Она подняла лицо.
—И я сбежала к тебе, — сказала она вдруг, высвободила руки, обняла меня за шею и со вздохом потянулась к моим губам.
Я целовал ее в глаза, щеки, а она стояла на цыпочках в моих шерстяных носках, и сапоги ее стояли рядом пустые, один из них скучающе прислонился к стене.
Часам к пяти переулками и, проходными дворами мы добрались до ее дома. Крыши, тротуары и мостовые были покрыты толстым слоем нового снега. В небе прояснилось, облака расползались по краям, и над нашими головами в темной сини стоял широкоплечий Орион. Тонкая талия его была повязана косым кавказским пояском. Отвернувшись от нас, он смотрел поверх крыш отчужденно и строго.
Мы шли быстро, почти бежали: было холодно.
—Не исчезай... — повторяла она на ходу, заглядывая мне в лицо. — Не исчезай, пожалуйста. Я ничего о тебе не знаю... Где ты, откуда ты, кто ты... не исчезай...
Я обнимал ее, не говоря ни слова. Мне было странно слышать эти слова, мне хотелось слушать их без конца.
—У тебя экзамены, да? — говорила она. — Тебе надо готовиться, да? Я буду тебе мешать?.. Ну, тогда через месяц, да?
«Какой еще месяц? — пытался я сообразить. — При чем тут месяц, если мы будем вместе и завтра, и послезавтра, и каждый день?»
В прихожей было темно и пахло мандаринами. На кухне горел свет, там звенела посуда.
Танюша, ты? — хрипловатый старушечий голос.
Я, — безразлично отозвалась Таня, снимая сапоги, и показала мне глазами на дверь в комнату.
Одна? — спросила старуха. На кухне зашаркали шлепанцы.
Светланка уехала, — ответила Таня и, быстро кивнув мне на дверь, сама поспешила на кухню в чулках. — Я их встретила на улице.
Я прошел в темную комнату и прикрыл за собой дверь.
—Ты отпустила ее с этими сорванцами? — спросила старуха. — Не ожидала, а то бы давно разогнала их по домам. Я специально велела ей дожидаться тебя: думала, не разрешишь.
—• А что здесь плохого? — сердито спросила Таня. Как «что плохого»? Перепились все. Машину разобьют и девчонку сгубят.
Во-первых, их отец повезет. Отец одного мальчишки.
Ты его видела, отца-то?
Видела.
Пьяница небось какой-нибудь... — ворчливо сказала старуха. — Куда он их повез-то? Где искать будем?
Как куда? В поле. Они мне так и сказали: поедем в поле.
В поле... — повторила старуха. — Что ж ты-то с ними не поехала? Мне все было бы спокойнее.
- Устала я, тетя Шура.
—Устала... Скажи уж: «Еле на ногах держусь». Где это на тебе ездили? Дрожишь как овечий хвост.
Старуха помолчала, погремела тарелками. Зашипела струя воды из-под крана.
Как сироты безродные, — угрюмо сказала она наконец. — Одна сопливка домой гостей зазывает, другая на всю ночь куда-то усвистала... Что, тесно вам двоим в одной комнате?
Я не хотела Светке мешать... — печально сказала Таня. — Пусть похозяйничает.
И похозяйничала. Гляди. Зазвенели осколки.
Подумаешь, — равнодушно сказала Таня.
•— Не «подумаешь», а выдрать некому. Ох, я бы эту босоту шуганула... Сколько денег извели. Пальто теперь когда купишь?
Молчание.
—Устала — так ложись, 'нечего тут босиком стоять, — сказала наконец старуха. — Ложись, все равно я уж руки засалила, домою...
Они немного поспорили, но Таня настояла на своем. Я услышал недовольное шарканье по коридору. Старуха шла и ворчала:
—Шесть человек было, а рюмок задрязгали два десятка. Босота...
Рядом щелкнул замок, и я облегченно вздохнул. Почти следом вбежала Таня: без пальто, босиком.
—Эй!.. — громким шепотом сказала она. Я выступил из-за двери.
—Посиди пять минут тихо, там немного осталось...
И, видимо, неправильно истолковав мое молчание, я не умею говорить шепотом, добавила:
—Мне не хотелось, чтоб она тебя видела. Ревнует меня ко всем. Сын у нее есть, Аркадий, такой тюлень... Свет зажечь тебе?
Я покачал головой: мне не хотелось света. Пусть вся ночь пройдет в полутьме. И потом я боялся увидеть себя чужим в ее комнате. А на свету непременно бы увидел.
Комната была большая, метров около двадцати, и, чего я нигде не видел в новых домах, с двумя окнами! Вся ее задняя часть была задернута плотной занавеской, из-за которой выглядывал угол деревянной (так называемой полутораспальной) кровати. В передних углах я увидел два кресла, между окнами — письменный стол и на нем телевизор, поставленный с краю, чтобы осталось место писать. Здесь было все: и спальня, и столовая, и кабинет. Жилищная проблема, решенная где-то в конце пятидесятых годов. На всем был отпечаток бывшего уюта и какого-то неблагополучия.
Минут через десять в фартуке и в клетчатых тапочках вошла Таня.
Ты где? — спросила она, остановившись у двери.