— Если мистер Шмидт это сказал, так и будет.
— Значит, я не буду «правой рукой» Бертона?
— Вы будете представлять интересы фирмы за границей и вести семейную жизнь. Мистер Бертон поначалу немного натаскает вас. Свою «правую руку» он подыщет себе сам.
— А почему я должен вести семейную жизнь?
— Мистер Шмидт ничего не предпринимает просто так.
Эдгар вплотную подступил к Меньшикову и глухо произнес:
— Я обязан жениться на его дочери, не так ли?
Меньшиков глотнул из бутылки.
— Так оно и будет, — невнятно промямлил он.
— Но почему именно на его дочери?
— Это вы спросите лучше у нее самой.
Эдгар встал.
— Я ухожу. Почему Бертон не желает, чтобы мы поддерживали контакт?
— Мистеру Шмидту очень хочется видеть свою дочь замужем. Поэтому он боится за ваше здоровье.
— А не за ваше? Чего он боится?
— Вашего любопытства и моей болтливости.
— Я считаю эту фирму чудовищно бессовестной организацией.
— Сначала и я так считал.
— Сначала? — спросил Эдгар. — А теперь?
— Не стройте чрезмерных иллюзий о моей болтливости, — огрызнулся Меньшиков. — Вы далеко заходите с вашим любопытством, вы еще не знаете жизни.
Поколебавшись, Эдгар спросил:
— Но как вы могли жить, будучи «правой рукой» этого Бертона?
— Позднее вы и это тоже поймете.
— Можно мне прийти к вам снова?
— Не тратьте попусту время.
— Вы боитесь?
— Я созрел для могилы, но я боюсь.
— Что же еще худшее может произойти?
— Меня могут приговорить к смерти. Возможно, и вас тоже.
— И что вы тогда будете делать?
— Ждать.
— Чего?
— Смерти.
— И ничего не предпримете?
— Нет. Я буду бояться и ждать.
— Почему вы ничего не предпримете?
— Бесполезно.
— И вы не убежите?
— Никогда. Если суждена смерть, никто не избежит ее. Я буду сидеть перед холодильником, пить виски и ждать.
В тот вечер, выйдя от бывшего сотрудника Бертона, на пути к дому старика Генри, Эдгар размышлял о разговоре с Меньшиковым и не понимал, в какой степени виноват алкоголь в его странных идеях. Прежде всего, Уиллинг не верил, что Бертон или кто-то еще всерьез может решить убить его.
С тех пор прошло несколько дней. Повинуясь обстоятельствам, он поменял место жительства, уехал из Ивергрина во Франкфурт-на-Майне и порядочно поумнел. Но в одном и поныне он резко расходился с Меньшиковым. Нужно наносить ответный удар, защищаться. Он прошел суровую школу профсоюзного деятеля. Никогда он не будет сидеть перед открытым холодильником, пить виски и безропотно ждать конца, он нанесет ответный удар по противнику, потверже и побольней. Он не знает, куда приведет его улица, но и сегодня он не верит, что на финише его ждет холодное, окончательное уничтожение.
В облаке он видит людей, пестрые одежды, белые лица, частью бодрые, частью усталые, сияющие глаза, грязную обувь, покрытую полевой пылью. Сотни людей отделяются от опушки леса — мужчины, женщины, молодые, старые; впереди них огромный транспарант: «Мы хотим жить, а не сгорать заживо. Атомную бомбу — вне закона! Мы против войны! Присоединяйся к нам!»
И он присоединяется, шагает позади транспаранта, слышит молодой голос:
— Такого пасхального марша до сих пор еще не было, друзья!