И снег на земле зажигается ответным голубым сиянием.
Радужную метель северного сияния нельзя смотреть без очарования. И, вероятно, чтобы освободиться от него, люди в Анадыре, сбрасывая оцепенение и отворачиваясь от неба, буднично говорят: «Будет пурга».
Перед шестой годовщиной Октября по радио был получен приказ о передаче отряда в погранвойска ОГПУ.
— Итак, будем стеречь границу, — сказал Букин, прочитав бойцам приказ. — Поздравляю вас, товарищи. Советский пограничник — почётное звание, но и ответственное. Пограничник постоянно должен быть начеку. Его качества — зоркость, бдительность, стойкость…
Когда комиссар кончил говорить, Илюхин, получив разрешение, спросил:
— Какая же здесь граница? И с кем? Кругом тундра да море…
— Вот по морю и проходит наша граница с Америкой.
— Так на неё надо бы моряков, военные суда, а у нас больше кавалеристов…
— Пришлют и моряков, и пограничные морские катера, но пока охраняем границу мы.
— А то ж далече, товарищ комиссар, тая Америка?
— Не так уж далеко, товарищи. Отсюда до Аляски на катере всего каких-нибудь пятьдесят часов ходу. А чем севернее, тем меньше. От мыса Дежнева до американского острова Диомид даже на чукотской байдаре несколько часов езды…
— А та Аляска ото и есть сама Америка?
— Да… Аляска является частью Соединённых Штатов Америки. Раньше она принадлежала России. Открыли её русские. Но лет пятьдесят тому назад царское правительство продало её.
— Наверно, подходящую цену дали?
— Сущие пустяки: семь миллионов долларов.
— Видно, на ней нечем было попользоваться. Вроде пустыни.
— Нет, это очень богатый полуостров. По площади Аляска составляет пятую часть всей территории США. На ней добывают, кроме пушнины и рыбы, много серебра, олова, нефти, но больше всего золота. Не прошло и года после покупки, а свои семь миллионов американцы уже вернули.
— Так зачем же её продали?!
— Не иначе, как американские мильонщики царя подкупили, — сказал Илюхин.
Так бойцы Первого Чукотского отряда Советской Армии официально стали первыми советскими пограничниками на Чукотке. Были выставлены посты на мыс Чаплина, мыс Дежнева. Однако граница как-то не ощущалась. Бывалые солдаты отряда рассказывали, что на границе должны стоять особые знаки — пограничные столбы, и пограничники могут видеть не только натуральную линию границы, но и чужеземных солдат за ней, а по ночам они ловят контрабандистов и шпионов. Ничего подобного в Анадыре не было. Кругом безмолвная тундра, льды Берингова моря и — никаких происшествий. Америка казалась такой же далёкой, какой она кажется и на Волге. И вот после стольких лет войны бойцы могли, наконец, посмотреть на мирную жизнь вокруг.
Правда, учёба продолжалась. Но основное внимание в ней отдавалось политграмоте. Кроме того, пограничники стали учиться управлять собачьими упряжками, тренироваться в ходьбе на шведских и чукотских лыжах, ставить капканы на песцов и лисиц, силки на куропаток, охотиться на зайцев. Скоро ребята так закалились, что лютую приполярную зиму переносили нисколько не хуже бывалых анадырцев.
— Сближайтесь с населением, — говорил бойцам Букин. — Сближайтесь с местными жителями, влияйте на них, несите им культуру, а для этого сами учитесь больше.
И вот в свободное от учебных занятий время многие бойцы стали участвовать в клубной работе, выступать в концертах и спектаклях, работать в избе-читальне. Наиболее развитых бойцов привлекли к ликвидации неграмотности местного населения. Тут пограничники узнали, что до революции на всей Чукотке было только три грамотных человека: начальник уезда, урядник и писарь.
Правда, перед войной на посту была организована школа. Но уж очень ей не повезло на учителей. Хорошие педагоги в неведомую даль не ехали, и сюда попадали забубённые головушки. При нас первое время в роли учителя подвизался рябой пьяница Взглядов. Он называл себя студентом, носил фуражку с синим околышем и несколько раз в году справлял «татьянин день»: с утра напивался, диким голосом орал тарабарщину, объясняя, что поёт по-латыни, а к вечеру доходил «до положения риз» и сваливался замертво.
Подстать ему был также единственный на всю «округу» «медик» Громников, угрюмый пьяница и невежда. Когда-то он был ротным фельдшером, поэтому перевязки делал хорошо, но в остальном ничем не отличался от знахаря. Любая болезнь с повышенной температурой у него называлась горячкой. «Потому что человек делается горячим», — пояснял он. Но, записывая такого больного в амбулаторную книгу, обозначал диагноз болезни многозначащим «эх».
— По-латински горячка называется «эхлюэнций», а я пишу это сокращённо, «эх», — угрюмо объяснил он Букину, заинтересовавшемуся его работой.
Лечил Громников так: давал больному полстакана касторки, а если болезнь длилась — ещё стакан. В затяжных случаях применял сложное лечение: доставал с верхней полочки аптечки порошок, не помогало — брал соседний, и так перебирал всю аптечку. Если больной не выздоравливал и не умирал, Громников брал понемногу от всех лекарств и микстур, смешивал всё это, подбавлял водки и травил больных этой «специальной микстурой». И не он был виноват, что анадырцы продолжали жить. Чукчи к нему не обращались, а лечились у своих шаманов, анадырцы же предпочитали лечиться спиртом и брагой.
Людей на посту Ново-Мариинском в то время насчитывалось до трёхсот человек. Половину их составляли коренные жители — казаки и камчадалы. Остальные были пришельцы, перелётные птицы.
Любимым развлечением камчадалов и старожилов-анадырцев были «вечорки». Принарядившиеся, с чинным видом они рассаживались вдоль стен, и вечорка начиналась. Сначала запевали старинные русские песни. Потомки казаков-землепроходцев, они бережно хранили и передавали из поколения в поколение песни, вынесенные из России, вероятно, еще сподвижниками Ермака. С годами слова песен искажались, и порой об их значении трудно было догадаться.
Обычно запевали женщины гортанными пронзительными голосами:
Мужчины подхватывали:
Ни калины, ни малины, ни цветиков лазоревых никто из анадырцев не видел, не представлял, но пели с увлечением.
Потом на середину зала выходили танцоры. Вышедший должен был поочерёдно танцевать со всеми сидевшими вдоль стен представительницами прекрасного пола. Иначе он покрывал позором себя и наносил несмываемое оскорбление женщинам, с которыми был просто уже не в состоянии танцевать. К концу круга с плясунов струился пот, они еле волочили ноги, глаза их делались мутными, но всё же они ошалело кланялись очередной партнёрше, предпочитая смерть от танцев позору и оскорблению.
Такое испытание пляской с честью выдерживали многие пограничники, и в их числе Илюхин и Кравченко. Этим они приобрели среди анадырцев большую славу. И не только у анадырцев, но и среди тогда живших там искателей золота.
В военные годы кто-то нашёл на реке Великой золото, другой счастливец — на реке Волчьей, третий — на реке Канчелан, четвёртый и пятый — на реке Таньюрер. И пошло… Не проходило дня, чтобы не находили золота всё в новых и новых местах. Заговорили о золотоносной жиле, якобы идущей с Аляски. На правах первооткрывателей стали «столбить» участки и регистрировать их в канцелярии начальника уезда. В тундре появились старатели-одиночки. И не успели они намыть хотя бы один килограмм золота, как уже по всему свету полетела молва о богатейших россыпях и стала манить в Анадырь искателей счастья. Ехали старатели из Владивостока. Хлынула в «новый Клондайк» волна золотоискателей из Аляски. Началась золотая лихорадка. Разговоры вертелись только вокруг счастливцев, то и дело находивших там и сям несметные количества «жёлтого песка».
В архиве ревкома Букин нашёл толстую, как библия, книгу регистрации золотоносных участков первооткрывателями, что давало им право поставить на границах этих участков свои знаки — «застолбить» их — и вести разработку золота на льготных условиях.
На шхунах из Америки приехали целые экспедиции. Они производили шурфовку, промывку и обработку золота. Но крупных капиталовложений американцы не делали: не привезли ни одной драги, не построили ни одного хорошего дома или хотя бы барака и стремились обойтись старательским способом добычи. Никаких других орудий, кроме кирки и лопаты, чукотская земля в ту пору ещё не знала. Всё делалось кое-как, на скорую руку. Золотоискатели своими повадками походили скорее на торопливых грабителей, чем на тружеников. И похоже было, что забредший в Анадырский лиман американский крейсер «Бер» находился у них «на стрёме».
Действительно, как только Советская Армия заняла Владивосток, американцы убрались восвояси. Осталось всего около ста человек, убеждённых, что ничего хорошего в Новом Свете они не найдут. Это были американизировавшиеся выходцы из России: русские, украинцы, осетины, татары, поляки. Люди, прошедшие сквозь горнила всевозможных испытаний, с сердцами, недоступными ни страху, ни счастью.
Удивительные тут были люди!
Вот, например, прихрамывающий уралец Васильев, с лицом древнего воина и таким же мужественным сердцем. Однажды он охотился в верховьях реки Волчьей с осетином Азабаевым. Вернувшись раз с объезда поставленных капканов, он с трудом вошёл в землянку, сел на пол, снял обувь с левой ноги и стал внимательно осматривать её.
— Дай-ка топор, — сказал он Азабаеву. Тот подал.
— Дай полотенце, — продолжал Васильев.
Азабаев стал искать полотенце. «Р-раз!» услышал он удар топора, повернулся и с ужасом отпрянул: отмороженная половина ступни валялась на полу, из обрубленной ноги хлынула кровь, а Васильев спокойно клал топор рядом с собой.
Азабаев вывез из Америки только золотые зубы и привычку ежедневно бриться. Не брезгуя ничем, он всяческими путями пробовал достичь в Америке богатства и при этом испытал ряд превращений: из рабочего на прииске стал старателем, разбогател, владел прииском, разорился; служил по найму солдатом; был владельцем бара, прогорел; работал посыльным, грузчиком, возчиком; поступил в сыщики, нажился и открыл публичный дом; подвергся ограблению, сам занялся грабежами, попал в тюрьму; освободившись, уехал на Чукотку. Высокий, поджарый, с горящими глазами, он походил на поджавшего хвост волка.