Как случилось, что именно Шмидт узнал о предстоящем увольнении?
Для чего он представил меня дочери?
Почему Джейн сначала улыбнулась, а потом выбежала из комнаты?
В задумчивости я пошел на кухню, высыпал в чашку хрустящие кукурузные хлопья, залил их холодным молоком и приступил к своему завтраку.
Услышав шаги, я отодвинул чашку в сторону, выбежал на веранду и увидел, что прибыл почтальон. Среди газет лежало письмо от окружного комитета нашей организации. Я вскрыл конверт — в нем лежало сообщение о моем увольнении.
Три года я возглавлял профсоюз полевых рабочих Ивергрина. Теперь я был уволен чиновниками. Более того, мне сообщали, что руководство округа, выполняя желание многочисленных членов, постановляет исключить меня из профсоюза. В основании для увольнения было указано, что дальнейшее пребывание в профсоюзе агента Фиделя Кастро несовместимо со статусом демократической организации.
Я застегнул на груди рубашку цвета хаки, сунул письмо в карман брюк и отправился в Литтл Гарлем. Профсоюз полевых рабочих за редким исключением состоял из цветных. Несколько недель бастовали поля „Шмидта и Хантера“. На глинистой земле еще была вода, оставшаяся от осенних и зимних дождей.
Перед дощатым домом отца Генри стояла толпа людей. Я чувствовал, как в воздухе витало волнение. Старик залез на крышу. С пафосом проповедника он держал свою знаменитую речь. Его слова, горячие, как искры, сыпались на людей. Казалось, он сейчас взорвется. Увидев меня, Генри махнул рукой.
— Давай наверх!
Я вскочил на крышу. Он сунул мне под нос листок бумаги. Пока я читал, он следил за мной. Меня просто тошнило от этого чтения, я вытащил носовой платок и вытер со лба пот. Чем дольше я читал, тем труднее становилось дышать. Листок имел фирменный заголовок „Шмидта и Хантера“, был адресован Генри Лютеру Шарку и подписан Бертоном.
„Мистер Шарк, — гласил этот листок, — поскольку руководство профсоюза полевых рабочих города Ивергрина и области, начиная с сегодняшней пятницы, решило возобновить работы на полях фирмы „Шмидт и Хантер Лтд“ с повышением зарплаты на 10 центов за один рабочий день, предлагаем Вам в качестве проповедника общины Литтл Гарлема оказать положительное влияние в деле добровольного и взаимовыгодного соглашения сторон и как можно скорее популяризировать упомянутый договор между руководством профсоюза и работодателем“.
У отца Генри буквально стали волосы дыбом.
Я показал ему уведомление о своем увольнении. Он прочел его с угрюмым лицом, прищурив глаза.
Он спросил у меня, когда я получил письмо.
— Час назад, — сказал я и сообщил о том, что произошло прошлым вечером.
— Заговор между миллионерами и нашими боссами в округе, — проворчал старик Генри. — Чисто сработано.
Люди, стоящие внизу, прекратили разговоры.
Я выругался.
— К черту такие решения! Кто их просил об этом?
— Тогда заявим, что они для нас — ничто, — ответил старик Генри.
— И я так думаю! — в ярости воскликнул я. — Профсоюз не просиживает кожаные кресла в бюро и не дымит сигарами. Там сидит дебильная верхушка! Профсоюз — это мы. Будем бастовать дальше. Разумеется, я останусь на своем посту.
Старик Генри заморгал глазами. Собравшиеся молча смотрели на него.
Но он сказал, обратившись лишь ко мне:
— Так не пойдет.
— Что не пойдет?
— Нельзя игнорировать решение боссов.
— Ты помнишь стихотворение Шелли? — спросил я. — Их мало, нас много.
— Все равно так нельзя, — заупрямился он. — Десять лет назад была та же история. Кого-то исключили из окружного руководства. Он настаивал на своем и не поддавался на уговоры.
— Вот видишь, — торжествовал я, — значит, все-таки можно.
— Нет, — сказал он. — Нельзя. Он настаивал на своем, а через два дня его не стало. Так мы и похоронили человека.
— Похоронили?
— Да, он умер. Был сбит автомобилем и скончался на месте.
— Кто его сбил?
— Этого никто не знает. Все случилось ночью, в тумане.
Я подумал о президенте Кеннеди, убитом среди бела дня в Далласе на глазах ликующей толпы.
Через час мы слезли с крыши — сначала я, потом старик Генри. Он оперся на мое плечо.
Собрание постановило принять предложенное повышение зарплаты, но одновременно перейти в наступление и без профсоюза бороться за осуществление гражданских прав.
Старик Генри не таил своей печали.
Мы шагали рядом.
— Почему Меньшиков не вышел? — тихо спросил я.
Проповедник провел рукой по копне седых волос.
— Я считаю, что это собрание не в его вкусе, — сказал он.
Помолчав, он спросил:
— Ты примешь место у Шмидта и Хантера?