меня, как только она будет оформлена в слова.
- Сколько буду с тобой? Долго. Так долго, сколько мы сможем прожить вместе, пока не устанем друг от друга.А потом ничто не помешает нам сойтись вновь.