Я усмехнулся про себя этой ребячьей фразе, но не сказал ничего. Я вытряхнул из пачки сигареты и стал закуривать.
—Я до сих пор не уверена, что была во всем права, — медленно проговорила она, внимательно глядя, как я прикуриваю.
«Милая девочка, — подумал я, — а кто во всем прав? Да и можно ли быть во всем правым?»
Но тут машина резко вильнула вправо, к тротуару, и шофер, энергично затормозив, опустил ветровое стекло.
—Ну что? — сказал он, не выпуская папиросу изо рта. — Жить надоело, что ли?
Сквозь снег мы не разглядели, с кем он разговаривает. Заднее стекло машины было сплошь залеплено снегом, и, оглядываясь, мы ничего не видели.
—Куда вам ехать-то? — спросил шофер и, посмотрев через плечо на нас, бросил: — Да нет, они не возражают. Им не к спеху.
Дверца распахнулась, и вместе со снегом и сырым ветром в кабину ввалился мальчишка в коротком пальто и меховой с козырьком шапке, которая, должно быть, была ему велика, потому что козырек торчал на уровне переносицы. Он сел рядом с девочкой и, положив руку на спинку сиденья, сказал:
—С новым счастьем!
Он был слегка пьян, от него пахло водкой и хризантемами.
—Давайте все целоваться! — призвал он с убежденностью в голосе. — Все! Это нужно.
Девочка взглянула на него пристально и сказала:
Вы на себя в зеркало когда-нибудь смотрели?
Нет, а что? — забеспокоился попутчик и вытер щепоткой нос.
Посмотрите, — сказала девочка. — Увидите много забавного.
Как видно, она привыкла расправляться с подобными юнцами, и он почувствовал эту привычку и смирился.
—Сидите спокойно, — прибавила она, когда попутчик снова завертелся.
Машина тронулась и снова остановилась, и мы поняли, что нашему спокойному круизу пришел конец. Шофер наш оказался из тех, что ищут добра именно от добра: • рядом со мною на заднее сиденье втиснулся еще один приятель, а на переднем уместились сразу двое.
—Ничего, •— объяснил себе шофер. — Милиция сейчас сквозь пальцы смотрит.
Машина наполнилась винными парами, которые нам, трезвым, были особенно неприятны, и бессвязными разговорами. Мы с девочкой сидели стиснутые между попутчиками и почему-то держались за руки. Возражать не имело смысла: я высказал шоферу ряд соображений, но он и бровью не повел.
Не знаю, сколько мы проехали, но девочка вдруг повернулась ко мне и тихо сказала:
Давайте выйдем.
Согрелись? — спросил я.
Она усмехнулась и дернула плечом, что означало, должно быть: даже слишком.
Машина снова подкатила к тротуару. Короткая сутолока, две-три реплики, оставленные нами без ответа, хлопнула толстая дверца такси — и мы опять под открытым небом, по колено в куче грязного снега.
Ох, я устала от них, — сказала девочка, когда мы выбрались на тротуар и отряхнулись.
Как, ваш сосед не мешал вам? — спросил я.
«Мешал»... — повторила она с насмешкой. — Я всю дорогу с ним дралась локтями. Отпихиваюсь, а он все лезет и лезет...
Сквозь зубы я бросил вслед такси несколько фраз — в сослагательном, увы, наклонении.
Мы стояли в узком переулке, заваленном кучами снега до такой степени, что по нему с трудом проехала бы детская коляска. Двухэтажные дома, кое-где подпертые деревянными балками, дышали на нас черными ртами подворотен.
—Отличное место, — сказал я неопределенно: может быть, мы подъехали к ее дому.
Над нами возвышался пятиэтажный каменный дом, казавшийся в этом переулке огромным. Все окна его были ровно освещены, как будто внутри горела одна ты-сячесвечовая лампа. Из-за двойных старинных рам глухо, как сквозь вату, доносилось пение. Нестройный хор пытался слиться в песне «Ой ты, северное море...».
Вы здесь живете? — спросил я, глядя вверх и стараясь угадать ее окна.
Нет, — ответила она. — Мне кажется, что я нигде не живу. Сто лет уже езжу на такси из конца в конец света — и все ночь, и все зима.
Половина второго.
Рано еще, — она вздохнула. — А ноги мерзнут. Эти туринские сапоги... А знаете, мы можем пересидеть в подъезде.
С трудом мы открыли тяжелую, как крепостные ворота, дверь и заглянули в вестибюль — высокий, мрачно-серый, освещенный тусклой лампочкой под сводчатым потолком.
—Как в церкви, — сказала девочка.
Дверь тяжко ухнула за нашими спинами, нас подтолкнуло холодным ветром, и мы ступили на выложенный цветной плиткой пол. Мы подошли к старинному решетчатому лифту, открыли дверь — в деревянной кабине, площадью чуть ли не с мою комнату, зажглась яркая лампочка.
—Какое все большое, — сказал девочка.
Две откидные скамеечки с сиденьями, обитыми поцарапанной кожей, — я в первый раз видел такой старомодный лифт.
Вошли. Закрылись. В лифте было тепло и уютно. Мы сели на противоположные скамейки (в первый раз я увидел лицо девочки на нормальном свету) и долго смотрели друг на друга, не торопясь нажать кнопку подъема. Мы нравились друг другу, это было совершенно очевидно. Я попытался представить себя, красноносого, с сизыми губами и одеревенелым от холода лицом, но это было
безнадежное предприятие; мне мешали ее глаза: они улыбались.
—Нет-нет, мне очень повезло, что я вас встретила, — сказала девочка.