Она приостановилась, даже обернулась, и студенты, которые в эту минуту с другой стороны подходили к дорожке, услышали, как она начала что-то говорить и всхлипнула.
— О черт, что такое… — пробормотал Трубачевский.
Один из сидевших в автомобиле выскочил, побежал за ней и догнал, когда она уже пересекала сквер.
— Варенька, честное слово, нехорошо, мы без вас не поедем!
Он хотел обнять ее за плечи, она оттолкнула его. Боа висело на одном плече, он бережно накинул его на другое.
— Вы все бездушные и негодяи, и я не хочу вас слушать, не хочу, — сказала она, с трудом удерживаясь, чтобы не заплакать.
— Варенька, не нужно, а то и я заплачу. Ну, хотите, я его убью? — сказал мужчина и, качнувшись, взял ее за руку.
— Нет, оставьте меня, я ничего не хочу, уйдите!
Студенты остановились в двух шагах от них, за поворотом дорожки.
Карташихин хотел пройти, Трубачевский удержал его. Было еще темно, но они стояли так близко, что хотя и не очень отчетливо, но видны были даже лица.
— Ну хорошо, вы не поедете. А я? Я останусь с вами, — сказал мужчина. Он сел на скамейку и потянул ее за рукав. — Варенька, а потом мосты разведут. Я не могу вас здесь одну оставить.
— Вы мне дерзостей наговорили.
— О черт! — снова пробормотал Трубачевский.
С некоторым трудом мужчина встал со скамейки.
— Ну, Варенька, полно, — пьяным и грустным голосом сказал он. — Ну, простите. И поедем.
Он взял ее за руку. Сопротивляясь, она сделала несколько шагов за ним.
Трубачевский запыхтел и вылетел из-за поворота.
— Черт возьми, она не хочет! Чего вы к ней пристаете?
Не очень удивившись, мужчина посмотрел на него, потом придвинулся поближе. Лицо было бледное и потное, но красивое, шляпа откинута со лба.
— Ну вот, видите… — От него пахло вином, и он говорил, как будто не замечая Трубачевского. — Ну вот, видите, Варенька, я же говорил. Ну, пойдемте!
— Оставьте ее в покое! — вдруг бешено крикнул Трубачевский, обидевшись теперь уже не за женщину, а за то, что этот субъект продолжал говорить с нею, не обращая на него никакого внимания.
— Ого, — протянул мужчина и засмеялся. — Ого! Варенька, еще раз — идете?
Трубачевский взглянул на нее. Она стояла, придерживая у подбородка боа, как будто раздумывая, и смотрела на него с любопытством.
— Нет, Дмитрий Сергеевич, я не пойду, — повторила она серьезно. — Вы напрасно беспокоитесь, со мною ничего не случится.
С пьяной иронией, но вежливо мужчина отвесил ей поклон.
— Ну, как угодно, — разводя руками, сказал он. — Застегните по меньшей мере пальто, вы простудитесь.
Вернувшись на панель, он крикнул что-то, и ему ответили из автомобиля, как в лесу:
— Ау!
Потом все стихло, и Трубачевский остался подле Вареньки, не зная, что нужно говорить в таких случаях и, главное, что делать. Она смотрела на него внимательно, серьезно и тоже молчала. Заложив руки в карманы, Карташихин наблюдал за ними с таким насмешливо-равнодушным видом, как будто подобные происшествия случались с ним ежедневно.
Автомобиль обогнул сквер, и фары вдруг выхватили из темноты куски деревьев в парке напротив, газетную будку и где-то далеко маленьких черных людей, переходивших дорогу.
Потом он завыл, уже въезжая на мост, и снова стало темно и тихо.
— Уехали.
— Уехали, — повторил Трубачевский.
— Ну и пускай. Я пешком дойду. А может быть, еще трамваи ходят?
— Скоро пойдут, — мрачно пробормотал Карташихин.
Она посмотрела на него с опаской.
— А вы меня не ограбите? Вы не бандиты?
— Я студент, — сказал Трубачевский, — а это мой товарищ, Карташихин.
— Бывают и студенты бандиты.
Она засмеялась, вынула из сумочки платок и вытерла глаза. Одна слезинка еще задержалась в ямке около носа, она смахнула ее и сразу повеселела. Трубачевский смотрел на нее во все глаза — и недаром: она была такая большая и красивая, с высокой грудью, прямая, что впору было заглядеться и не только Трубачевскому в его девятнадцать лег.
На ней было коротенькое, до колен, пальто с одной большой пуговицей и смешными раструбами на рукавах и шляпа с маленькими полями, изогнутая, чтобы закрыть виски. Большой, развившийся от сырости локон из-под шляпы опускался на лоб, она держала боа за хвост и смотрела на Трубачевского улыбаясь. Она смотрела не только глазами, а всем лицом и прямо в его лицо так смело и просто, что Трубачевскому как-то и весело и немного страшно стало.
— Ну, пошли?
Они миновали сквер, и весь мост открылся, длинный, горбатый, с двумя рядами фонарей, стоявших по сторонам, как огромные матовые канделябры.
Огни шевелились и плыли в темной серой воде. Так тихо было, что Карташихин, который шел немного поодаль, не слушая, о чем болтал Трубачевский, услышал плеск воды о камни. Как будто это уже было когда-то: вот так же он поднимался на мост, и огни в воде, и утро, и стены крепости как бы в дыму, и этот плеск, равномерный, сонный. Он позавидовал товарищу, который так смело говорил с незнакомой красивой женщиной, но сейчас же заглушил это чувство — «всегда нелепое, а в данном случае особенно» — и сейчас же начал размышлять холодно, ясно. Почему ему кажется, что все это уже было когда-то? Кажется, это называется явлением ложной памяти? Где он читал об этом? Ага, у Сеченова в «Рефлексах головного мозга». Гм, было когда-то. Но ведь не могло же все это быть точно так же: и плеск, и огни, и крепость?